На заданный вопрос, Ильичев «раскололся» сразу.

— Вань! Да я же и не знал, куда набирают курсантов, умеющих верхом ездить! Просто на ротном совещании младших командиров поставили задачу: «Представить списки курсантов, умеющих ездить верхом!». И все! А зачем, почему… Я и себя, и Пилипчука сразу записал. Но нас с каптером ротный сразу вычеркнул — здесь, говорит, нужнее! А у нас со всего взвода — я да ты, да мы с тобой, и все! Так что… Вань, бери в напарники Алешина. Андрюха — он парень надежный! А уж я смогу протолкнуть, чтобы вас именно в пару записали. И коняшек вам отберем нормальных. И… вот еще что! Пошли!

Ильичев завел его в каптерку, порылся в своей «сидоре» и достал оттуда кожаную плеть.

— Вот! Плетки-то в конюшне есть, но это — не плеть! Это ногайка! А ногаечка, Ваня, очень хорошая вещь! Только не «пролюби» ее — подарок это!

Косов с любопытством рассматривал «изделие». Ну как же — знаменитая ногайка, которой, как известно, разгоняли рабочие демонстрации «царские сатрапы» — казачки. Рукоять была недлинной, сантиметром тридцати, туго оплетенная потертой кожей. Ременная наручная петля. Плетенное же, кожаное «тело» ногайка было тугим и почти не гнущимся.

— Вот видишь, на конце — «шлепок»! — показал Степан на кожаную «нашлепку» на конце плети, — Он и плоский, и довольно мягкий, чтобы лошадь не поранить. Но и тяжеленький такой, чтобы удар не совсем уж легковесный получился! Ею, брат, умельцы черт-те что могли делать. Зайца в степи без всякого ружья брали. Да что там зайца! Волка берут! Правда — не убивают, а только глушат. Для того, чтобы убить — тут уж другая, Ваня, плеть нужна. Больше, как боевое оружие выходит! Я завтра тебе покажу кое-чего, что самому показывали…

Назавтра, сорвавшись на конную прогулку, Ильичев учил приятеля:

— Если по спине такой вещью «жогнуть» — мало не покажется! Как ожег получится. Но по голове бить не советую, мало ли… еще глаз какому босяку выбьешь. Потом — не отпишешься! А по спине, или там — по рукам, если тянуть станут — в самый раз! Но все же… это — на крайний случай, понял? И вот еще… слезь с коня!

— Вот видишь, Вань, если вот так «шлепок» прихватить рукой… получается такая петля. Довольно жесткая, не задушишься. Но вот так… оп!

Ильичев, ловко направив коня, объехал стоявшего Косова и моментально, тот даже среагировать не успел, накинул петлю его на шею.

— И вот так… Ванька… конвоируешь человека…

Ильичев потянул Косова за плеть назад, и тому, чтобы не упасть, пришлось весьма резво перебирать ногами взад себя, вцепившись обеими руками в петлю ногайки.

— А потом вот так… ап! И скидываешь петлю с шеи…, - руки Косова обожгло резко выдернутой плетью.

Не удержавшись на ногах, Косов завалился на задницу.

— Ты, мля… совсем охренел, да?! — вызверился он на сержанта.

— Да не ерепенься! То — тебе же наука. Вдруг пригодится?! Ты посмотри лучше назад…

Косов посмотрел. Сзади на расстоянии полутора метров находился деревянные забор.

— Видишь? Если бы я тебя еще чуток протащил, а сам коника завернул порезче, ты бы, брат, прямиком в этот забор «бестолковкой» своей и врезался! А есть же еще и столбы… всякие! Так что — мотай на ус!

«Х-м-м… а ведь и правда. Интересно получается — преследовал ты жулика, а тот — споткнись, да и долбанись со всего маху об забор! Или столб — что еще хлеще! И все! Пишите письма! Как минимум серьезный сотряс у индивида — в наличие! А то и — «Со святыми — упокой!». Ну это — картина для начальства, чтобы не придиралось. Но опять же — свидетели в таком деле — вообще не нужны! Ай, да казаченя Ильичев! Навыки, ага! Поколениями сатрапов привитые…».

— Это откуда, Степа, такие умения? — с усмешкой спросил Иван.

— Ну…, - отвел взгляд приятель, — Опыт старшаков…

— Ишь ты… Опыт. Ладно! Давай, показывай еще, а вдруг — пригодится?!

Они плотно потренировались в умении пакостить «ближнему своему».

А за окнами училища грохотали, сталкиваясь и ломаясь, льдины. Шли они сплошным потоком. То — как прущее на водопой стадо грязно-белых быков, более или менее чинно, даже выдерживая какое-то равнение; то сталкиваясь и взбираясь друг на друга, как бычки «в охотке» по весне. Грохотало подчас, как из пушек!

Особо природа лютовала в районе железнодорожного моста, где вольности ледоходу было существенно меньше. И пусть льдины не могли добраться до «быков» моста, чему препятствовали «ледоломы», но там творилось нечто несусветное. Издалека было видно, что громадные куски льда, подминая меньших собратьев, топя их в серой и стылой воде Иртыша, нагромождались друг на друга на несколько метров вверх, чтобы потом, со страшным грохотом, низвергнуться вниз. И раскаты этого грохота долетали тогда особенно страшно, аж мурашки бежали по коже.

«Это — жуткое же дело, даже подумать, что можно оказаться посредине реки в такое время!».

А вот на Омке лед еще вовсю стоял, пусть и оторванный уже закраинами. Лишь в самом устье грязно-коричневый лед малой реки оторвало, и коричневая же вода была пугающе холодна.

Вблизи реки сразу стало холодно. Сырой пронизывающий ветерок забирался даже под бушлат, и приходилось зябко ежиться, натягивая на шею воротник.

«И чего людей всегда так тянет смотреть на этот страх и ужас, на ледоход этот? Буйство стихии, мать ее… А ведь отойди подальше от Иртыша, зайди в затишок, за здание — а там солнышко вовсю пригревает, заставляет щуриться и млеть от такого славного тепла!».

«Ну а этому-то — что еще?! Чего это он так возбудился?».

Случайно в коридоре учебного корпуса Косов встретился с Биняевым. Вид у маэстро был взъерошенный и озабоченный, пер вперед, не глядя по сторонам, как лосось на нерест!

— Ага! Косов! Значит, снова Косов! Ну я тебе… Косов! — и Биняев погрозил Ивану сухоньким кулачком, — Я вот тебе…

— Виктор Мефодьевич! Пойдемте уже! Опаздываем же! — потянул за руку худрука его коллега Лившиц.

Вид маленького ростом Биняева, в потертом кургузом пиджачке, и его вечной прической «Эйнштейн за работой», был комичен. Очень уж дяденька напоминал рассерженного ежика — пыхтел, сопел и пыжился.

— Позвольте, Семен Маркович! — Биняев вырвал рукав пиджака из руки коллеги, — Косов! Я вот… я тебе припомню! Все! Слышишь? Да подождите же, Семен Маркович! Косов! После занятий, с дружком своим — Гиршицем! Ко мне, немедля! И ноты прихватите. Ты понял меня?

И Лившицу удалось уволочь разгневанного худрука.

«М-да… «В нашего Ванюшку, да все камушки!». Все-то меня не любят, всем от меня чего-то надо! Все злятся на Косова. Как им угодить? Хотя нет… одна военврач — очень неплохо ко мне относится!».

После занятий им с Юркой пришлось очень непросто. Для начала — выдержать получасовую речь Биняева о недопустимости подобного поведения со стороны некоторых, особо недисциплинированных курсантов. Видите ли… если уж что и придумали — песенку там какую, или маршок сомнительный… Сначала — нужно обратиться к более опытным и умным товарищам, в полной мере обладающим профессиональной компетенцией! А уж в отношении к музыке — тем более! А так это партизанщина какая-то!

Потом их еще потерзали по поводу нот. Ну это уже — больше к Гиршицу вопросы, поэтому Косову удалось чуток перевести дух. И наконец — их послали на хер! Слава ВКП(б)! Хотя, Биняев, конечно, как истинный интеллигент и музыкант выразился по-другому, но суть была видна невооруженным глазом.

Вечером, встретив в расположении роты политрука Кавтаськина, Иван спросил о причинах такого поведения Биняева — неужто весна так повлияла на пожилого человека? Политрук хмыкнул и покачав головой, пояснил, что на совещание начальствующего и преподавательского состава, начальник задал вопрос худруку — как он смотрит на то, чтобы новый марш, который сочинили Косов и Гиршиц, стал маршем именно Омского пехотного училища? Как оценивает профессиональный музыкант Биняев сие произведение? Это ведь что получается — ни у кого персонального марша нет, а у Омского пехотного — вдруг будет! Это же… круть и утирание носов многочисленным коллегам в других учебных заведениях Министерства обороны!