И опять Косов поймал себя на мысли, что вот так вот, при скудном свете свечи, Настя вовсе не «тянула» на свои сорок. Лет двадцать пять — тридцать…
Видя его взгляд, Настя, между затяжками спросила чуть хрипловато:
— Что смотришь? Нравлюсь? Или нет?
Иван засмеялся:
— А зачем ты спрашиваешь? Ты же сама знаешь, что нравишься!
— Глупый какой… Женщине всегда нужно слышать это. Снова и снова! — она гибко поднялась на ноги, медленно повернулась вкруг себя, — И так нравлюсь?
Снизу вид был — еще краше! И дух замирал, и… опять все тоже шевеление внизу живота.
Она довольно засмеялась:
— Вижу… нравлюсь!
Потом присела снова на колени, поправила волосы, посмотрела Косову в глаза:
— Сейчас мы ему тоже комплимент сделаем!
«Ох, как! Хорошо она… комплимент делает! Ах, как хорошо!».
— Нравится? — опять эта довольная улыбка на устах женщины.
— Очень…
Она отвела взгляд, уставившись с улыбкой на «предмет» обожания:
— Ты, Ваня, не представляешь, как мне самой это нравится! Вот до того нравится… в груди дыхание спирает…
Он попытался положить руку ей на голову, но она отвела руку и:
— Вот здесь пусть твоя лапа лежит! Не трогай! Я сама… Мне так больше… м-м-ня…
Потом снова оторвалась от занятия, засмеялась и сказала:
— Ты даже можешь подремать пока… Ты мне пока не нужен. Так что — отдыхай!
«Это как дремать-то… при таком?».
— Насть…
— М-м-м?
— А тебе вот так нравится… ну… что хотел спросить… давно это нравится? — «любопытно же, чё?»
— Ты сейчас, Ваня, как девочка-институтка! — снова ее негромкий смех, — Ты про минет сейчас, да? А чего ты удивляешься? Думал я не знаю названия этому? Ты, милый, не знаешь, что я в свое время гимназию с отличием закончила. А там французский нужно было знать на очень приличном уровне. А уж старшие девочки… просветили в свое время — как и что…
— Нет… я не в гимназии этому научилась! — снова тихий смешок, — Попозже! В гимназии я еще пай-девочка была. Хотя… там у нас такие этуали водились! В старших классах. Да и шепотом на ушко друг другу… делились в общем… знаниями и впечатлениями.
Потом опять подняла голову и с улыбкой спросила:
— Что? Вот прямо хочется знать, да?
Глаза ее при свете свечи мерцали, поблескивали. И эта шальная и, чего уж там, развратная улыбка на губах — не на шутку распаляли.
— Хочу…, - хрипло ответил Косов.
— А не разочаруешься во мне? А то вдруг — противно станет? — пропала улыбка с ее лица.
— Глупая… меня это очень возбуждает! — каркнул Косов.
— Ну смотри… а то… обижусь! — и снова припала, продолжая делать «комплимент».
— Может… хочешь — развернись, ну — так…, - предложил Иван, намекая на «шестьдесят девять».
Она снова оторвалась, и помотала головой:
— Плохая идея… Так я не смогу сосредоточится… ни наслаждения… ни тебе, ни мне! Лучше уж потом… ты мне сделаешь приятное!
И снова пауза.
— Так что… хочешь знать? — и снова улыбка суккубы на устах.
— Да…
— Ну ладно… тогда слушай. Только не мешай! Мне очень хорошо и очень-очень нравится!
И рваный рассказ, растянутый по времени…
— Мы с родителями жили в Оренбурге. Я там и родилась. Папенька мой, сволочь поганая, купчишкой был. Не сильно-то и великим, но во вторую гильдию был записан. А уж гонору, гонору-то было! Ни мама, ни я — для него не существовали. Только старший брат — надежда и продолжатель дела. А мы так… кухарки, горничные, и прочее… Мешались только под ногами. Шпынял он и маму, и меня. За все! Все ему было не так, и дуры мы набитые! А потом… потом и братец также себя вести стал. Так что… маму только жалко было. Но гимназию я закончила достойно.
— Но так уже мне все это… даже не надоело. Веришь, нет… я даже убить его готова была, за все его выкрутасы и издевательства. Да и братик не отставал, тоже — гад еще тот! В пятнадцатом я, после окончания гимназии и сбежала. В последний год умудрялась еще и курсы медсестер проходить. Папашка не знал, а то бы… убил, наверное. Мама… мама, наверное, догадывалась. Когда к тетке в Сызрань на лето поехала… сбежала. И до семнадцатого года — по санитарным поездам. Там быстро романтика и придурь всякая из головы вылетела. И рада бы… да только — куда возвращаться? И вот там…
Настя снова оторвала голову и, улыбаясь, посмотрела — слушают ли ее, интересно ли? Косов подтянул ее за плечи и нежно поцеловал.
— Ваня! Очень приятно, конечно, но ты мне снова мешаешь! — и вернулась к своему занятию.
— Хотя нет… это я тебе сейчас совру, что, дескать, грубые солдафоны, окопные офицеры лишили девочку невинности. Я… в общем, перед тем как сбежать… я осознанно… переспала с одним… юнкером.
Она снова засмеялась:
— Переспала! Это, конечно, было громко сказано. Все получилось и глупо, и… глупо, в общем! Он и сам-то был… неопытный. Но невинности я лишилась. Вот так… Ну что — еще не противно?
— Глупости не говори! — отозвался Иван.
Она сама подтянулась к его губам.
— Ох… какой-ты все-таки… хороший. И сладкий такой… Ну и что? Мне продолжать?
— Да. Только… а ты сверху сесть не хочешь?
Она с улыбкой задумалась:
— Вот ты… провокатор! Даже не знаю… и так хочется, и так — не в силах оторваться! Ладно… ты лежи, давай! Как решу — сама сяду…
И она продолжала.
А Косов представил, каково это было девчонке — кровь, грязь, мерзости. Шок!
— Может… не нужно… продолжать? — смутился Косов.
— Что именно? — она не поняла, — Минет? Или… рассказ?
Косов и не знал даже, стоит ли продолжать этот душевный стриптиз?
— Ты как сама?
Настя как будто прислушалась к себе, но кивнула головой:
— У меня, милый, такая шкурка наросла, что меня всем этим — сложно пробить. Или ты сейчас про минет?
И бровка так удивленно поднялась!
— Нет, не про минет! Это мне — очень нравится! Я думал, может тебе неприятно продолжать… рассказ.
Женщина засмеялась, снова приподнялась и поцеловала его:
— Ну что ты, Ваня? Это давно быльем поросло. И болячки эти зажили. И шрамы зарубцевались! Знаешь… я ведь тогда в какой-то момент и рукой на себя махнула! Этак… по-купечески — однова живем! Папашка-то — купец, в кого же мне быть? Тогда многие так жили, как будто жизнь уже прошла! Пир во время чумы…
— Судьба индейка, а жизнь — копейка! — пробормотал Иван чуть слышно.
Настя кивнула:
— Именно!
Потом подумала и все-таки «оседлала» его. Охнула, замерла, прислушиваясь к себе. И начала потихоньку двигаться.
— Как же мне хорошо с тобой, милый!
Косов приподнялся на локтях, поймал губами ее сосок и стал ласкать-покусывать. Потом обратил внимание и на второй.
— А-а-х… Да! Еще…
Потом они снова сидели на кухне, перекусывали бутербродами, запивая их коньяком. Настя была задумчива.
— Попозже картошки отварю. Селедку я купил…, - сказал ей Косов.
Женщина засмеялась:
— А я все думаю — чем так вкусно пахнет?! Какой ты… предусмотрительный и заботливый!
Затем глубоко вздохнула:
— Эх, Ванечка! Почему же ты так молод? Или я — так стара…
— Перестань! Я уже сколько раз говорил тебе, что вовсе не стара.
Настя хмыкнула в ответ.
«Строевая эта — отнимает кучу времени! Хорошо еще, что парни не бухтят, и не саботируют дополнительные занятия. Хотя… бухтят иногда, но это чаще от непонимания — зачем то или иное? А когда объяснишь — вполне нормально воспринимают. И что это — дисциплина, понимание важности, или тщеславие — посмотрите, какой я красивый? Ильичев, к примеру, да и то же Капинус — тут скорее именно тщеславие. Только тоже — разное. Степа — тот прямо светится, когда лишний раз показывает свою выправку и армейский шик. Капинус же… там немного другое — желание показать, что он — образцово-показательный курсант, и что его не зря сделали отделенным. В принципе, тот же Паша Капинус — скорее всего будет очень неплохим командиром. Серьезным, вдумчивым. А вот сержант… Иногда у него лихость так и прет, прям — бравада какая-то глупая!».
