— Нет, Ванюша! Я давно уже не девчонка. Даже самой страшно — насколько давно. Да и девчонкой я была вздорной, глупой! Самоуверенной и упрямой. Тебе бы не понравилась, точно!
— Ну почему же? Да и как ты можешь рассуждать — понравилась бы ты мне или нет?
— Вань… ты же не знаешь ничего…
— А ты мне расскажи…
Настя хмыкнула, протянула ему кружку:
— Налей мне еще вина!
«Да что же такое? С памятью у меня что-то, что ли? Еще же думал вот — бокалы нужно купить! И забыл! Х-м-м… а вино-то мы фактически — допиваем! Хорошо, что коньяк додумался купить. И как-то незаметно так мы это винцо оприходовали, под простецкую, неприхотливую закуску!».
Но Косов чувствовал, что в голове немного зашумело, да и Настя видно, что порозовела, расслабилась.
— А что бы ты хотел узнать… обо мне? — не глядя на него уточнила женщина.
— Все. Я хотел бы о тебе знать все. Но я понимаю, что у каждого человека есть что-то, что он и сам вспоминать не любит, а уж тем более — рассказывать другим, даже близким. Так что… расскажи, что можешь и хочешь…
Настя задумалась, а потом потребовала:
— Прикури мне папиросу…
И снова ушла в раздумья. Помолчав, сказала:
— Ты знаешь… я в общем-то и не стесняюсь своей жизни. Да, там, в прошлом, много была и грязи, и крови, и мерзости всякой… Но — что-то и хорошее было, что позволяло держаться за эту жизнь, надеяться на что-то… Так что — что есть, то все — мое! И… я же понимаю, что ничего серьезного из нашей… из наших отношений не получится.
Настя жестом остановила Косова, готового возразить:
— Вань! Ты младше меня на двадцать лет, так что… Ничего серьезного. Мне хорошо с тобой. Очень хорошо! Ты как будто снова разбудил во мне что-то. Я тебе так благодарна за это…
— Слушай! Вот это мне не нравится! Ты так говоришь, как будто мы уже расстаемся! — сердито высказал подруге Иван.
— Нет! Да нет же! Вот еще! Я не про то совсем. Не расстаемся, как ты мог такое подумать? — удивилась Настя, потом усмехнулась, — Тетечка еще не наигралась такой славной игрушкой!
— Перестань! — нахмурился Косов.
— Ну все, все! Не буду больше! Не злись. А то вон какой грозный, прямо как хомяк надулся! — засмеялась подруга.
«Эгей! Да она, похоже, окосела! Не сильно, но… заметно!».
— Вот ты сказал — вода еще холодная! Эх, Ваня! Знал бы ты… Когда месяцами ты не можешь себе позволить ничего большего, чем котелок чуть подогретой воды. Вот представь — для женщины! Котелок воды! Б-р-р-р… вот уж чего вспоминать не хочется! Самой противно! Ну а где зимой, в Гражданскую, помыться можно было? Мы же не всегда в какой-нибудь деревне стояли.
— Ты воевала? — спросил Иван.
— Воевала? Да нет… больше — в санитарном поезде. Потом, когда со своим мужем познакомилась, там уже — чуть легче стало. Но все равно — всякое случалось. Я медсестрой при ЧОНе состояла. Я же говорила тебе, что муж у меня чекистом был? Да, чекистом. Вот и приходилось помотаться по таким местам, что дикое захолустье — столицей покажется! Да даже когда в Хабаровске обосновались, и я делопроизводителем при отделе ВЧКа работала… училась там же, в медицинском училище. Даже и тогда… та неустроенность, она же — повсеместно была. Гражданская только-только закончилась. Хотя… как закончилась — вовсю еще шла! Муж мой с отрядом по тайге мотался, за всеми этими атаманами. А проще сказать — за бандитами! Там же, Ваня, идейных было мало. Кончились на тот момент уже идейные.
— А я вот слышал… про Пепеляева. Что, вроде бы, идейный был, — спросил Косов.
— Ну — это далеко от нас было. Я тоже слышала. Ну да — вроде бы идейный. Только — дурак! Сам за идеи сражался, а людей сколько в гроб загнал? И с той стороны, и с нашей! А у нас все больше всяких уродов было. Семеновцы всякие… еще и отребье унгерновское. Да тогда вообще… Тогда жизнь человеческая — копейки стоила. С обеих сторон. И себя не жалели, а уж других — тем более!
— И как же… женщинам во всем этом? Страшно было?
— Страшно? Страшно было — когда думаешь, что в плен попадешь. Там и над мужчинами-то измывались, а про женщин… вообще — лучше не думать! — Настя зябко повела плечами, — Так что, Ваня, стрелять я тогда научилась хорошо. Вынужденно. Но — хорошо! И из нагана, и из маузера. Да и винтовка была привычной. Даже — пулемет!
Настя засмеялась. Но как-то — невесело.
— Насть! Хватит…
— Хватит? Ну — может и правда… не стоит оно, таких воспоминаний.
— А ты… мужа любила? — не удержался все же, чтобы не спросить, Косов.
— Х-м-м… любила ли? Знаешь… даже не знаю, как сказать. Наверное, любила. Он, знаешь, какой смелый был?! Смелый, веселый, сильный. И как-то рядом с ним… спокойно было! Хоть и опасно, но — спокойно. Это уж потом он… да, как и многие из чекистов, огрубел, что ли… Стал более спокойным, но и холодным. Выдержанным таким, расчетливым. Но это уже… потом. А когда его в Туркестан перевели, это был уже совсем другой человек. Целеустремленный, жесткий…
— А ты говорила, что на Кавказе жила…
— А… да. Мы до двадцать четвертого года на Дальнем Востоке прожили. Потом мужа ранили. Серьезно ранили. Вот его и направили, после госпиталя. Там тепло, хорошо. Только люди мне там не понравились. Мы же все больше общались с такими же… И вот… никак не могла привыкнуть, что они тебе в лицо улыбаются, а глаза — холодные, оценивающие. Да и… мужчины там все больше… ох и назойливые! Ему прямо скажешь — у меня муж! А он — как будто не слышит! Я же молодая была, русоволосая. А они прямо… вот нравятся им светловолосые женщины! Как будто дурные становятся, как будто разум им отказывает…
— А после Кавказа мужа в Туркестан перевели. В двадцать девятом…
Настя засмеялась:
— Вот где, Ваня, с водой и помывкой было совсем плохо! Не везде, конечно, но — в целом! Муж же все больше по заставам мотался, да военным городкам. Ну и я — за ним. Ибрагим-бека они тогда ловили. Только… в тридцать первом этот Ибрагим с двумя тысячами сабель — сам пришел. Вот… тогда мой муж и погиб! Он… в последний момент… как чувствовал — в Ташкент меня отправил.
— А потом… я сюда, в Омск переехала. Сопровождала раненых и выздоравливающих, опять в санитарном поезде…
Косов помолчал, покуривая сигарету, потом раскрыл коньяк:
— Думаю… будет правильно и его помянуть, и всех, кто погиб тогда…
Настя кивнула:
— Да, правильно! Помянем! Хотя… у меня уже давно все отболело. Да и болело ли… Мы уже тогда… больше по привычке вместе жили. Сложно это, Ваня, с чекистом жить!
* * *
«Как же мне — классно! Даже не так! Мне — очешуительно! Настя, чес-слово, как с цепи сорвалась! Как там говорится — как в последний раз!».
Они в очередной раз валялись на матрасе, постеленном на пол. Простынь сбилась, одеяло — отброшено в сторону. Подушка… подушка где-то рядом. Очень уж подруге понравилось под попу ее подкладывать, для полноты ощущений.
— Ты как… родная? Не выдохлась? — дыхание его еще не выровнялось, и потому Косов спрашивал с паузами и расстановкой.
— М-м-м… не дождешься! — невнятно отозвалась уткнувшаяся в матрас Настя, — Мы еще посмотрим, кто быстрее… выдохнется.
Иван потянулся и достал лежавшие на стуле папиросы и спички.
— И мне… и мне прикури…, - женщина пошевелилась, и со стоном поднявшись, уселась на колени.
По ее просьбе Косов все же затянул окно шторами — чтобы в комнате был сумрак. Вроде бы — стесняется еще. Но! Где логика? Потом она попросила зажечь свечу, чтобы было лучше видно! Как это понять мужскими мозгами?
Сейчас она сидела на коленях, чуть боком, с растрепанными волосами, и Иван любовался подругой. Есть женщины «после сорока», которые сохраняют фигуру, пусть и не в полной мере такую, как в молодости. И лицо, если не присматриваться к морщинкам в уголках глаз и на шее. В будущем были всякие фитнесы и прочее, а сейчас что? Наверное — генетика. Стройные, красивые ножки, почти полное отсутствие животика, небольшая, но очень красивая ровная попа. Талия — очень отчетливая. Грудь… ну, грудь могла бы быть и побольше, но все равно — тоже красива.
