И только румянец на щеках женщины выдавал, что ситуация все же — не ординарна. Уже будучи выпускаем тайно из санчасти на внутреннюю лестницу училища, Косов успел спросить у Анечки:

— Юрка-то как?

Аня напустила на себя непонимание и официоз:

— Что значит — как? Курсант Гиршиц убыл в расположение, будучи в трезвом уме и полном здравии!

Иван не сдержал улыбки и шепнул:

— Ты хоть не разочарована?

Женщина не сдержалась, прыснула к кулачок, с испугом оглянувшись в коридор санчасти:

— Нет, не разочарована! Он — молодец, вот! Все… иди! А то сейчас Настя Иванна ругаться начнет. А она знаешь, как ругаться умеет? У-у-у…

И уже поднимаясь по лестнице, он услышал шепот в спину:

— А может… если бы это был ты… может я бы и больше НЕ разочарована была бы?

И, повернувшись, успел увидеть, как чертовка подмигнула ему, и закрыла дверь.

— Х-м-м… м-да-а-а… уж! — покрутил Иван головой и отправился в роту.

Гиршица он нашел в умывальнике. Рота еще не поднималась, и Юрка, пользуясь свободой и отсутствием толкотни, с мокрой головой, начищал зубы.

— Дарова, Юрец! — пихнул Косов курсанта в спину, пристроился рядом, — Ну ты как? Голова не болит?

Гиршиц на секунду замер, а потом энергично помотал головой.

— Ну и слава всем богам! — кивнул Иван, — А-а-а… а вообще — как? Самочувствие там? Впечатления?

Гиршиц возмущенно фыркнул, выпрямился, и, отплевываясь от зубного порошка:

— Еще один! Да что же вы за пошляки такие, а? Вы… вы… дикари вы! Вот!

«О как! Это сейчас что было? И это «еще один»? А кто еще? А-а-а… ну — понятно! Ильичев уже пообщался с курсантом! Этакий жизнерадостный «доктор Ливси», но — максимально пошлый, и даже похабный вариант!».

— Ильичев, да? Уже встретил тебя, да?

Гиршиц, возмущенно вращая глазами, молчал. Дышал как бычок перед матадором!

— Юр! Ты чего такой? Я же просто спросил и все! Не хочешь — не отвечай…

И Косов принялся, мурлыкая себе под нос, умываться.

Гиршиц постоял, успокаиваясь, а потом продолжил чистку зубов. Когда Иван уже выходил из помещения, Юрка пробормотал:

— Аня… она хорошая! Очень хорошая…

«И-эх… Юрка, Юрка! Ладно… со своими бы проблемами разобраться, а не психотерапевтом у других работать!».

— Да кто спорит-то? Или разве я что-то другое сказал? — пожал плечами Иван.

«Угу… слышал бы Юрка, что она, эта Анечка, мне вслед шептала!».

А вот с походом к подружкам Глаше и Кате — чуть не вышел конфуз. Ну, право слово, опытный же вроде бы мужик, а нет же — память девичья! Хорош бы он был в баньке с Катей, да весь в отметинах от Насти! Уже вечером, в субботу, Косов хлопнул себя ладонью по лбу и подскочил к Ильичеву.

— Не знаешь, старшина у себя?

— Нет, ушел. Подругу он себе здесь нашел. Да я же тебе говорил, вроде бы. Серьезно у них там все складывается! — удивился Степан, — А что случилось-то?

— К нему в каморку мне нужно! Срочно! Пошли, там объясню! — потянул сержанта за собой Косов.

— Пилипчук! Открывай! Открывай сова, медведь пришел! — долбился в дверь каптерки Иван.

Услышав ворчание и бряк засова, дождался, пока откроется дверь, и, отодвинув в сторону каптера, заскочил внутрь.

— Мыкола! У тебя наждачка есть? — аж приплясывал от нетерпения попаданец.

— Шось? — уставился на него тот.

— Шось, шось… Бумага наждачная, спрашиваю, есть?

— Ну е… навищо вона тэбэ? — удивился каптер.

— Ты слушай… я тебе скильки… тьфу ты, блядь такая! Я тебе сколько раз говорил — завязывай под дурня косить! Говори нормально! Нужна она мне значит, нужна, раз спрашиваю!

— А тоби якую… меньшу или бильшу? — не обратил внимание на языковые претензии каптер.

— Да и хрен с тобой, телепень! Бильшу… тьфу, блядь! Покрупнее давай! — нетерпеливо потребовал Иван.

— А ты не стой… Давай, открывай старшинскую! — кивнул он Ильичеву, — А то запрется сюда какая зараза глазастая! Не хер кому не надо видеть…

Схватив изрядный кусок наждачки, Иван нырнул в открытую дверь старшинской, Ильичев последовал за ним. Пилипчук, закрыв двери каптерки изнутри, тоже с любопытством заглядывал в каморку.

Ты чего делать-то собрался? — продолжал пребывать в недоумении Ильичев. Увидишь…, - Косов стягивал с себя гимнастерку.

— Ну-ну…, - сержант уселся на стул, ожидая чего-то необычного, — Ох ты ж… ну ни хера себе! Это ж… как тебя угораздило?!

«Угу… расцвела буйным цветом малина!».

Грудь попаданца была изукрашена багрово-красными пятнами. С утра-то еще побаливало, а потом, в суматохе, вроде бы и позабыл. Или свыкся с тянущей болью, или стихла она. А вот видок-то… да-а-а…

— Не… всякое видел, да и у самого случалось… Но вот чтобы та-а-к… А как же? — не мог прийти в себя сержант.

— Вот и я про тоже! Как завтра в баню с Катькой идти? — с досадой рассматривал себя в маленькое настенное зеркало Иван.

— Да-а-а… Слушай, да и хрен с нею! Она тоже… ну — сам знаешь…, - сконфузился Степан.

— Хрен-то — хрен, но отдых будет испорчен! Не так, что ли?

— Это — да…

— Вот! А значит — включаем голову… Точнее — отключаем голову, включаем терпение и вот т-а-а-а-к…

Скорчившись, прижмурившись, Косов с силой шаркнул себя наждачкой по багровому пятну. Отдышался, примерился и снова, уже по-другому — ай, бля!

— Итить твою налево…, - протянул от дверей Пилипчук, а потом, вторя корчам Косова, сморщился всем лицом, — Ось як людына страждае…

— Фу-у-х! — выдохнул Косов, — Коль! У тебя водка есть?

— М-м-м? — не понял Пилипчук.

— Горылка, кажу, е? — выматерился от ощущений Иван.

— Е… трошкы…, - Пилипчук не отрываясь смотрел как набухает каплями крови шкура на груди Косова.

— Ну так тащи, бисов сын! Бачишь же… страждання… Отдам потом. Или — деньгами!

Укусов-засосов на груди Ивана было изрядно, а потому процедура затянулась. И даже смешно было, как Ильичев и Пилипчук каждый раз морщились от действий попаданца. Было бы смешно, если бы не было… так больно!

— Ось… тутачки ще трэба! — указал пальцем на недоделки Косова каптер.

— Ще трэба… ще трэба! Хошь попробовать, а? Давай тирану! — предложил со злостью Косов.

— Ни! Нэ трэба! — отшатнулся Николай, — То, Ваня, твоя собственна нужда! Как там… Любишь кататься, люби и саночки возить!

Ильичев захохотал:

— Не все коту масленица! Будет и постный день! Итить твою, Ваня! Какой ты красивый! Расписной весь, что твоя картина! А дальше что?

— Дальше… Коля! Вата есть?

— Есть, как не быть… Вот, возьми!

Иван обильно намочил вату водкой и с шипением обтер грудь. Потом выматерился, закусил губу и заплясал, заплясал, выделывая ногами такие коленца, что Тонечка, которая учила его в свое время танцам, была бы в восторге!

— Фу-у-ух-х… мать вашу, Родину нашу… До чего же… приятно! Как же… хорошо-то! Только не пойму — толи чуть не кончил, толи — чуть не обосрался! — отдуваясь бормотал Иван.

Потом с кряхтением выпрямился и со злостью посмотрел на присутствующих. А те… м-м-м-удаки! Ржали самым непристойным образом! Ильичев запрокинулся на стуле и аж сучил ножонками от веселья. Пилипчук был более скромен: просто трясся, согнувшись и ухватившись руками на дверной косяк.

— От же ж… мля! От они какие! Друг здесь концы отдает, болью исходит, а им — весело! Молодцы, чё!

Ильичева наконец прорвало, и он заржал диким мустангом, хлопая себя по коленкам, и всхлипывая! Каптер, присев на корточки у двери, вытирал глаза рукавом гимнастерки, продолжая трястись.

Шипя и морщась, Косов подошел к зеркалу и снова осмотрел себя.

«Ну так… при первом приближении — пойдет!».

Всхлипывая и охая, Ильичев, пошатываясь, встал со стула и простонал:

— Ваня! Если ты так… и конец свой обрабатывать начнешь… ты скажи сразу — я уйду… это будет выше моих сил… Ой, бля! Не могу! Ажник живот свело от смеха!

— Конец-то при чем? — хмуро спросил Иван, морщась.

— Ну откуда же я знаю, чего там у тебя еще на уме? Может ты в эти решил податься… ну как их… которые себе хозяйство… ну — мудя обрезали! А ты вот так… более мучительным образом себя хозяйство лишишь?!