— Совсем с дуба рухнул, что ли? Да я скорее тебя подложу, как того поросенка! — возмутился Косов.

— Но-но-но! Я на такое не подписывался! — открестился сержант, — У тебя что, с головой совсем плохо стало, дружище? Может тебя в санчасть отвести? Хотя… в санчасть тебя опять же — нельзя! Туда тебя точно — нельзя! Тебе туда вот такому расписному хода нет! Ко-о-оля! Нам чего теперь с ним делать-то?!

И Ильичев опять заржал стоялым мерином. Пилипчук присел в дверном проеме, продолжая держаться за косяк обеими руками. Уже не смеялся, а только всхлипывал и трясся в мелкой судороге.

— Суки вы! Суки вы нехорошие! Никакого сочувствия к товарищу! Э-э-э-х-х… Какие же вы бессовестные, бессердечные люди! — протянул Иван.

— Ва-а-ань… ты помолчи лучше, а! Пожалуйста! А то у меня, боюсь, сердце не выдержит! Колет что-то… Ой… не могу больше! — Пилипчук говорил на чистом русском языке.

— Не-е-ет, Мыкола! Ты давай, помирай швыдче! Мы хоть киселя похлебаем! Помянем, как полагается. Ишь, бля… комедь они посмотрели! — со злостью выговорил Косов.

Ильичев тоже подал голос:

— Так кто тебя заставлял-то? Вот же дурень где! Ладно… повеселил людей, дружище! И что дальше?

— А дальше… дальше ты, Степа, завтра подтвердишь Катьке, что именно ты! Именно ты, занимаясь со мной отработкой приемов борьбы, шмякнул меня о бетонный пол, отчего и произошли… точнее — получены мной телесные повреждения в виде многочисленных ссадин и кровоподтеков! И пусть на тебя обрушится праведный гнев Катюхи!

— Ишь как! Все продумал! Вот, Ваня, я всегда знал, что голова у тебя светлая. Но — дурная! — высморкался в необъятный платок Пилипчук, — Чего ж теперь-то? Водку, думаю, выпить нужно! У меня и сало есть, и хлеба немного… Правда — черствый уже.

— Неси, Коля! Неси, не дай погибнуть товарищу от заражения крови! Кровь нужно обязательно почистить. А чем ее лучше чистить, как не водочкой, да лучком и сальцем? — кивнул Косов.

Они очень неплохо посидели. Водки, правда, была всего бутылка. Жаль…

— Ты, Ваня, погоди рубаху надевать. Пусть шкура подсохнет. А то — выпачкаешь! — посоветовал Пилипчук, потом покачал головой, — Это же какие страсти человек претерпевает, а все — ради блуда! Ради него!

— Только ты, дружище, отсядь в сторонку и отвернись. А то мне на тебя смотреть страшно. Очень уж ты сейчас… фактурный! — прыснул сержант.

— Смейся, смейся! Смеется тот, кто смеется последним! — бухтел, жуя сало Косов.

— Нет, Мыкола, ты видел, какой он танец-то выдал! — вспоминал Степан, — Это же… даже и не знаю, как назвать!

— Да, Вань… Я вот думаю — а ты сможешь повторить танец? — поддерживал сержанта каптер.

Уже выходя из каптерки, Ильичев негромко сказал:

— А знаешь, Вань… я тебе даже завидую! Такая женщина тебе попалась, красивая, да еще такая страстная! Ишь как… вот бы не подумал…

И в воскресенье, в бане с Катькой все прошло, как и предполагалось. Охая, и чуть постанывая, Иван изобразил умирающего лебедя, пожаловался на сволочного Ильичева. Только вот Катя, все равно с какой-то сложной миной разглядывала его грудь.

— Ты чего, Катюшка? — попытался отвлечь ее Иван.

— Да ты знаешь… вот тут и тут… как будто на засосы походит. Если бы не эти царапины…

— Да откуда же я знаю — почему именно так вышло?! Он меня знаешь как — шварк о пол. А там полы — бетонные, да старые, все в выщербинах и трещинах. Вот… что и получилось! Да вон — у Степана сама спроси, он подтвердит!

— М-да… у Степана спроси… Вы — как те сапоги, которые пара. Этот что хочешь подтвердит! — продолжала сомневаться Катя.

— Да чего подумала-то? — возмутился Косов.

— Да ладно тебе…, - отмахнулась подруга, — А вот как мы с тобой теперь…

— Иди сюда! Все нормально будет!

И ведь не соврал — и правда все получилось нормально! И даже — лучше!

Меж тем повседневная жизнь училища шла своим чередом. Курсантов первого курса все чаще стали привлекать к несению службы в нарядах, более серьезных, чем рота-столовая-КПП. Уже несколько раз Косову приходилось заступать помощником дежурного по училищу. Пока только в качестве дублера курсанта второго курса, но тенденция была налицо. Второму курсу уходить через три-четыре месяца, а потому — нужна замена. Стали первокурсников привлекать и для несения службы в составе гарнизонных патрулей.

Приближался конкурс училищной самодеятельности. Иван с Гиршицем прогнали несколько раз «Казачку» и, по взаимному решению, отложили. Все вроде бы и так неплохо, а уже перед самым конкурсом — можно еще чуть порепетировать. Вот только Косову пришлось «впрячься» в получение и подгонку формы для напарника. Юрка, хоть и еврей, но почему-то совсем не «петрил» во всех тонкостях взаимоотношений с хозяйственниками: складскими работниками и портными в училищной «швальне». Но в итоге всех переговоров и реализации схем, Гиршиц преобразился в довольно ладного курсанта, который вполне может претендовать на внимание девушек в моменты нечастых увольнений.

Ивана только беспокоило молчание товарища военврача. Затихла, как мышь под веником, и — «ни гу-гу!». Несколько раз он видел ее издалека, но вокруг были люди, и подойти он не рискнул. Лишь раз он случайно встретил ее в коридоре одну, рванулся подойти, но… Настя сначала улыбнулась, но потом скорчила строгую мордашку и, ожесточенно заработала бровями. И сразу за этим из-за угла вывалила толпа «курков», что-то оживленно обсуждающих. И попытка поговорить умерла, так толком и не родившись.

В строгом соответствие с известной мудростью — «Добро не остается безнаказанным!», последствия их с Гиршицем концерта в санчасти — воспоследовали. Сначала в виде неявных слушков, а фактически — сплетен, которые, в свою очередь, вылились в некоторую известность, как для него, так и для Гиршица. И сам Косов стал замечать, что в коридорах училища командно-преподавательский состав, особенно — женская его часть, с интересом, а то и улыбаясь, поглядывала на него при встречах, как-то живее и теплее стали взгляды женщин из канцелярии, бухгалтерии и прочих служб учебного заведения. Сначала Иван решил — показалось, но, как говорил Юрка, он тоже часто стал ловить на себе заинтересованные взгляды и улыбки со стороны женской части коллектива.

Да и взводный почему-то стал морщиться при встрече с Косовым, и даже как-то бросил вроде бы непонятную, на первый взгляд фразу — «Косов! Тебе что, больше всех надо? Чего ты все влазишь в разные истории?». Затем и Кавтаськин вызвал в командирскую и «отодрал»! Хотя… как «отодрал»? Так-то — особых претензий и не было, но… Назвал этот импровизированный концерт — «самодеятельностью», «несогласованной инициативой» и «полной безответственностью».

— Тащ политрук! Ну какая же это самодеятельность и инициатива? Меня попросили — мы пришли, поздравили женщин, пели песни. Что же мне — товарищу военврачу второго ранга отказывать? Как Вы это себе представляете? Да и что в том плохого-то? Территорию училища мы не покидали, распорядок дня — не нарушили. Все это происходило в наше свободное время. Ах, да! Спиртного — не употребляли!

— М-да? Не употребляли, говоришь? — задумчиво, но и с сомнением, протянул политрук, — Ну ладно… не пойман — не вор! Но все же, Косов, это… как-то неправильно было. Да и товарищу военврачу на планерке пришлось оправдываться… Хотя… товарищ Минаева не оправдывалась. Похоже, Анастасия Ивановна оправдываться вообще не умеет. Она вообще обвинила политотдел в формальном подходе к празднованию международного женского дня, что, дескать, «на отвали» уже который год делается. Так что… ты, Иван, готовься, тебе при встрече и Верейкис «слова благодарности» выскажет! Ему тоже… знаешь ли, не очень-то удобно все это было выслушивать!

— Так, тащ политрук, я же вам, когда еще предлагал — устраивать в таких случаях училищное мероприятие, с приглашением членов семей командного-преподавательского и политического состава, да и других работников училища, вольнонаемных. Тогда бы и недовольных не осталось. Концерт хороший подготовить, тепло и душевно все провести. Действительно — не формально!