Вспомнилась его колоритная бабка из разряда «лишь бы дитятко кушало хорошо». Как договариваться с человеком, когда он видит в тебе не парня и будущего мужчину, а прожорливого питомца? Может, и правильно он поступил…

Перед глазами возникла моя бабушка, рыдающая из-за Андрюши. Да, ситуации разные, но палку перегибать Тимофею не нужно.

— Позвони ей, — сказала моими устами память взрослого. — Ты ж помнишь телефон соседей?

Тимофей сразу скис, друзья уставились на меня непонимающе. Пришлось объяснять:

— Сейчас она, скорее всего, думает, что ты утонул, попал под машину, тебя утащили цыгане. Улавливаешь? И ей еще полтора дня обивать пороги ментовок, обзванивать морги. Может, она вообще не поверила, что ты смог так поступить? Если ты позвонишь, то, во-первых, она перестанет тебя хоронить, а, во-вторых, примет факт, что у тебя есть право голоса, и твои слова не пустой звук.

— В этом что-то есть, — кивнула Саша.

— Она орать начнет! — развел руками Тим.

— Зато услышит тебя. Она так и так узнает, что ты здесь. А если помрет от волнения? Ты потом себя не простишь.

— Он прав, — подтвердил мои слова Илья и добавил: — Так правильно. Так ты покажешь, что не боишься ее, не дался и готов себя отстаивать.

При мысли о том, что с бабушкой может что-то случиться, Тим побледнел, вскочил.

— Позвонить ей хочешь? — спросил Илья и встал с дивана. — Идем.

Тимофей чуть ли не побежал за ним. Хотелось послушать, что он там говорит, но я остался и обратился к одноклассникам:

— А теперь давайте сочинять тупые и бездарные стишки. Джусиха думает, что, блеснув талантом, себя выдаст тот, кто писал эпиграмму на нее.

— Я этого не выдержу! — прошептала Гаечка, у которой талант точно имелся.

— Ладно. Давайте так. Берем листок. — Я вырвал чистый лист из тетради в клеточку. — Выбираем стихотворный размер. Пусть это будет ямб.

— Это как? — спросил Димон Минаев.

— Это когда ударение на каждый второй слог. Мой дя́дя са́мых че́стных пра́вил, например, — объяснила Гаечка. — Он самый простой, как по мне. Ну, что такое рифма, все знают, да?

Все закивали, в том числе Ян.

— А если ударение на первый слог — хорей? Че-то путал их всегда, — прогудел Чабанов.

— Потому что нелогично, — выдал Ян. — Хорей — в нем самом ударение-то на второй слог, а в ямбе как бы на первый. Вот и путаница.

— Ну а дальше что? Лист-то зачем? — спросил Рамиль.

— Играть будем. Я пишу первую строку, никому не говорю, что там. Ее видит только тот, кто пишет вторую. Потом второй загибает мою писанину и передает третьему, тот первую строку не видит, и так далее. Получается, что каждый следующий видит только одну строку. Как все напишут, разворачиваем. Должно получиться смешно.

— Рифма одинаковая получится, — сказала Гаечка.

— Значит, нечетный номер задает рифму, четный рифмует, — подытожил я и проставил номера. — У нас тема — природные явления, помним, да? Никто не против, если я начну? Размер путь будет, как у Пушкина, и количество слогов такое же.

На другом листке я написал:

«Мой дя-дя са-мых чест-ных пра-вил» — и выделил ударения.

— А можно с вами? — поднял руку Ян, я кивнул.

— И я хочу! — подключился Борис.

— И я! — выразила желание Алиса.

Кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы дети приступали к домашнему заданию по литературе с таким рвением⁈ Можно же не тупо зубрить, а если вот так — и развлечение, и учение. На всю жизнь запомнят, чем ямб от хорея отличается.

— Конечно можно, — ответил я. — Начали.

«Как жаль, что осень наступила», — вывел я и передал Гаечке.

Заговорщицки улыбаясь, она забрала листок, что-то там написала и передала Рамилю, напомнив:

— Тебе ничего рифмовать не надо. Просто пишешь без рифмы и выбираешь жертву, чтобы ей передать.

— Мне! — крикнул Ян.

Рамиль долго мучился, жевал губами, ерзал, чесал за ухом ручкой. Наконец родил и передал лист Яну, как тот и хотел. После Яна был Борис, затем Чабанов и Минаев, Кабанов, Алиса.

— Можно разворачивать? — спросила она.

— Эй, давай Илью подождем! — возмутился Ян. — Вдруг он тоже хочет? И толстый еще…

— Толстый не играет, — припечатал Чабанов.

— А че за толстый? — спросил Кабанов. — Впервые его вижу!

— Да вот, прибился и остался. Жирным был, как шар, а ща прям на человека похож…

Рам смолк, потому что вернулись Илья и Тим, мрачный, как туча. Плюхнулся на диван и отчитался:

— Бабушка говорит, ей надо вырезать желчный пузырь, иначе она умрет, деньги нужны на это. Завтра она вылетает! Сюда! Продавать дачу!

— Хреново, — вздохнула Гаечка.

— Но согласилась перевести меня в другую школу, — добавил Тимофей, помолчал немного, окинул взглядом подвал и сказал: — И все равно клево, что я вас повидал! Очень рад ваще!

— Ты здорово изменился, молодец! — похвалил его я.

К нему подошел Кабанов и представился, они пожали друг другу руки. Ян рассказал, что мы играем в буриме, растолковал правила и отдал Илье листок. Сперва он там что-то нацарапал, потом — Тимофей.

— Это мы к литературе готовимся, — объяснил я, развернул листок и зачитал:

— Как жаль, что осень наступила,

Сезон купальный я закрыла,

Грибов корзину насобрала.

Но что-то получилось мало.

Побило градом всю малину.

Медведь в берлоге кони двинул…

Все засмеялись. Я продолжил:

— Дальше — больше: «И завонял, и разложился, и в Карасиху превратился. Все знают: нет ее страшнее. Никто бы не хотел стать ею, и даже дядька Черноморец»…

Дядька Черномор, рожденный фантазией Тима, вызвал у Бориса приступ конвульсий. Брат упал на мат и дергался, изображая креветку. Вскоре Ян пал жертвой его заразительного хохота, потом — Гаечка, и вот уже все смеются, даже Кабанов с Тимофеем.

Подождав, пока они успокоятся, я сказал:

— Придется все-таки сочинять серьезные тупые стишки для Джусь.

Прошло все быстро, просто и весело: предлагалась строка, потом подбирались подходящие варианты, рожденные коллективным разумом. Так мы сочинили каждому по стишку средней паршивости из шести строк. Хорей — две штуки, ямб — три, и один, написанный трехстопным размером, я не помнил, как он называется.

Я их записал, пронумеровал, а потом мы тянули жребий. Мне достался тот самый трехстопный шестистрочник.

После этого я отправился с Ильей звонить деду, который точно решил все дела и уже дома.

Но ничего хорошего он мне не сказал: чурчхела не особо пошла, еле продал десять штук по пятьсот рублей. Причем у его продавщицы это получилось лучше. Итого — тридцать штук в день. Это без малого десять тысяч чистой прибыли на две точки. Маловато будет. Орехи идут не сильно хорошо, с них получается приметно по пятерке на место. Если пахлава так же пойдет, будет еще плюс пять. Итого пятнадцать тысяч, да плюс двенадцать без учета зарплаты продавцу. Двадцать семь на двоих — тринадцать мне. Минус расходы на транспортировку, благодарность бабушке, останется хорошо если десять.

Триста долларов в месяц. Триста. Долларов. А не зажрался ли я? Раньше такая сумма мне казалась фантастической, а теперь я носом кручу.

Во время разговора меня посетила идея дополнить товар сладостями, купленными на оптовых складах — этоеще плюс пятерка. Правда, закупками дед будет заниматься один, и ему нет смысла делиться со мной, но и так неплохо. В конце концов, я смогу развернуть деятельность здесь, если вдруг прижмет.

Распрощавшись с дедом, я задумался над тем, что сейчас — время более-менее стабильное. Курс доллара в среднем один к тысяче, и так будет до конца сентября, а потом начнется гонка на выживание: тотальная задержка зарплат, колебания курса в течение дня, отсутствие каких бы то ни было денег и голод. Помнится, Каретниковы жили только за счет подачек нерадивых студеозузов. То, что происходит сейчас — только начало.

Хорошо, что был у меня-взрослого приятель Виталя, который рассказал, что такое бартер и как это работает.

Мою задумчивость Илья трактовал по-своему: