— Ну хоть посиди со мной немного, расскажи, как что прошло.

— Он ждет. — Я кивнул на дверь.

— Ну, зови и его.

Я сбежал вниз, позвал Каналью, который долго упирался и отнекивался, но в конце концов сдался. Мопед пришлось поднимать на лестничную клетку, потому что ничего без присмотра оставлять нельзя, только отвернулся — опа! Угнали.

Когда мы вошли, мама уже накрыла на стол, и ноздри защекотал головокружительный аромат мяса, зелени, выпечки.

— Рома принес зайца, — объяснила мама наличие мяса, и я мысленно поставил галочку, что надо купить пару килограммов.

Каналья шумно втянул воздух, сглотнул и выпалил, присаживаясь и подвигая к себе тарелку:

— Господи, как же домом пахнет! Уютом. Спасибо, Ольга! Век должен буду.

— Ой, да ладно вам! — отмахнулась мама, с настороженностью следящая за Канальей, который дождался, когда я возьму ложнку, и только тогда принялся есть.

Поднеся ложку ко рту, он перевел взгляд на маму.

— Составьте нам компанию, хозяюшка!

— Я уже ужинала. Разве что если чаю выпью.

Наскоро поужинав, я промокнул рот салфеткой и сказал:

— Спасибо, ма. Это офигенно! Мне пора к бабушке, еще звонить клиентам…

— Так заночуй у нее, зачем тебе мотаться? — предложил Каналья, доедая жаркое.

— Разумная мысль, — кивнул я. — Ма, ты не против?

Она покачала головой.

— Тогда я побежал. Спасибо…

Каналья подорвался, едва не опрокинув стол. Поймал тарелку на лету. Куски хлеба рассыпались по полу, мама бросилась их собирать.

— Извините, Ольга. Я, как слон в посудной лавке…

Он поставил тарелку на стол, кинулся ей помогать, но поздно, мама справилась сама, улыбнулась:

— Ничего, бывает. Нестрашно!

От беды подальше она убрала тарелки в мойку, отвернувшись от смущенного Канальи, который остановил на мне взгляд. Чего это с ним? Отвык от женской заботы? Но, заигрывая сегодня с той девушкой, что принесла орехи, он вел себя вполне уверенно.

— Идем, — сказал я, и он пулей вылетел из квартиры, уронив:

— Спасибо. Было очень вкусно!

Поскольку мопед не вывезет двоих, мы разделились, условившись встретиться у бабушки.

У бабушки я сразу же бросился к телефону, раскрыл тетрадь с контактами и начал обзвон клиентов в областном центре. Бабушка наблюдала за мной, опершись о дверной косяк и вертя в руках трубку, набитую табаком. Ей было что обсудить, но она понимала, что правильнее подождать.

Рабочих телефонов у большинства моих клиентов не было, пейджеры еще не распространились, именно поэтому я именно вечером, когда все вернулись с работы, звонил на домашние, вписывал заказы в специально выделенную для этого тетрадь, где отображалось движение средств, доходы и расходы.

Откликнулся каждый второй клиент, заказывали по 2–4 упаковки кофе, в итоге набежало девятнадцать штук. Если пятеро из десяти потенциальных клиентов, с которыми связаться н удалось, тоже возьмут, как раз пак и уйдет. То есть план на завтра — сто двадцать долларов. Плюс столько же в воскресенье. Штука у меня уже есть. Дед за сентябрь заработал сто пятьдесят себе и мне и должен был передать мою прибыль с проводницей тетей Ирой. Итого будет почти полштуки баксов при том, что сам я работаю два дня в неделю!

Пора задуматься о хранении денег. Если просочится информация, что мы — буржуи, нашу квартиру ограбят, а нас и перебить могут — весть о том, что мент ушел из семьи, распространится быстро.

Закончив с обзвоном, я бездумно смотрел в записи и вспоминал будущее: сейфы, банковские ячейки, карточки, где хранятся деньги, которых вроде как нет, но ими можно расплачиваться. Столько появилось приблуд, которыми может воспользоваться только хозяин, что даже карманники перевелись из-за отсутствия бумажных денег в карманах.

Грабить и воровать перестанут так повально. Гопники в столице переведутся, останутся только в заповедниках на выселках. И такой прекрасный безопасный мир накроется медным тазом! В моих силах этого не допустить.

С улицы потянуло табаком, в гостиной чихнул Каюк. Я заглянул в комнату: зажав уши ладонями и качаясь вперед-назад, он что-то учил. Ощутив мой взгляд, Юрка обернулся, открыл уши и отчитался:

— Таблицу умножения вызубрил! Теперь, вот, стих.

— С каждым днем ты все ближе к мопеду! — ободрил его я и, сунув тетрадь под мышку, отправился в летнюю кухню, где обычно проходили совещания у нас с бабушкой.

Она курила, привалившись к стене дома. Смеркалось, и в безветрии веревки дыма тянулись вверх, окольцовывая горящую лампочку и разгоняя насекомых. Я еще раз подивился бабушкиному сходству с Наташкой. Как будто смотришь на сестру и видишь ее через сорок лет.

— Устала я, — пожаловалась она, выпустив дым. — Прими товар, на вокзал отвези, проконтролируй, проводникам заплати. Утром через день — расфасуй, раздели. А еще ж скотина! Если бы не Юрка и Лешка, загнулась бы. Мне ж не двадцать лет. И не сорок. Но деньги хорошие, жаль отказываться, и тебе помочь хочется, и Ольке моей бестолковой. Ты уж прости, что так о матери. — Помолчав немного, она улыбнулась, и щеки расчертили морщинки. — Лешка какой красавец стал, а! Приятно смотреть, как человек за ум берется!

— Это в твоих руках все расцветает. И дядь Леша, и Юрка, — сделал комплимент я. — Ты ж спасла Юрку-то.

На ум пришла его спившаяся мать, и настроение испортилось. Словно в душе каракатица выпустила чернильное облако.

— А он теперь меня спасает. — Бабушка посмотрела на дверь, отлипая от стены, и хитро подмигнула. — Идем, покажу кое-что.

Пошли мы не в кухню, где бормотало радио, а в погреб. Бабушка открыла дверь, включила свет, я спустился по ступенькам и присвистнул: вдоль одной стены громоздились ящики с крупным розовым виноградом, кажется, этот сорт называется кардинал, вдоль другой — с отборными грушами. Прямо напротив входа и до самого потолка — ящики с фундуком. Навскидку там было не меньше тридцати килограммов.

— Днем на улицу выношу, просушиваю. Ночью — роса, приходится убирать.

— И во сколько тебе это обошлось? — спросил я.

— Ни во сколько, — усмехнулась она. — Почти.

— Это как? Научи!

Бабушка похлопала пыльные трехлитровые банки с самогонкой, стоящие на полке.

— Вот она, родная. Валюта моя жидкая. Идем, еще кое-что покажу, чтобы ты не думал, что бабка просто так жалуется. И да, деньги у меня, которые дед передал. Конверт не вскрывала.

Мы обошли погреб.

Там, где он примыкал к дому, выстроились десяти- и двадцатилитровые стеклянные емкости, освещенные отблеском света, льющегося из кухни через окно ванной. От емкостей из залепленных пластилином крышек тянулись трубки капельниц в таз, где от выделяющегося углекислого газа вода чуть ли не кипела, качая мух, что не смогли добраться до браги. А может, надышались и попадали.

— О-го-гошечки у тебя лаборатория!

Махнув рукой, я отогнал от лица стайку винных мушек. Это ж нужно перемыть емкости, отделить ягоды от гребней, измельчить. Потом через три дня — отделить сок от жмыха, все перелить, герметично закрыть… Скорее всего, в жмых бабушка добавит воды и сахара и поставит бродить повторно. А в первых числах октября ей надо будет выделить два-три дня, чтобы получить спирт. Бррр! А тут шесть десятилитровых бутылей, четыре двадцатилитровые.

— У бригадира твоего сменяла виноград на самогон, — сказала бабушка. — Я так поняла, он знает, где брошенные виноградники. Правда, это «молдова», но на перегонку пойдет. Самогонку же меняю на фундук, местная алкашня мешками тащит. А у тебя, кстати, как улов?

— Сорок килограммов фундука, — повторил я. — И еще армянка дала на пробу чурчхелу. Надо деду передать, посмотреть, как пойдет. Фрукты закончатся, можно попробовать возить сладости, которые не портятся.

— Вот ты неугомонный! Мне надо огород копать, а опять с тобой чуть свет ехать.

— Так сделай дяде Леше доверенность на управление транспортным средством, будем без тебя кататься, — сказал я и, увидев хищный бабушкин прищур, понял, что ерунду спорол.