Существует ли всемирный день скорби? Наверняка — да, ведь каждый день чему-нибудь посвящен. День влюбленных и день котов, день защиты детей и день размышлений. Так вот, если по справедливости, то день всемирной скорби — тридцать первое августа. Миллионы, если не миллиарды детей, их родителей и учителей на протяжении столетий скорбели, скорбят и будут скорбеть в этот печальный день.

К ним с унылой готовностью присоединятся хиппи северных широт, любители тепла, летопоклонники, узники детсадов и воспитатели, сотрудники педиатрических отделений, студенты и преподаватели.

Сколько себя помнил: годиков с трех и до сорока шести лет, мне хотелось взять в этот день отгул, уйти на природу, лечь и замереть, чтобы ловить скользящие солнечные лучи, провожать взглядом первые яркие листья, срывающиеся с веток, паутинки и птиц, сбивающихся в стаи, и упиваться этой пронзительной грустью.

Даже если день выдается жарким, как вчерашний, который мы провели на море, почему-то поступь приближающейся осени все равно слышна. И вода уже другого цвета, и ветер дует тревожно, и пляж опустел…

У меня осталась память взрослого, можно сказать, школьную программу я отработал, и учиться вместе со всеми мне необязательно, есть и более важные и полезные дела. Но хотя бы две недели придется походить, потому что слияние с отмороженным классом принесет нам немало проблем, и нужно сразу поставить новеньких на место.

В общем, расквитавшись с делами и заработав свою первую тысячу долларов, я позволил себе расслабиться, и весь день мы провели, что говорится, клубным составом, отчаянно пытаясь веселиться, но получалось все равно натужно.

В итоге Ян залез на выглядывающий из воды камень и завыл своим страшным фирменным воем. Два дня он был вне себя от счастья, потому что Каретниковы официально взяли его в семью и определили в класс Бориса, но всемирная печаль и его поразила: новая школа, новый коллектив, который непонятно как его встретит. Сейчас все так хорошо, вокруг друзья — и опять погружаться в агрессивную среду. Причем во всех смыслах: первое сентября, то есть завтра, — среда.

Борис подплыл к нему и тоже завыл. Не так дико, но уж как мог. Задумка понравилась остальным, не прошло и пяти минут, как мы облепили камень и выли, запрокинув головы, а Наташка изображала плакальщицу, шлепала по воде ладонями и голосила:

— Август, родной, на кого ты нас поки-идаешь! О, горе, горе нам! — Шлеп-шлеп. — Ты был так добр, так щедр! — Шлеп-шлеп — всеобщее подвывание. — Мы без тебя умрем. С тоски! А-а-а!

Она взревела раненой монстрицей. Борис захохотал и плюхнулся в воду, потом с диким гоготом нырнул Каюк, и все мы плавали, плескались, сотрясая округу хохотом.

Только Алиса сидела на берегу, поджав ноги, и кидала в воду камешки. Димон Минаев попытался ее расшевелить, но она на него рыкнула так убедительно, что все оставили попытки.

Взрослый я выпил бы немного вискаря, и это желание передалось мне нынешнему, чего я делать, конечно же, не буду.

Замерзнув, мы сбились в кучку, постучали зубами, и Илья предложил:

— Ну че, расходимся? Солнце село.

«Темнеет так рано, темно уже в восемь», — всплыли в памяти слова песни Иванова.

— Надо бы, — сказал я.

Но вставать с теплых камней никто не спешил, всем хотелось впитать последние мгновения лета. Так и просидели, пока плавки не высохли. Силу духа проявил Илья, встал рывком и молча начал переодеваться, обернувшись полотенцем. Все сделали так же.

Каюк был предельно собран и задумчив. Я подговорил бабушку, и она пообещала проспонсировать мопед, если он закончит четверть без троек. К слову, Каналья уже понемногу начал тот мокик собирать, видя, как Юрка загорелся идеей.

Придется ему помогать, это и мне выгодно: так меньше будет нагрузка на мой мопед, на котором все хотят покататься.

Только Алиса осталась сидеть, словно была не с нами, и ее глаза нездорово блестели. Я сел рядом и сказал:

— Это из-за той статьи в газете? — девушка кивнула, сморщила нос и прошипела:

— Меня дразнят шлюхой. Теперь вообще прохода не дадут.

— Хорошо, что это случилось летом, все уже забыли.

— Хрен там забыли! — вскинулась она. — Даже мелочь задалбывает.

— Ты не одна, — сказал я. — Говори мне, если кто-то будет дорываться, мы ведь банда!

Всхлипнув, она меня обняла, прижалась. Ощущение было, не как когда девушка обнимает, а если замерзший котенок лезет на руки в поисках защиты и тепла.

— Ты только скажи, — проговорил подошедший Минаев и сжал кулак. — Мы их вот так!

Чабанов выписал «двойку» невидимому противнику, затем — боковой и апперкот, завершив мидл киком.

— Вот как мы их! Да ты и сама можешь!

— Могу, — кивнула она, отстранилась, покраснела, устыдившись своего порыва.

Я протянул ей руку, помогая встать. За месяц она немного отъелась, загорела и больше не напоминала больную чахоткой. Даже вроде вытянулась немного.

Принято считать, что дети растут в основном летом. Из нас всех здорово вытянулась только Гаечка. Просто одноклассников мы не видим три месяца. Точно так же казалось бы, что они подросли, если бы эти три месяца разлуки выпали на зиму.

— И правда — только скажи! — Гаечка ударила кулаком о ладонь.

— Поддерживаю, — кивнула Наташка.

— Спасибо, — кивнула чуть повеселевшая Алиса и пожаловалась: — Мать ваще сдурела. Целует по утрам, завтрак готовит — иногда кажется, жопа слипнется. Старается. А я не могу ее простить.

Мы направились к трассе.

— Ненавидишь ее? — спросила Наташка. — Я предка ненавижу, но он заслужил.

— Презираю, — прошипел Алиса. — Она такая дура! Раньше думала, так кажется из-за злости. Но смотрю — и правд дура! У нее мозги куриные.

Это хорошо, что Алла поддалась моему внушению. Когда-нибудь Алиса научится ее если не любить — жалеть.

— Наша маман тоже интеллектом не блещет, — пожаловалась Наташка, и я ее ущипнул, поймал возмущенный взгляд и покачал головой.

— А я обожаю маму, — припечатала Гаечка. — Да, она не профессор и высшего образования у нее нет, но она нас любит.

— Да, тетя Лена классная, — кивнула Алиса, вздохнув.

— И я уважаю предков, — прогудел Чабанов и выдал мудрость: — Вообще не любить предков — это нормально. Какой предок, так к нему и относятся.

Каюк воздел перст:

— Вот! А мне пофиг. Мелкий был — любил. Ща ваще пофиг. Что нет их… Они ж как животные.

— А мои подбухивают, — пожаловался Минаев.

— П***ят тебя? — с сочувствием спросил Каюк, хлопнул себя по губам. — Пардон!

Димон мотнул головой.

— Не, они добрые и даже не дерутся и не ссорятся. Но валяются. Батя недавно не дошел, упал под забором. А мне стыдно. — Он покраснел. — Но я их все равно люблю.

Рамилька, которому неделю как сняли гипс, слушал выпучив глаза. Для мусульманского мальчика не любить родителей было дико. Ну бьют, так это нормально! Но у него хватало благоразумия не спорить.

Илья молчал. У него была идеальная семья, и мы все ему завидовали, теперь и Яну завидовали, правда, фамилия у него осталась прежней — Соловьев. Каретниковы пока просто оформили опекунство. Я остановился и сказал:

— Народ, короче, так. У нас всех э-э-э… Скажем так, сложности в общении с одноклассниками. Мы вшестером: я, Илья, Димоны, Рамиль и Саша — банда, нам проще держаться вместе. Юра и Алиса, помогайте друг другу, и, если вдруг кто наедет — говорите нам. Борис и Ян — то же самое.

При упоминании школы Ян вытягивался и замирал — готовился к тому, что его начнут дразнить из-за ожога, а у Бори кулаки сжимались, он был омегой класса, его все дергали.

Только дерзкая Наташка пользовалась в классе авторитетом.

— Как же я хочу скорее отмотать срок, — пожаловалась она и добавила мечтательно: — Поеду учиться в Москву! Там весело! Вон, Пашке помогать буду торговать. Фирму организуем. Через год уже мне восемнадцать! Круто будет иметь свою фирму.