— Пошел ты! — просипел Райко скорее жалобно.

— Видишь, он не знает, — вздохнул Барик. — От звездобол!

— Знаю! — сипнул Райко.

— Так скажи, че ты? Че такого?

— Не хочу.

— Да, реально не знает, — озадачился Чума. — Но кто тогда меня подогрел?

— Знаю! Десять штук! — попытался ткнуть пальцем в небо Райко.

— Звездит, — вздохнул Чума и аж за ребро схватился.

— Что вообще происходит? — спросил Илья у меня.

Как же не хотелось врать лучшему другу, и я просто повел плечами. За нами вышли Лихолетова с Подберезной — Илья глянул на Инну украдкой и отвернулся. Снова посмотрел и спросил чужим охрипшим голосом:

— Девчонки, что случилось?

— Отвали! — брякнула Лихолетова, словно это Илья рисовал карикатуру на нее.

Подберезная глянула на меня и молча пожала плечами. Илье этого хватило, чтобы оцепенеть и покрыться красными пятнами.

Гопники продолжал препираться с Петюней, это было слышно аж в коридоре. Похоже, у Райко сегодня неудачный день. Как будут говорить в будущем — ибо нефиг!

На литературе у нас был Пушкин. Дабы мы прониклись всей сложностью стихосложения, Джусиха заставила нас вспомнить стихотворные размеры, и вместо биографии Александра Сергеевича мы учились дактиль отличать от анапеста, а ямб от хорея. Училка читала стих, а мы по очереди должны были определить стихотворный размер. Желткова была доведена до слез, Карась и Заславский удостоились звания тупиц.

Задание на дом мы получили странное: биография Пушкина, стихотворение на выбор из «Я вас любил», «Пророк», «Деревня», «К Чаадаеву» и — сочинить стих о погодных явлениях, рассказав о выбранном размере.

Задание особенно возмутило Илью. На большой перемене, пока мы шли в столовую, он ворчал:

— Я не умею сочинять! Мне медведь на ухо наступил. И что делать?

— Давай я тебе сочиню, — предложила Гаечка. — Мне это легко.

— Не вздумай, — осадил ее я, вдруг сообразив, что задумала Джусь.

— Чего это? — удивился Илья.

Мы взяли себе по компоту с пирожком и заняли привычный столик у колонны, Илья продолжал недоумевать, и я объяснил:

— Джусиха не просто так стих задала. Она хочет посмотреть, кто хорошо сочиняет. Он и станет главным подозреваемым, кого она будет гнобить за ту эпиграмму. Наш класс она пока не знает, не понимает, кто на что способен, а побыстрее вычислить злодея хочется. Ясно? Завтра будем сочинять кривые стишки. Чем хуже, тем лучше.

— А-а-а… — протянула Гаечка и смолкла, потому что к нам подошла Желткова, вернула тетради.

И Карась вернул тетради, которые брал у Минаева, да с нами и остался. Вот интересно, если, когда они вырастут, Желткову и Карася поженить, выживет такая семья или нет? Скорее да, ведь в будущем будет соцподдержка. Нарожают кучу ребятишек, возьмут льготную ипотеку, Любка пойдет на винзавод, Санек — сварщиком или трактористом. Кузнечный цех, пока еще несуществующий, — скорее всего, придумка его будущей жены.

Подбежали Алиса с Каюком, девушка выглядела довольной. Я поискал взглядом ее обидчиков, Дорика с Афоней, и не нашел их. Похоже, они благоразумно решили перевестись в другую школу, ну, или просто не пришли в столовую. Спрашивать о них Алису я не стал.

— Когда у нас следующая лит-ра? — спросил Рамиль. — Я ни хрена в этих стишках не понял.

— В четверг, — сказал я. — Времени вагон. Сочиним кучу стишков, а я прослежу, чтобы они получились по максимуму бездарными.

— Нафига это так? — насторожился Карась.

— Чтобы на олимпиаду не погнали, баран, — ответила Гаечка, постучав себя по лбу пальцем; задумавшись, вздохнула: — Но мне будет стыдно.

— А куда деваться, — развел руками я.

Прищурившись, Минаев спросил Карася:

— Саня, у тебя же мнение есть. Как думаешь, что было раньше: рыба или икра?

— Рыба! — радостно воскликнул Карась, и Чабанов с Рамилем прыснули.

Переменившись лицом, Карась взревел раненым Кинг-Конгом:

— Ты че это, а? Ты это — да? Наезд?

Минаев шагнул назад, сделал придурковатое лицо.

— Саня, ты чего?

— Попуститесь оба! — рявкнул я.

Раньше я вместе со всеми веселился бы, потешаясь над тупарём, теперь же чувствовал неловкость, как если твои друзья пинают инвалида.

Расправившись с полдником, мы перекочевали в кабинет математики, я отдал тетрадь Кабанову, который принялся лихорадочно списывать, поглядывая на Инну Николаевну, воссевшую за учительским столом. Я подошел к Саньку, наклонился и, тыкая пальцем в формулы, объяснил, что и почему, понимая, что парню сейчас совсем не до уроков. Они кивал, не отрываясь от списывания, а Памфилов сравнивал решения с теми, что в его тетради. Денчик хорошо соображал, но учиться не любил, как, впрочем, все в нашем классе.

Чтобы любить учиться, надо быть заинтересованным, а как, когда учителя ничего не могут объяснить, а лишь отбывают срок? Вся мотивация нашей группы пока сводится к тому, чтобы доказать: мы круче барановцев.

Когда Санек наконец списал домашку, я забрал тетрадь и спросил:

— Есть новости?

— Только завтра к вечеру, — ответил он, косясь на Карася. — Бабла-то нет. Сегодня — как договорились? — Он тронул рукой пакет с приставкой.

Я показал пятерню — мол, в пять вечера, он понял, кивнул. После того, как его мать получит деньги, она понесет их приятелю Канальи, и афганцы начнут работать. В лучшем случае им удастся поговорить с вымогателями завтра, значит, Кабановы что-то узнают в среду или позже.

После школы я улучил момент и остался наедине с Ильей. Остановился и сказал:

— Мне нужна твоя помощь.

Илья вскинул белесые брови.

— И?

— Я беру приставку у Кабанова. «Денди»…

— Круто же! — Илья улыбнулся от уха до уха, единственное немногое, что запрещали ему родители — обзаводиться приставкой.

— Я не хочу, чтобы наши знали, что она моя.

— Почему? — удивился друг.

— Потому что будут играть денно и нощно, залипнут, перестанут учиться и тренироваться, чего доброго, прогуливать начнут.

— Ну а я чем помогу?

— Ты скажешь, что она твоя, а родители разрешают играть только час.

— Вот ты жук! — усмехнулся Илья.

— Храниться она будет у тебя.

— А играть мы на чем будем? — остудил мой пыл Илья.

— На телеке. У меня есть черно-белый «Рекорд», его на запчасти продать хотели, но я починил, так что он, считай, мой.

— Так он же древний! Разве получится подключиться?

Я напряг память взрослого, поскрипел извилинами.

— Должно. Приходи после пяти, попробуем, а потом заберем телек на базу. Он тяжеленный, зараза, хоть и маленький. Один не донесу.

Я развернулся и направился домой, но Илья меня остановил:

— Стой!

— Что еще? — обернулся я.

— Я не могу обманывать друзей, — проговорил он виновато.

Вдохнув и выдохнув, я сказал:

— Ну ты представь, что будет, если я скажу, что эта приставка наша. Все будут играть, играть и только играть. А когда мы попробуем их отогнать от телека, шипеть будут на нас! Истерики нам закатывать и топать ножками. Да мы разругаемся со всеми! Проще тогда вообще им приставку не показывать, а мне хотелось бы, чтобы она была в клане, потому что это прикольно. А так, ну, если ты хозяин, то есть твои родители — нельзя и все. Взрослый сказал.

— Все равно не могу, — уперся Илья, он всегда таким был, слишком правильным.

Видя растерянность Ильи, я сжалился:

— Ладно, сам нашим скажу вместо тебя. Тебе только надо будет предупредить родителей и приносить и уносить приставку.

— Отец будет ворчать…

— С таким подходом не будет. Скорее одобрит. Он-то у тебя продвинутый… Короче, жду тебя в пять, потом, в шесть, — тренировка.

Глаза Ильи блеснули азартом, и он кивнул.

Дома я первым делом протопал на кухню, где мама, уже вернувшаяся с работы, занималась готовкой.

— Ма, — позвал я, она обернулась, — я заберу старый телек, ты не против?