«У меня теперь есть папа Леонид и мама Лора, и брат Илья. Я пошел в новый класс, тот, где учится Борис, и тоже подрался, поддержал Борю. Меня не обижают, учителя нравятся. У нас еще лето, и иногда после уроков мы бегаем купаться в море, это так круто! Я научился хорошо плавать, а еще один раз обыграл Илью в шахматы! Приезжай скорее. Ян».

«Привет. Я участвую в конкурсе рисунков, где будут крутые призы. Хожу на тренировки, занимаюсь с учителем живописью. Наташка не сказала, но ее взяли в театр, теперь она настоящая актриса. Наших родителей вызвали в школу и из-за меня тоже. Мама ругалась, отец поддержал, хоть он у нас злой. Сказал, что я молодец и надо уметь стоять за себя. Борис».

«Тим, ты это брось! А то удумал в Простоквашино играть! Никто ничего не продаст, бабка просто пугает. Ты ей скажи, что совсем есть бросишь, если она продаст ваш домик, она испугается и сдастся! Ну, или учиться на „отлично“ пообещай. У меня тоже все хорошо, врагиня повержена! Два года меня гоняла, а теперь сама шарахается. Знай наших! И ты так сможешь, просто держись! Саша».

Димоны написали, что зарабатывают и могут позволить себе полдничать в столовой. Закончил письмо я:

«Ну и совсем плохие новости: на Алису напали хулиганы. Вступившись за нее, Рамиль пырнул одного резцом по дереву (у нас был труд в это время), и Рама забрали в милицию. Но у хулиганов тоже был нож, думаю, в милиции убедятся, что мы защищались, и все будет хорошо. Алиса сейчас дома, она не пострадала».

Борис забрал листок, нарисовал ручкой Матроскина и корову с теленком. Гаечка дорисовала домик. Илья — шампур с шашлыками. Я — корявенького боксера.

Разошедшаяся Наташка накрасила губы и оставила на листке отпечаток помады.

— Прикиньте, если бабка прочитает? — предположил Борис и зашелся хохотом.

— Духами надо побрызгать, — сыронизировала Гаечка.

А я представил, как Тим читает письмо, улыбается, и лицо его светлеет. А потом обнаруживает отпечаток губ на развороте, краснеет, теряется в догадках, это шутка, или кто-то из девчонок в него тайно влюблен.

После мы засели за уроки и разошлись в начале десятого, Гаечка отправилась к Алисе, я забежал к Илье — позвонить деду и бабушке, узнать, как дела. Каюк остался меня ждать — боялся, что бабушка его прибьет, он обещал помочь ей в три часа дня и не приехал.

Бабушка напустилась на меня из-за Юрки, я ответил, что он с нами, и у него уважительная причина. Приедет — расскажет. Поделился планами насчет сбора фундука, спросил, сможет ли она отвечать на звонки. Бабушка поворчала, но согласилась. В конце концов, она с каждой партии имеет по две тысячи — больше, чем многие зарабатывают за день. Будет товар — будет и прибыль.

Дед отчитался, что продал инжир по полторы тысячи, правда, два килограмма подпортилось, и пришлось пустить его на варенье или съесть. Точки работают, продавец молодец. Еще немного, и дед сможет купить «запорожец» и расширяться. Нужно спешить, потому что до холодов пара месяцев, а тогда на улице не постоишь, нужно что-то думать.

Потом поговорил с родителями Ильи, выслушал слова одобрения и рванул к Каюку, который ходил взад-вперед у подъезда.

— Казнь отменяется! — крикнул я с порога. — Расскажешь, как мы Алису спасали, бабушка проникнется и простит тебя.

— Фух.

— Она все равно не стала бы тебя бить, поворчала бы и простила.

Каюк усмехнулся:

— Ага. Типа ты не в курсе, как она взглядом убивает. Как глянет… Ух!

— Что ты должен был делать? — спросил я, просто чтобы не молчать.

— Картофан копать. Типа послезавтра дожди, и все. Сгниет в земле. Еще перепелок обдирать, бабушка с дядь Лешей набили целое ведро. В общем, я ее подвел.

— Ты не виноват, — ободрил его я, а Каюк продолжил:

— Она столько хорошего для меня сделала! И делает. Поит, кормит, одевает. Голоса не повысит… — Он вздохнул. — Понимаю, что не виноват, и все равно стыдно.

Мы вышли на дорогу и остановились, сместившись к тусклому фонарю. Юркин автобус будет через десять минут. Царило предгрозовое безветрие, каждый звук был выпуклым и гулким. Орали коты, которым на юге без разницы, март или сентябрь. Заливались лаем собаки. В темноте, чуть покачиваясь, в нашу сторону семенил алкаш, громко шаркая по асфальту. Мы стояли на пятачке света, и деталей было не разглядеть.

Когда алкаш подошел ближе, то я увидел, что это женщина — опухшая, как жаба, с заплывшими глазами и паклей волос. Он нее воняло сивухой и бомжами. Каюк обернулся на звук шагов и обомлел. Алкашка тоже замерла на миг, а потом вдруг как бросится на него! Как прижала его к себе, как давай обнимать-лобызать.

— Юрочка! Сынок! Господи… Думала, нет больше моего Юрочки, пропал, сгинул! А ты вот он, живой! Счастье-то какое! — Она сцапала его лицо иссушенными коричневыми лапками, потянулась к щеке сложенными трубочкой губами, но Юрка увернулся. — Какой красавец стал! Богатырь. Сыночек мой!

Она прижалась головой к его ключице, Каюк вывернулся из объятий и пробормотал растерянно:

— Ну ма!

— Идем домой, сыночек, — просипела она. — Сегодня есть ужин, Толик рыбы наловил.

— Ты бухаешь! — сказал он с упреком. — Вот бросишь бухать, тогда приду!

Он выставил перед собой руки, его губы дрожали, на глаза навернулись слезы. Все-таки мать, какая бы она ни была, — это мать, Юрка — добрый мальчик, ему ее жаль.

— Ой, сынок, ради тебя — прямо завтра и брошу! И — ни-ни! Кровиночка ты моя! Идем домой! — Женщина потянула Каюка за руку, он сделал пару шагов.

Моя бабушка — чужой для него человек. Хороший, уважаемый, но — чужой. Не удивлюсь, если он сейчас уйдет с матерью, которая любит его всей своей покореженной душой. Возможно, это все, что осталось в ней человеческого.

Но Юрка освободился из захвата и попятился.

— У меня теперь другой дом. Меня там не бьют, и никто не бухает!

Рухнув на колени, женщина сложила руки на груди:

— Сыночек, не бросай меня! Идем! Я по тебе все глаза выплакала!

Издали донесся рокот мотора. Прервался, заглушенный порывом теплого ветра. Мотор зарокотал ближе и уже не смолкал — судя по звуку, сюда ехал автобус.

— Тебе водка дороже! — припечатал Каюк и отступил еще на шаг. — Вот будешь трезвая, тогда и поговорим.

Из-за поворота показалась круглоглазая морда «Икаруса». Юрка посмотрел на него, на мать, снова на автобус… Закусил губу и рванул на остановку, словно за ним гнались адские гончие. Мать протянула к нему руки и застыла в немом отчаянье.

Она не сможет бросить пить, потому что бухает дольше того же Канальи, у нее не осталось воли, и разум померк; судя по одутловатости и цвету лица, начали отказывать почти и печень.

Не осталось воли… Значит, я могу внушить ей, чтобы бросила пить. С Канальей сработало, должно получиться и с ней, и тогда семья воссоединится. Но Юрка здорово помогает бабушке. Без его помощи ей будет сложно. К тому же этой женщине потребуется лечение и длительная реабилитация, она мне никто, зовут ее… Да никак не зовут, и этот поступок мне невыгоден — не хватало еще одной раненой птицы на шее.

Но это человеческий поступок. Возможно, он повлияет на таймер. Или повлияет не так, как надо?

Черт! Ну хоть разорвись!

Быть иль не быть, вот в чем вопрос. Я стоял под тусклым фонарем и смотрел на женщину, сидящую на коленях и наблюдающую, как, качнув гармошкой, останавливается автобус, со вздохом распахиваются дверцы. Юрка входит в полупустой салон, они захлопываются, и «Икарус» увозит ее сына в темноту. Пучеглазое ненасытное чудовище.

Отразится ли мой поступок на таймере с временем катастрофы? Я спасу человека. Она проживет дольше, возможно, сделает что-то полезное, и час икс отодвинется. Или нет?

Что мне делать?

— Как вас зовут? — спросил я, но женщина не обращала на меня внимания, провожая взглядом исчезающий за поворотом автобус.

— Как ваше имя? — крикнул я.

Женщина вздрогнула, медленно обернулась и хрипло прокаркала: