Он поджал губы и потупился.

— Извинения приняты, — улыбнулся Илья.

А я подумал, что изменился-то только я, и вот как поменялась реальность! У нас появилась точка притяжения — база. Место, куда можно прийти в любой момент и развлечься, и провести время с пользой. Место, где всегда выслушают и поддержат. Конечно же Кабанову хотелось к нам. Скоро и другим захочется. Вот и посмотрим, получится ли сплотить девятый «Б». Заодно и проверю, сдвинется ли из-за этого время на таймере.

Но, по правде говоря, мне больше хотелось посмотреть, как друзья будут завтра радоваться, потому что у нас появился и телек, и приставка, о которой мечтал каждый подросток, но мало кто мог себе ее позволить. А так все прикоснутся к мечте.

Еще завтра Борис наконец всем докажет, что он крутой художник. И вообще, день обещает быть интересным!

С Ильей я условился встретиться у шелковицы на пятнадцать минут раньше, чем с остальными. Вчера он должен был убедить Леонида Эдуардовича подыграть нам, сделать вид, что это их приставка. Если он не согласится, Илье придется делать то, что ему очень не нравится — кривить душой.

А поскольку семья Каретниковых пополнилась Яном, было непонятно, скажут они ему правду или нет. Парень он неплохой, но может случайно проболтаться.

Друг не изменил себе и явился минута в минуту, не стал томить и, еще не перейдя дорогу, показал «ок», широко улыбнувшись. А когда мы пожали руки, сказал:

— Вообще без проблем. Отец даже похвалил, что мы здорово придумали ограничить время у телека.

— Я ж сказал, он поймет: батя-то у тебя продвинутый. А со мной мать не разговаривает.

— Из-за телека? — Запрокинув голову, Илья смотрел, как чайки реют, поймав восходящий поток.

— Угу. Вчера надулась, попыталась устроить цыганочку с выходом — пришлось поругаться. Но ничего, дня через два сдуется.

— Все равно приятного мало, когда в доме нездоровая обстановка.

К нам подошел Борис, задумчивый, бледный и красноглазый. Похоже, так волнуется из-за конкурса, что плохо спал. Еще и учителя решили объявить лонг-лист только сегодня. А может, просто считают, что этим конкурсом можно пожертвовать ради более важных задач.

— Мы за тебя болеем, — подбодрил его Илья. — Уверен, первое место тебе гарантировано. Потому что ты рисуешь лучше, чем учитель рисования.

— Я пойду, да? Гляну, вдруг уже вывесили работы? — пританцовывая от нетерпения, сказал Борис.

— Конечно сходи, — улыбнулся я. — Но сегодня-то волноваться не о чем. Сколько там будет лучших? Десять? В десятку ты точно попадешь. Да и в тройку.

Борис рванул к школе, даже Яна, с которым он сидел за одной партой, дожидаться не стал.

— Что там малой? — спросил я у Ильи. — В школе прижился? Не дразнят его? И с твоим котом как, ладит?

Илья повел плечом.

— А чего с Маклушей не ладить-то? Иногда они и спят вместе. В школе Яну вроде нравится, говорит, даже лучше, чем в самой первой было.

— Ну и отлично.

Через пять минут подошли Гаечка с Алисой, потом подтянулись остальные, и мы двинулись к школе. По дороге к нам прибились Кабанов, Карась и молчаливая скромница Ниженко. Анечка больше к Гаечке подошла, других друзей у нее не было.

Пока все сверяли расписание, я подошел к доске почета, что стояла напротив. Рисунков там так и не было, печальный Борис мерил шагами коридор и вздыхал. Увидев меня, всплеснул руками:

— Ну как так, а?

Вот так, брат. Для тебя это дело всей жизни, для других — сущая формальность, которой можно пренебречь. В понедельник утром было не до того — ну и ладно. Во вторник с утра не вышло — и фиг с ним.

— И так во всем, — вздохнул я. — Или свисток поломается, или акула оглохнет. Ничего, никуда не денутся, вывесят работы.

Словно услышав мои слова, из кабинета директора выбежала секретарша со стопкой листов, принялась цеплять их иголками к стенду — это были конкурсные работы. Борис напрягся и шумно сглотнул слюну. Наши тоже подошли.

Гроздь рябины. Корявенькие первоклассники с бантами. Букет из кленовых листьев. Грибы в лукошке. Мама и школьник в стиле точка-точка огуречик. Астры. Аляповато-оранжевые деревья возле реки.

С каждым кривым рисунком, занимающим почетное место, лицо Бориса все больше вытягивалось, а глаза — распахивались. Ну вот сейчас…

Нет. Опять грибники в лесу — непропорционально огромные, чуть меньше гриба-мутанта.

Ну теперь точно Борькины… Что? Снова нет?

То ли ребенок, то ли снеговик под зонтом.

Ну!

Ёжик, нацеплявший палых листьев.

Все. И спросить про Бориса не у кого, потому что эта секретарша даже в жюри не была! Борис глядел на рисунки, которые и рядом не валялись с его вполне зрелыми картинами, и в глазах брата застыли слезы. Целый мир для него рухнул в этот миг.

— Это я рисовала! — воскликнула семиклассница, указывающая на ежика.

Борис уставился на нее с ненавистью и сжал кулаки.

— Это недоразумение, — проговорил я без особой уверенности. — Надо уточнить, выяснить.

— Так понял, Борю прокатили, — вздохнул Рамиль.

Я бросился к кабинету директора, он был на первом этаже. В учительскую точно не успею, а знать нужно прямо сейчас. Ворвался в кабинет вместе с секретаршей и указал на вторую дверь.

— Геннадий Константинович у себя?

— Он занят… — сказала она, но я не слушал, постучал и, не дожидаясь приглашения распахнул дверь.

Дрэк поставил папку на полку и обернулся.

— Здрасьте!

— Чего тебе нужно, Мартынов? — спросил он бесцветным голосом. — Только не говори, что снова ЧП.

— Я хочу узнать про конкурс «Осенние мотивы»…

Он скривился и махнул рукой:

— Не хватало еще и этим мне заниматься. Это к Розе Джураевне, она за него отвечает.

— Она в учительской? — спросил я.

Дрэк зыркнул злобно, и я вылетел из кабинета, рванул на второй этаж, перепрыгивая через ступеньку. Влетел в учительскую, едва не сбив миниатюрную географичку. С минуты на минуту должен прозвенеть звонок, и учителя уже разошлись по классам. Тех, к кому можно было бы обратиться, не наблюдалось.

Первым уроком у нас химия. Химичка одна на всю школу, это суровая Тамара Никитична, она же Никитич, классная Бориса. Скорее всего, именно ей он сдал работы, вот у нее и спрошу, почему их нет в десятке лучших.

Развернувшись, я побежал в класс и успел за минуту до звонка. Суровая Никитична, словно сошедшая с картины Васи Ложкина, раскладывала бумажки на учительском столе. Одноклассники уже расселись по местам и приготовились бояться.

— Здравствуйте, Тамара Никитична, — проговорил я, подождал, пока учительница поднимет на меня немигающий удавий взгляд, и продолжил: — Я по поводу конкурса «Осенние мотивы». Мой брат в нем участвовал, и мне хотелось бы знать…

Меня прервал звонок.

— Твой брат участвовал, а почему ты интересуешься? — отчеканила она.

— Потому что мне за него обидно. У него хорошие работы, он очень старался и расстроился. Вдруг они просто потерялись? Вы их помните?

— Помню, — кивнула она. — Борису должно быть стыдно! — Никитич понялась. — Ты не слышал звонка на урок?

— Почему — стыдно? — не собирался отступать я. — Работы великолепны. Там нет ничего…

— Ты считаешь, что можно делать из нас дураков? — уперла руки в боки она.

Я помотал головой, не понимая, куда она клонит.

— Передай художнику, что он молодец. А Борису — выговор за то, что решил подсунуть картины взрослого.

Меня захлестнуло возмущение.

— Это он рисовал! При мне! Он занимается у художника…

— Время! — рявкнула Никитич. — Урок уже идет.

Слушающая нашу перепалку Гаечка поднялась и воскликнула:

— Борис сам рисовал! У него талант. Я подтверждаю.

Меня начало потряхивать от ярости. Я сжал кулаки и отчеканил:

— Я сам видел, как он их рисовал! У него на это ушло три дня. Это ведь ваш класс, ваш ученик!

Хотелось продолжить: «И вам не делает чести то, что вы не знаете о талантах ваших подопечных» — но я понимал, что так она разозлится, пойдет на принцип, и мы не только никому ничего не докажем, но и наживем врага.