— Плохие новости?

— Новости так себе, — ответил я. — Идем к нашим?

Я кивнул. Мы начали спускаться по пропахшей котами лестнице. Несколько месяцев назад мне казалось это не то чтобы нормальным — привычным. Но я-взрослый пожил в доме с лифтом с зеркалами и пальмами на этаже, с плиткой под мрамор в подъезде, который закрыт для чужих и где раз в неделю наводит порядок уборщица, и сейчас два представления о прекрасном боролись во мне.

Пока считал ступени, я думал о том, что, если Горгоцкая продаст дачу, мы очень нескоро увидим Тимофея, и от этого грустно.

Пятьсот долларов за дом, пусть и плохонький — это же вообще ни о чем! Дом Кабанова я не потяну, а столько у меня есть, и еще деньги останутся! Вот только выкупить я ее не смогу, потому что у меня даже паспорта нет, а как на это отреагирует мама — большой вопрос.

Я поймал себя на мысли, что смутно помню дачу Тима. Она находилась в самом конце кооператива и примыкала к лесу, мы туда не ходили. Каменный небольшой домик с покатой крышей. На первый взгляд, площадью около сорока квадратных метров. И еще сарайчик летней кухни…

И тут меня посетила толковая идея. Если там есть печь, это именно то место, куда можно поселить сирот и Лидию! Всяко лучше общаги или хибары в промзоне.

Вот только на кого оформить дачу? Мать мне весь мозг вынесет — да зачем тебе это нужно, и так работы на даче море! Давай на эти деньги лучше купим импортный телек!

Откуда ей знать, что через десять лет там вырастут настоящие дворцы?

Потому, спустившись в подвал, я сразу же спросил у Тимофея:

— Пятьсот долларов, говоришь, за дачу?

Он грустно кивнул.

— Там есть печка? — уточнил я. — Какая площадь домика, сколько комнат?

— Веранда, прихожая, две отдельные комнаты. Печка, да, есть. И летняя кухня. Там тоже печка и титан.

— То есть зимой там жить можно?

— Мы на Новый год как-то приезжали. Можно. Но дорога слишком уж грязная, никуда не выйти. А так нормально, я бы жил. — Он вздохнул.

— Поехали смотреть твою дачу, пока не стемнело, — потер руки я.

Прода — с субботы на воскресенье. Обновления не будет, так как продублировался текст.

Я боялся, что дача Тимофея окажется никуда не годным сараем, построенным из всего, что удалось добыть. Но нет, это был небольшой каменный деревенский домик под шиферной крышей, и закопченная труба говорила о наличии рабочей печи. Порожек под козырьком, беседка, оплетенная запыленным хмелем, по одну сторону от нее — летняя кухонька примерно, как у бабушки, по другую — дом.

А вот огород небольшой, вместе со двором соток пять. Определенно, дача стоила дороже пятисот долларов, просто пока мало кто рассматривает дачу как жилье, а почва тут каменистая, огурцы не растут, яблони и груши дохнут, а картошки осенью получается ровно в два раза больше того, что посадил — сельскохозяйственной ценности такая земля не представляет.

К тому же кооператив почти в лесу, и до ближайшего магазина добираться минут пятнадцать, а после дождя грязно, асфальтовой дороги нет — неудобно для постоянного проживания. Зимой все разъезжаются, остается только сторож — дед с алабаями.

— Пятьсот долларов? — переспросил я. — Точно?

— Ну, она так сказала. Может, брякнула, не подумав, но скорее она всерьез. У нас в пригороде Саранска за двести можно дом убитый купить. А че ты так загорелся?

Говорить, что я хочу купить эту дачу, было непредусмотрительно, пришлось покривить душой:

— Мой дед говорил, что хочет домик на юге, надоела ему Москва…

— Шевкет Эдемович? — просиял Тимофей. — Во класс! Он крутой тренер.

— И ты будешь приезжать на лето, — подбодрил его я.

Ненадолго вернулся тот Тим, какого я помнил, напоминающий скачущего по ромашкам восторженного щенка.

— Во клево! Так мне нравится! — Внезапно радость облетела с лица Тимофея, и он спросил: — А денег у него точно хватит?

— Хватит! — уверил его я. — Он у меня торговлей занимается.

— Ваще круто!

По старенькому асфальту, усыпанному палыми листьями инжира, мы направились в дом. Тимофей достал связку ключей, отворил деревянную дверь, затем — вторую, железную, как в тюрьме. Затем снял замки со ставней, и мы вошли в просторную прихожую с печью, встроенной в стену, разделяющую комнаты. За печью стояла панцирная кровать, отделяемая занавеской, свешивающейся с пола.

— Там я сплю, — кивнул Тим на кровать. — Бабушка — в зале.

В большой комнате было все самое ценное: современный шкаф, черно-белый телек, радиоприемник, диван со сложенными аккуратной стопкой летними вещами.

— Не страшно, что бомбанут? — спросил я.

— Так местный дед охраняет, а ставни так просто не открыть, и ломиком не выдрать. А если воры начнут шуметь, сторож и прибежит.

— Проще крышу разобрать. И это почти бесшумно.

Тимофей вздохнул, уселся на диван, попружинил на нем.

— А точно Шевкет Эдемович меня пустит жить летом?

— Пустит, — кивнул я. — И не сомневайся. Пойдем кухню смотреть.

Потолок там был совсем низко и рассчитывался, видимо, на гномов. Если рост выше метра восьмидесяти — гость будет биться головой. Но и кухня была вполне пригодна для жизни: печь, как у бабушки, титан в ванной со стенами, сиреневыми от сырости, стол у стены и два скрипучих стула. Всю посуду хозяйка перенесла в дом. У стены напротив стола можно поставить диван для Тима.

— Еще тут подвал есть! Прям вот!

Тим откинул половик, и под ним оказался подпол, откуда дохнуло сыростью и прохладой.

— Компоты есть. Будешь?

Не дожидаясь ответа, он спустился по крутой лестнице, подал мне трехлитровую банку компота, маринованные огурцы, спросил:

— Варенье нужно? Малиновое. Мне нельзя.

— И мне, я тоже был толстым, — признался я. — Так что отбой.

Тимофей обошел кухню, открыл-закрыл дверцы шкафа, вытряхнул оттуда дохлую моль и долго смотрел в пустоту. Потом молча вышел на улицу, в сгущающиеся сумерки, и отправился в огород, ничего мне не сказав.

Я вскрыл банку компота, отхлебнул прямо из горлышка и подумал, что мне само мироздание помогает. Или я сам плету сеть событий, которая складывается в нужный узор?

Тим не возвращался пять, десять, пятнадцать минут, уже почти стемнело, и я отправился его искать на огород, но там его не оказалось. Уже когда развернулся, чтобы идти в дом, я услышал странный всхлип, потом еще один, отследил источник звука и обнаружил Тима, обнимающего ствол огромной шелковицы, растущей в конце огорода.

Сообразив, что обнаружен, от отпрянул от дерева, смахнул слезы предплечьем и сказал:

— Вы ведь не срубите дерево? Бабушка хотела, говорила, оно бесполезное, но я не дал, потому что это символ, понимаешь?

Я кивнул.

— В июне ночью ежи приходят есть опавшие ягоды. Много ежей! Мелким я одного приручил. Шелковица кончилась, но он все равно приходил, потому что я оставлял ему еду. А на следующий год пропал.

Тим погладил натруженный шершавый ствол и поплелся прочь. Остановился на асфальтовой дорожке между двух черешен, кивнул сперва на ту, что слева, потом на ту, что справа.

— Эта красная ранняя, ее скворцы обносят. А вон та — белая, ее не едят, и мы успеваем попробовать. Еще есть гранат, вон он, и хурма. Зачем сажали, когда они осенью, когда мы уезжаем? И мой инжир, вон он. — Голос Тима звучал все тише и стал напоминать жалобу.

Я отлично его понимал: он целый год терпел издевательства одноклассников, и только тут ему было хорошо, среди ежиков, скворцов и кузнечиков. И вот с этим местом предстоит расстаться.

— Никто тебя отсюда не выгонит, — сказал я. — На работу устроишься — выкупишь домик у деда.

— А он продаст?

— Ему просто надо деньги пристроить, потом новый купит. Считай, мы его для тебя на будущее застолбили, чтобы не пришлось потом у всяких левых перекупать.

В той реальности, значит, дачу тоже продали, потому Тим и пропал. Наша дружба — совершенно не причина продажи, дело в болезни его бабушки. В том мире, наверное, Тим вырос тихим всеми презираемым опущенцем, не умеющим жить. А так вон как изменился за месяц! И держится с достоинством, а не как шестерка, и на парня стал похож, а не на бабушкиного пирожка…