Прошёлся я вдоль шкафа, где книжки стоят. Смотрю, полочка с атласами. Карты географические, в твёрдый переплёт зашитые.

Вспомнил свой учебник, который мне пулей пробили. Всё меня мучает, что я на карте тогда увидел. Перекорёженная земля, горы вместо моря. Не должно такого быть, но вот — есть.

Стал книжки с картами из шкафа вытаскивать. Разложил на столе, давай смотреть. Раз уж случай подвернулся. Свободная минутка, и библиотека под рукой.

Ну что, материки на месте. Земля не развалилась на части, океаны не высохли. Если не приглядываться, и не заметишь. Но кое-что не так.

Сразу понятно, где магические войны шли. Там, где покорёжено. Больше всего там, где Дарданеллы. Да ещё сапог итальянский странно выглядит. Был высокий сапог с каблуком — все его знают. А теперь какая-то загогулина. Был сапогом, стал кедой. Или кедом? На тощей такой, кривой ноге.

Понятно, почему здесь магию не любят. За что их любить, магов-то? Если у тебя от магического удара полстраны отвалилось. Если вместо озера или моря с вкусной рыбой голые горы вылезли.

Да уж, порушить — порушили, а обратно уже не прилепишь. Тут всех магов захочется в землю закопать. Или заслать куда подальше. За горизонт.

А кто у нас может в магию? Инороды, ясен день! Люди колдовать не могут, понятно же. Разве что полукровки. Да и тем клеймо ставят, чтобы наверняка. Вот и запретили всё подряд. Оставили самую малость, по мелочи.

Хотя ушлый народец и здесь дырочку найдёт. Нельзя перепрыгнуть, можно обойти…

Отложил я одну карту, открыл другую. Там, где границы, города, дороги всякие. Москва, смотрю, вроде на месте. И Питер тоже. Только называется Петроград.

Вообще я в географии не очень. Может, города на своём месте, а может — и нет.

Зато если восточнее глянуть, что-то не то. Что, не понять. Но непривычно как-то. Двоечник ты, Димка!

Тут хозяин пришёл, Алексеев. Хмурый, злой, сам во всём чёрном, шейный платок тоже, волосы прилизаны — как с похорон явился.

В кресло упал, отдувается. Ему слуга рюмочку на подносе принёс, закуски всякие. Алексеев рюмку одним махом выпил, сразу вторую — без закуски. На слугу махнул, из кабинета выгнал.

— Что за день, что за день!..

Говорит, а сам галстук на шее дёргает. Размотал, отбросил, как змею ядовитую.

— Докладывай, — приказал. — Да поживее!

Вижу — зол как чёрт господин бизнесмен.

Рассказал я ему, как всё было. Про ящики пустые, про брезент зашитый, про мёртвого бухгалтера.

— Подозреваю, что в книге подчистки сделаны, — говорю.

Книгу показал бухгалтерскую, что с собой привёз.

Алексеев книгу взял, полистал.

— Откуда знаешь? Сказал кто?

— Никто не сказал, — отвечаю. — Просто знаю. У меня свои методы.

Не говорить же ему, что у меня кот волшебный. Зовут Талисман, внутри меня живёт, за печатью спрятанный. Когда надо, вылезает. И не видит его никто, кроме тех, кто может в магию. Если скажу кому, меня в дурку отвезут. Или на каторгу — чтоб неповадно было. К гадалке не ходи…

— Что подчистили? — бизнесмен книгу листает, медленно так. — Где? В какой строке?

— Не знаю. Подозреваю, могли подчистить день.

— День? Какой день?

— День, когда приезжали ваши наследники, — говорю, а сам смотрю на Алексеева. Ох, волнуется господин бизнесмен.

— Мне доложили, что динамит выдавали двадцатого числа, — Алексеев книжку в руке сжал, аж пальцы побелели. Точно волнуется. — Восемнадцатого поступила новая партия, до этого всё в порядке было. Двадцатого пропажу обнаружили.

— Сомневаюсь, — отвечаю. — Кто докладывал, управляющий?

— Да, — резко сказал бизнесмен. — Кто же ещё?

— А управляющий вам докладывает, куда ездит через день? Кто за него держит ключи от склада? Кто динамит выдаёт, пока управляющий с бабой кувыркается?

Алексеев и до этого бледный был. А после моих слов совсем на покойника стал похож.

— Подожди, офицер. Мне управляющий клялся, что пропажа после взрыва случилась. Я же тебя просто послал убедиться. Чтобы ты как сыскарь своим глазом посмотрел. Что вины нашей нет…

— Врёт. Динамит мог раньше пропасть.

Алексеев выпрямился, лицо застыло. Взял со стола колокольчик, позвонил. Приказал слуге:

— Ерошку, Федьку сюда. Управляющего Кузьму сюда. Как войдут — никого не впускать.

Слуга исполнять кинулся.

Вошли двое громил. Кто из них Ерошка, а кто Федька, не знаю. Но драться я бы ними не стал. Ни с Ерошкой, ни с Федькой.

Привели управляющего.

Управляющий хозяина увидел, в ноги кинулся.

— Евгений Харитонович, не погубите! Не со зла, по глупости!

И всё такое, жалостное.

Алексеев одним махом его успокоил. Только кашлянул, тот и замолчал сразу.

— Присядь-ка, Кузьма, — сказал Алексеев. Сам встал и давай по кабинету ходить.

Ходит, бородку теребит. Кузьма за ним глазами водит, а сам всё багровеет.

— Кто знает, что динамит раньше двадцатого выдавали? — хозяин спрашивает.

— Неправда это, не выдавали! — Кузьма хрипит фальцетом.

— Сам видел?

Управляющий затрясся, лицо платком утирает.

— Что молчишь? Не видел? — Алексеев над ним навис, глазами сверлит.

— Бес попутал, не было меня в тот день… У Настасьи гостил, до вечера. В ночь вернулся.

— Кто при ключах был?

— Семён, бухгалтер. Да он не мог! Человек верный. Если что — сказал бы.

Алексеев книгой ему в лицо тыкнул:

— А сказал тебе Семён, что подчистки делал?

— Сказал, что два ящика пустые пришли. Что песок в них да камни. Сказал, поправил запись. Чтоб подумали — динамит выдавали после вокзала… Что до того никто не входил, не смотрел…

— Мне донесли, что Лизонька приезжала, с кавалером.

— Да разве Лизонька опасна? — аж застонал управляющий. — Это же Лиза, Лизавета Ивановна, она вам заместо дочки! Да ещё Тосик с ней был, он же свой…

Алексеев зубы сжал, помолчал секунду. Бросил:

— Кто ещё знает?

— Мастер знает, что работами заведует… Да только он уже не скажет ничего. Помер мастер. Спьяну упал, да на камни. Голову разбил до смерти.

— Это же каторжный у вас разбился до смерти.

— Каторжный по-другому помер. Мы бумаги поменяли, для отчётности. Каторжный кому нужен? А тут мастер… Вот и сделали, взяли грех…

— Значит, никто, — Алексеев остановился, бородку поскрёб. — Да, услужил ты мне, Кузьма. Дело твоё плохо. Не миновать тебе каторги, Кузьма. А может, и плаха тебя ждёт. Дело-то государственное…

— Не погубите, господин! Детки малые, жена, сиротами останутся… Не погубите!..

— Ладно, человек ты верный, служил долго, помогу тебе. Так и быть.

Алексеев покопался в бумагах, достал чистый лист. Придвинул по столу чернильницу. Велел:

— Бери перо, пиши.

— Что писать, хозяин?

— Пиши… Дорогая моя супруга, пишу тебе в последнюю минуту перед разлукой. Каюсь, что не по злому умыслу, а единственно от недомыслия… недомыслия и желания добыть тебе и деткам нашим достойную жизнь…

— Господин Алексеев, почто же мне говорить такое?

— Пиши, не сомневайся. Жене скажешь, что проворовался по глупости. Что сбежал, чтобы не поймали тебя.

— Да как же…

— Лучше вором быть, чем убийцей государева человека. Понял, Кузьма? Бежать тебе надо. Укроешься пока что у меня в особняке за городом. Я тебе документы выправлю на другое имя. Поживёшь смирно, пока всё не затихнет. А там, глядишь, и жена к тебе приедет.

Управляющий немного отдышался, говорит:

— А что же супругу мою тревожить? Сбежал так сбежал. Можно ли мне, раз такое дело, Настасью привести? Она молодая, ей полегче в бегах будет…

Алексеев хмыкнул:

— Ну что же, можно и Настасью. Пиши дальше. А ежели про меня что дурное говорить будут, так ты не верь. Всё, что сделано, сотворил я сам, единственно ради вас. Деньги, что я выручил, передаст вам мой верный человек, бухгалтер Семён…

Сижу я, смотрю — управляющий пишет старается, пером по бумаге скребёт. Ой, думаю, нечисто что-то. Да и Кузьма не очень доволен, судя по виду. Но пишет — деваться ему некуда.