– Хороший враг – мертвый враг! Тебе ли, солдату, этого не знать. – После этого я практически спокойно вогнал нож под лопатку нападавшему, и дело было окончено. Этим я, кажется, заслужил немую похвалу смотрящего. Ведь он понял, где бы он сейчас был, если бы я не успел среагировать. На шум прибежали вертухаи и целых двадцать минут полосовали нас дубинками. Опять перепало по хребту, успел подставить плечо, но его чуть не оторвали. Закрываясь, подставлял левую руку, так как правая такого над собой терпеть не сможет.

– Зэка Иванов, я повторю вопрос, – радовался начальник изолятора, когда меня приволокли на допрос. «Петухи» оказались еще и стукачами, так что я лишил кума ушей и глаз в хате. Кстати, тут и выяснилось, что меня специально сунули к уркам, чтобы обломать, на зонах не любят армейцев. Красноперые-то всю войну в своих зонах просидели, это те, что добровольцами не пошли на фронт, поэтому ни наград, ни привилегий у них не было, вот и завидовали. Ведь многие мальчишки в двадцать, да в двадцать один год были в званиях выше этих говнюков. Обо мне все было в личном деле, его, конечно, изучили вдоль и поперек, вот и старались, ломали. А вопрос мне кум задал простой, хотел услышать от меня, кто затеял драку. Как будто сам не знает. Просто он думал, что я сломаюсь или уже сломался и свалю вину на кого-нибудь другого, а я вдруг выпалил:

– Да повторяйте, гражданин начальник, хотите знать, кто начал? – Тот уже вскакивал со стула, но задержался. – Так вы и начали, когда меня, шпиона, к блатным закинули. – Кум взвился до потолка, а он тут низкий, и заорал так, что у меня в башке зашумело. Получил от помощника три жестких удара, и сознание вылетело из меня. Очухался в камере, причем явно одиночка. Малюсенькая клетушка, два на метр. Узкие нары, параша, больше из обстановки ничего. Голые стены и пол бетонный, с потолка капала вода. От холода зубы стучали, как танковый дизель.

«О блин, они ведь так и добьются своего, – мелькнуло в голове, – надо начинать работать над телом, иначе край».

И я начал. В первый день больше пяти раз даже не смог отжаться, чего уж говорить о более сложных упражнениях. Растяжку забросил давно, еще в СИЗО, надо заставлять себя, форму вернуть жизненно необходимо. Я так-то уже прикинул, что если решу выйти из зоны с шумом, то это как раз не проблема. Во время допросов у начальника колонии я срисовал, что у конвойных в кабинете, кроме одного пистолета на троих, оружия нет, в соседнем помещении было, конечно, вроде даже ППШ заметил, но вот в кабинете нет. Ой, блин, а ведь у самого начальника тюрьмы наверняка ствол в ящике стола лежит, то-то он туда косился во время допроса.

Через три дня в первый раз вышел из карцера. Да, это было нечто. Глаза слезятся от дневного света, кожа задубела, кажется, на улице даже теплее. Карцер представлял собой бетонную коробку, залитую прямо в земле, как дот, так как выходя я шел по ступеням вверх. Сверху этакий погреб был присыпан землей, да, можно сказать, землянка, только бетонная. На улице дали ведро с водой, умылся. Намочив нательную рубаху, протер тело, по хрену, что на улице декабрь, воняло от меня так, что… Нехорошо воняло, в общем. Правда, это практически не помогло, одежда была как из свинарника. На гигиену отвели минут двадцать, так как все же успел продрогнуть. Блин, не заболеть бы, тьфу три раза! Думал, что готовят к визиту в кабинет начальника, оказалось, простая формальность, тупо загнали обратно. Странно, если хотели сломать, на фига вообще выпускали? Или они теперь пряник решили попробовать, тогда зачем обратно запихнули? Одни вопросы, ответов как-то не находилось. Делать в камере нечего, от слова совсем. Вновь начал отжиматься и тянуть мышцы. Быстро согрелся, жаль, нательную рубаху сейчас не надеть, сырая, когда еще высохнет. Четвертая ночь прошла так же спокойно, как и предыдущие, а вот на пятую я понял, что еще столько же, может, чуть дольше, и я сойду с ума. Нужно что-то предпринять, а проще говоря, валить надо, причем побыстрее.

В карцере я пробыл до Нового года. На праздник меня вдруг выпустили и отправили в отряд, правда, предварительно дав вымыться в бане. В ней, наверное, сегодня общая помывка была, вот меня после всех и загнали. Жара не было совсем, помещение уже порядком выветрилось, но все же было на порядок теплее, чем в камере.

– О, смотрите, кто к нам вернулся! – раздался голос, насмешливый и противный.

– Эй, солдатик, живой? – а это уже смотрящий.

– Как видишь, – просто бросил я, подходя к своему месту.

– Это место занято, – остановили меня, когда я встал возле нар. Парень, лет двадцать шесть, может, чуть больше, сидел на соседней шконке и разглядывал меня.

– А я никому не сдавал свою шконку… – начал было я. В одиночке хоть и было холодно, сыро и мерзко, зато там у меня наконец появилось желание взять себя в руки, так что угрозы со стороны «сидельцев» я не видел.

– Не заводись, солдатик, иди-ка сюда, – пахан качнул головой, подзывая к себе. Я остановился в метре от него и с любопытством наблюдал за реакцией урок. Те как-то, не глядя на меня, начали двигаться, явно давая мне возможность присесть рядом с паханом.

– Слушаю, – не нашел я ничего лучше, чем сказать то, что было на уме.

– Это теперь твое место, – пахан указал на шконку рядом со своей, та уже была пустой, сверху лежало только тощее одеяло.

– С какой радости? – я все еще не мог не ерничать.

– Доброе дело сделал, заслужил уважение. Да хватит уже бычиться, ишь, иголки-то как торчат, словно у ежа! – Блин, они мне еще и «погремуху» теперь приклеят!

– Спасибо за доброе слово, – ответил я и сел.

– Чай будешь? – Чего-то он уж слишком добрый. Подумаешь, какого-то стукача завалил. Кстати, а ведь никому, похоже, ничего не предъявили, да и как это сделать? Тут или всем подряд в камере срок прибавлять, или никого не трогать. Или это пахан о том, что я, можно сказать, его спас от того пера?

Чай у старшего был действительно чаем, а не чифиром. Нормальный такой, черный, пахнет вкусно. На столе быстро оказался кусок сахара, и тощий молодец, один из подручных старшего, ловко наколол его кусочками. Пика у него в руках была хороша, вот ведь блин, как они умудряются прятать запрещенку? Бараки постоянно шерстит охрана, видимо, есть тут у местных жителей хорошие нычки.

– Расскажешь, как жить собираешься? – начался разговор по делу, когда мы с паханом допили чай.

– А как здесь, – я выделил голосом последнее слово, – вообще можно жить? – Удивление на моем лице было, но я старался держаться ровно.

– Везде жить можно, – как-то уклончиво ответил пахан.

– Вопрос, как? – я пытался выяснить, что от меня хочет смотрящий, так как этот интерес явно не праздный.

– Ты свалить хочешь? – спросил он, но это было больше похоже на утверждение. – Не ссы, сук здесь ты сам и вывел.

– Ну уж точно не останусь тут до пенсии. Мне тридцать четыре, я выйду в шестьдесят.

– А мне уже полтинник. Я тут уже три года, в конце войны загребли. Дали пятнашку.

– И? – чуть равнодушно сказал я.

– Мне услуга нужна, – видя мое не сильно заинтересованное лицо, пахан попытался продолжить: – Не здесь, там! – он указал себе за спину, что, наверное, подразумевало волю.

– Но я-то здесь…

– Дослушай. На волю мы тебе попасть поможем, даже скажу, как ксиву новую выправить, будешь новым человеком, никто не прикопается. Это будет моя плата.

– Продолжай, – кивнул я. Заманчиво, черт возьми, но что он потребует взамен…

– В Москве есть один человечек… – Так и знал, завалить кого-то хочет.

– А что, у тебя никого нет там?

– Не перебивай, – строго бросил пахан, – да, борзости тебе не занимать. Мои люди не вояки, так, «терпил» да «фраеров» гражданских потрясти, тут нужен человек с опытом.

– Ты случайно не Сталина решил валить? – усмехнулся я.

– А чего мне усатый? – как-то даже весело сказал собеседник. – Это не он меня сдал и весь общак захапал.

– Значит, охрана серьезная.