— А вы, собственно, кто такой будете, товарищ хороший?

Человек в шляпе колебался не больше секунды.

— Доктор…

— Гм… Вот как… Ну, что ж, попробую.

Тимофей Иванович терпеливо и долго крутил ручку допотопного, похожего на ящик для писем телефона, сосредоточенно дул в микрофон, повторяя через равные промежутки времени «аллё! аллё!», пока наконец не раздался в ответ далекий, едва различимый голос.

— Действуйте, ежели что получится. Больница на проводе, — сказал Тимофей Иванович.

Доктор взял трубку, теплую от руки начальника аэропорта, и тоже начал кричать густым тенором, переспрашивая и требуя уточнений.

— Почему вы не вызвали самолет вчера?! — строго спросил доктор. Теперь он был без шляпы, и солнце освещало его седую, густую шевелюру, крупный нос и длинные, напряженные пальцы, охватившие с силой деревянную ручку трубки.

— Там у нас молодой врач. Только прошлой осенью на работу направили, — сказал инструктор райкома, словно оправдываясь.

Доктор чуть кивнул ему массивной головой, не прерывая разговора с больницей.

— Самолет необходимо задержать, — объявил он, подняв на Тимофея Ивановича серые, слегка навыкате глаза.

Тон, которым это было сказано, начальственный и не допускающий возражений, задел Тимофея Ивановича («Вот еще нашелся командир!»), и он решил поставить этого командира на место, но, встретившись с встревоженными и умными глазами доктора, остыл и лишь проворчал недовольно:

— Вот соединюсь с начальником отряда…

— Мне нужно поговорить с сопровождающим врачом. Где находится больная? — Доктор уже не просил, а распоряжался.

Тимофей Иванович досадливо пожал плечами.

— Это мы сейчас. — Саша обрадовался, что может тоже помочь доктору. — Мигом. — И он начал крутить ручку телефона.

— Машка! Чего это ты так долго не отвечаешь? Здравствуй! Послушай, Машка. К нам из Залесского везут больную. Девчонку! Знаешь, она умереть может. Тут у нас доктор, (он прикрыл рот рукой) да не Дмитрий Андреевич, а другой, наверное, приезжий. Ему надо поговорить с тем врачом, что везет больную… Не врач, а сестра?.. Откуда ты знаешь? Кажется, сестра с ней едет, — зажав ладонью микрофон, сообщил Саша. — В общем так узнай, где сейчас карета скорой помощи, скажи, чтоб сестру к телефону позвали. И вообще следи за линией — экстренный случай, серьезно!

Рация в авиапорту стояла маломощная, и с областным центром приходилось разговаривать только морзянкой. Тимофей Иванович дробно и быстро стучал ключом, потом прислушивался к писку, принимая на слух и тут же в уме складывая в слова тире и точки.

— С начальником отряда, — шепнул Саша.

Через раскрытую дверь он видел всех пассажиров: встревоженную девушку-студентку, молодого инструктора райкома, сосредоточенно рассматривавшего остроносые туфли, надетые ради поездки; будто отсутствующего доктора с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Рядом переминался с ноги на ногу бухгалтер, и его рука мерно колыхалась в такт доносившейся из репродуктора песенке. Заведующий горкомхозом Кулябко, напротив, стоял неподвижно и мрачно, глубоко заложив руки в карманы кителя.

— Самолет приказано задержать! — официальным голосом объявил Тимофей Иванович.

— Квод эрат демонстрандум, — облегченно улыбнулся доктор.

— Безобразие! Не могут прислать санитарную авиацию! — повысил голос заведующий горкомхозом. На фоне летного поля отчетливо выделялась его сухощавая фигура с маленькой головой, увенчанной черной кепкой с пуговкой.

— Значит, не могут, ежели не высылают. — Тимофей Иванович не привык обсуждать распоряжения начальства.

— И все-таки, Тимофей Иванович, странно как-то получается, — возбужденно сказал бухгалтер, источая одеколонный запах. — Попробуй задержи из-за одного человека поезд — ничего не выйдет. Голову даю на отсечение! А самолетик — пожалуйста! — И Петр Петрович стремительно развел в стороны короткие, толстые ручки.

— Именно, — согласился Кулябко, не меняя позы.

— А если что случится?! — впервые заговорила девушка-студентка. — Самолет отправится в срок, а тут беда!.. Да как бы мы тогда друг на друга смотрели? Как спать могли б? — Глаза ее расширились и были, как два черных камешка, вынутых из воды.

— Ладно, не кипятись, — ворчливо сказал Тимофей Иванович, — задержится самолет… Иль не слышала?

…72–15 прибыл вовремя. Второй пилот распахнул дверцу и бросил на траву коричневый бумажный мешок с почтой. Кто спокойно, кто чуть пошатываясь, сошли пассажиры, кивнули знакомым и дружно ринулись к автобусу. Был воскресный день, и все спешили по домам.

— Ну, что, загораем? — лениво спросил первый пилот, еще в воздухе предупрежденный о задержке.

Он вышел в расстегнутой голубой рубахе, без фуражки и кителя, который по-домашнему висел на спинке кресла.

— Маленько придется, — согласился Тимофей Иванович. — Ко мне пойдешь?

— Благодарствую. Я лучше подышу.

Он лег в тени самолета в траву, лицом к небу.

— Гроза будет, — сказал Тимофей Иванович.

— Предупреждение передавали? — не поворачивая головы, спросил пилот.

— А на что мне оно, предупреждение? Старые кости ломит, прогноз лучше любой метеостанции.

— И то верно.

Тимофей Иванович сдал второму пилоту почту и вернулся к своему стандартному домику, выкрашенному в веселый голубой цвет; начальник аэропорта весной сам малярничал тут вместе с Сашей.

— А местов хватит? — заведующий горкомхозом наконец вынул руки из карманов, чтобы достать папиросу. — А то получится, что ее посадят, а кого-то попросят вежливо… Так у нас тоже бывает.

— Они Раздольное проехали! — выкрикнул Саша. — Скоро в Стрелке будут!

Он вообще в это утро не находил себе места от возбуждения: висел на телефоне, единым махом брал четыре ступеньки крыльца и так же лихо спрыгивал с него, чтобы подбежать к сидевшим на скамейке пассажирам. Тимофей Иванович не одобрял такого поведения своего помощника, иногда даже покрикивал на него, и тогда Саша напускал на себя важность, поправлял сбитую набок фуражку и застегивал на верхнюю пуговицу китель. Но проходила минута-другая, и фуражка снова сползала, а пальцы сами собой оттягивали душный воротничок.

— Сколько километров до Стрелки? — спросил доктор.

— Отсюда — тридцать шесть, — ответил инструктор райкома. — Колхоз имени Кирова. Самый дальний угол в районе.

— Тридцать шесть, — машинально повторил доктор.

Он знал, что значит тридцать шесть километров для девочки, задыхающейся от удушья, от того, что отказали мускулы, сжимающие и поднимающие грудную клетку. Не дальше как сегодня ранним утром ему пришлось проехать половину этого расстояния из деревни Ключи, где он гостил неделю у фронтового друга. Кабина колхозного грузовика, куда его посадили, громыхала и прыгала в засохших глубоких колеях, доктор держался руками за сиденье и тоже подпрыгивал и стукался головой о крышу кабины. Двадцать километров от Ключей до Вязовска машина тащилась почти час, и доктор подумал, что если и там, где сейчас везут девочку, дороги не лучше, помощь может и не понадобиться вовсе.

Скоро должна была позвонить сестра. Он напряженно ждал этого разговора, мысленно намечая неотложные меры, которые следует принять… «Может быть, связаться с областной больницей… Впрочем, не стоит, там и так, наверное, знают… Лучше разыскать в Вязовске специалиста эпидемиолога и посоветоваться… Что еще? Узнать, есть ли цититон… И торопить, торопить шофера, пилота, чтобы выиграть минуты и скорее поместить девочку в сверкающую никелем камеру для искусственного дыхания… Тогда, возможно, удастся спасти. А пока?..»

Звонок больно ударил ему в уши, и он нетерпеливо выхватил протянутую Сашей трубку.

— Сестра? Здравствуйте… Как состояние больной? Пульс? Дыхание?.. Понятно. Что делать? («Боже мой, что я могу посоветовать этой женщине?») Прежде всего не впадать в панику! Примените искусственное дыхание. Плохо помогает? («Тогда оно тоже не помогло!») Дышите ей в рот. Вы поняли меня? Наполняйте ее легкие воздухом. Да, станет легче… Цититон у вас есть? Ничего, постараемся достать здесь… Все. До свидания, торопитесь, сестрица…