— Тем временем, мисс Мейсон, нам нужно, чтобы вы как следует отдохнули, а если вы почувствуете дискомфорт, медсестры могут дать вам легкое успокоительное. Я думаю, вы пробудете здесь еще несколько дней.

Доктор Шульц кладет карту обратно в изножье моей кровати и выходит из палаты. Сейчас я хочу только одного — игнорировать все, включая вопросы, которые так и хочется задать Эрику.

— Хорошо, Чарли, я не буду спрашивать, пока ты не будешь готова, — голос Эрика стал спокойнее, и я вижу, что он больше волнуется, чем жаждет сплетен, — Тебе что-нибудь нужно? Еда? Что-то из твоей квартиры?

Я хочу побыть одна, и чтобы получить это, я посылаю Эрика на задание прихватить мне несколько вещей из дома.

— Хорошо, у меня все записано. Я также прослежу, чтобы Коко была накормлена.

— Все готово, Эрик, — говорит ему Никки, — Миссис Лэндри, соседка Чарли, взяла Коко на время.

— Отлично, — говорит Эрик с облегчением, — Когда я был там в последний раз, она пыталась вцепиться когтями в мой новый костюм.

Эрик прощается, оставляя меня наедине с Никки.

Подтащив стул поближе ко мне, она садится, положив свою руку поверх моей: — Ты напугал нас, знаешь ли, — ее голос смягчается, — Чарли, я знаю, что ты не хочешь этого слышать, но у тебя есть ребенок, о котором нужно заботиться. Теперь дело не только в тебе.

Я смотрю на потолок, и сердце мое полыхает. В словах Никки есть доля правды, но говорить их и оказаться в такой ситуации — две разные вещи. Хотя я могу доверить ей свои надежды и страхи, холодная, суровая реальность заключается в том, что сейчас я не доверяю себе. Отчаянно желая остаться в одиночестве, я тихо киваю головой, прежде чем повернуться к ней лицом.

— Я знаю, — пробормотал я, — Мне просто нужен отдых.

Никки встает и наклоняется вперед, чтобы поцеловать меня в лоб: — Мы — твоя семья, Чарли. Мы всегда рядом с тобой, несмотря ни на что.

Пообещав вернуться позже вечером, она выходит из комнаты, и я приветствую изоляцию.

В голову лезет множество мыслей, все они борются за первое место. Чем больше они циркулируют, тем сильнее мои эмоции запутываются в сложную паутину. Различные формы боли, унижения и раскаяния угрожают загнать мой разум в темное место, откуда нет возврата. Делая глубокие вдохи, я заставляю себя быть рациональной, считая, что мне повезло, что я еще дышу, но в конце концов тьма не сдается.

Измученная, я закрываю глаза, желая, чтобы шум прекратился.

Во время беспокойного сна вокруг меня проникают другие звуки. В больничной палате оживленно, голоса разносятся по коридору, играет слабый звук радио в медпункте. Я сосредотачиваюсь на звуке — я знаю, что это такое, — и закрываю глаза, изо всех сил стараясь не сосредоточиться на тексте этой конкретной песни. Я хочу крикнуть им, чтобы они выключили ее. Мне не нужны никакие напоминания о его существовании, никакие грустные песни о любви, чтобы еще раз подчеркнуть, насколько жалкой стала моя жизнь.

Тишина — все, что мне нужно, это полная и абсолютная тишина.

Я снова и снова нажимаю на красную кнопку, умоляя их выключить его. После моей вспышки медсестры дают мне легкое успокоительное, чтобы помочь расслабиться. Вскоре я засыпаю, мое тело и разум наконец-то отдыхают.

Где-то в течение ночи я чувствую его. Его тепло омывает меня. Должно быть, я сплю. Его пальцы переплетаются с моими, этот толчок электричества пробуждает меня, но я остаюсь неподвижной, закрыв глаза.

Он говорит, как голос ангела, но я не готова к тому, что он говорит. Я не готова к тому, что он узнает об этом ребенке. И пока я пытаюсь лежать совершенно неподвижно, во мне начинается внутренняя битва: что делать, что говорить. Я не могу сделать это снова. Ничего не изменилось. Это тот же цикл эмоций, которые поглощают меня и приковывают к месту.

Во мне не осталось ни сил, ни воли, ни борьбы. Я побеждена, избита, я тень себя прежней.

Это путешествие больше не для меня.

Я люблю его больше, чем себя.

Но я должна защитить его, даже если это означает, что он никогда не узнает, как сильно я его люблю, и как я готова пожертвовать всем, чтобы он не пережил величайшую потерю, возможную для человечества. И единственный способ защитить его — это уничтожить его в то же самое время.

Он заслуживает лучшего, чем я.

Если я причиню ему боль, он никогда не вернется.

Сделай ему больно, Чарли.

Сделай ему так больно, чтобы он больше не любил тебя.

Сделай ему больно, чтобы он больше не преследовал тебя.

Сделай ему так больно, чтобы он пожелал, чтобы тебя не существовало.

Внутренний голос говорит мне, что я должна делать.

— Я не сказала тебе, Лекс, потому что… потому что он не твой, — когда слова покидают мой рот, я прикусываю губу до крови, чтобы не закричать его имя, чтобы не потянуться к нему и не умолять его обнять меня и сделать так, чтобы вся эта боль ушла.

Но именно потеря его прикосновения, шаги, исчезающие в ночи, заставляют меня осознать, что я только что сделала.

Я снова осталась одна.

Слезы катятся по моему лицу, и это снова дежа-вю, второй раз в жизни я лежу на холодной больничной койке и взываю к кому-то, кто спасет меня.

Пятнадцатая глава

Лекс

Я роняю ее руку.

Склоняю голову, и слова, которые она шепчет, разбивают все части моего существования. Неужели это очередная глава кошмара, повторяющегося в моей голове? Нет, это реальность, и я, черт возьми, живу этим.

Едва держась на ногах, я выхожу из комнаты, не чувствуя направления. Я не знаю, куда мне идти. Я понятия не имею, как выбраться из этой больницы, как выбраться из этого кошмара и как сделать вид, что ее никогда не существовало.

У меня ничего нет.

Осознание того, что контроль над моей жизнью отнят, — самое большое бремя, которое я сейчас несу. На улице прохладная ночь, дождь начинает лить, а я стою там, не в силах пошевелиться, не в силах решить простейшую вещь — куда мне теперь идти? Может быть, через несколько часов, может быть, через несколько минут, но каким-то образом я нахожу в себе силы поднять руку, чтобы вызвать такси. Желтое такси с яркими фарами подъезжает, и я забираюсь внутрь.

— Куда, приятель?

Вопрос простой, но я тупо смотрю на него. Он спрашивает снова, на этот раз с гораздо меньшим терпением.

— КЕННЕДИ.

Водитель молчит, слушая свою музыку, пока город проносится мимо в облачной дымке. Мой разум оцепенел, не воспринимая ни наше приближение, ни его первое предупреждение заплатить за проезд, а потом убираться к черту из такси.

Внутри терминала передо мной расстилается огромный черный телевизионный экран со всей информацией о рейсах. Я стою и читаю каждую строчку, запоминая пункты назначения, номера рейсов и время. Не знаю, сколько времени прошло после моего прибытия, когда ко мне подходит крупный джентльмен в форме службы безопасности.

— Сэр, есть ли причина, по которой вы стоите здесь уже больше часа?

Час, время было потеряно для меня.

Ребенок не мой.

— Мне жаль. Я сейчас уйду, — подхожу к стойке, где меня встречает слишком доброжелательная женщина.

— Чем могу помочь, сэр?

Ребенок не мой.

— Куда летит ваш следующий самолет? — спрашиваю я.

— Простите?

— Мне нужен билет на ваш следующий рейс, куда бы он ни летел, — отвечаю я, потерпев поражение.

— Хм, сэр… это необычная просьба.

Я вижу, как она строит глазки охраннику: — Возможно, но женщина, которую я любил девять лет, сказала мне сегодня вечером, что она беременна чужим ребенком, так что, возможно, вы сможете понять мою потребность убраться из этого города?

Она поджимает губы, и выражение ее лица становится сострадательным. Мне не нужна вечеринка жалости, мне просто нужно уехать отсюда.

— Через час у нас рейс на Аляску, сэр.

— Прекрасно, я возьму его.

— Стоимость билета в последнюю минуту — двадцать одна сотня долларов, — она смотрит мне в лицо, ожидая, что я скажу ей, что это смешная цена, как будто мне есть дело до денег. Я достаю из бумажника свой Amex и протягиваю ей. Она берет ее, удивленная моим невниманием к потраченным деньгам.