Таким образом, в результате работы по делу карателя Майера было выявлено, изобличено и предано судам военного трибунала семь военных преступников: один в Казахстане и шесть на Украине. В основу их обвинения был положен факт массового уничтожения в 1941 году около 600 мирных жителей разных стран Европы близ польского местечка Белжец. Из материалов работы трибунала Туркестанского военного округа не просматривается какого-либо взаимодействия с КГБ УССР по ходу следствия в Киеве и Днепропетровске с целью получения дополнительных материалов по делу К. К. Майера. Не оказалось заинтересованных лиц в его полном разоблачении, несмотря на то что совершенные им преступления не имеют срока давности. Ограничились полумерами.

Майер был освобожден из заключения по апелляции.

В 1966 году он вернулся в Березники, оформил здесь выездное дело и убыл на постоянное местожительство в ФРГ.

Таков известный мне финал разработки одного из последних карателей военного времени, выявленных в Пермской области.

Как складывалась моя служба в городе Березники, кто и как знакомил меня с особенностями оперативной работы в СССР, я частично рассказал выше.

В 1961 году оперсостав отдела выбрал меня партгрупоргом. Коллеги по службе стали делиться со мной своими проблемами во взаимоотношениях с начальником аппарата, возникающими по причине его нетерпимых методов руководства.

Летом 1961 года ожидался приезд в Березники нового начальника отдела кадров Управления КГБ по Пермской области. Узнав об этом, коллеги по работе поручили мне от имени партгруппы переговорить с ним о слабой компетентности нашего руководителя и его нетерпимом стиле и методах работы.

Общие указания по службе, произвольное определение сроков исполнения мероприятий, голое администрирование, а не деловой анализ и разбор оперативных ситуаций были его основными методами руководства.

Он скрыл от нас регулярное поступление в аппарат информационных материалов из Центра по обмену опытом, с которым был обязан в приказном порядке знакомить своих подчиненных. Содержавшиеся в них рекомендации выдавал нам за свои новые идеи, что стало известно всему оперсоставу.

Такие бездарные методы руководства порождали ответную негативную реакцию опрерработников и создавали удручающую моральную атмосферу в коллективе. Здоровый моральный климат в коллективе был тогда предметом заботы парторганизации. Поддерживать его — прямая обязанность партгруппорга. Исполняя эту обязанность, я обратился к представителю руководства управления от имени и по поручению коллектива. В ответ я услышал от начальника отдела кадров только длинный монолог об обязанности партгрупорга всячески поддерживать авторитет нашего руководителя. Получалось, что я должен был от имени партии поддерживать авторитет начальника, который он подрывал своими действиями, а не завоевывал честной службой.

Мне было заявлено неоднократно безапелляционным тоном, что наш начальник беспредельно предан партии.

Складывалось впечатление, что по степени преданности партии он, видимо, впереди всех членов Политбюро. А мы в Березниках не видим и не ценим столь преданного стране руководителя. Было очевидно, что вникать в суть нашего коллективного обращения и в фактическое положение дел в аппарате новый руководитель отдела кадров и не собирался. Наше обращение не было услышано, разговора по душам не состоялось.

Обоснованность тезиса о «беспредельной преданности партии» нашего березниковского руководителя кадры управления тщательно хранили в тайне. Хотя этот секрет был необычайно прост: его брат после командировки в США служил в то время в Отделе административных органов ЦК КПСС. Об этом начальник рассказывал сам, стремясь произвести на меня впечатление значимостью положения своего родственника.

Кстати, начальник отдела кадров первым из руководства управления ознакомился с делом Майера. Никаких рекомендаций по делу от него не последовало. Он только начинал служить в органах госбезопасности, куда пришел после работы в комсомоле.

В начале 1962 года, вскоре после визита в Березники военного прокурора Уральского военного округа, меня неожиданно вызвали в Пермь в отдел кадров управления КГБ. Мне было предложено вторично выехать в загранкомандировку в ГДР. Кадровик мотивировал это тем, что я хорошо владею немецким языком и являюсь опытным оперработником.

Я задумался: с чего бы эта переоценка? До сих пор я занимал должность всего лишь оперуполномоченного.

Мой прошлый оперативный опыт полностью игнорировался. В тылу я был приравнен к новичкам, изучающим на практике азы оперативной работы. А для работы на «передовой» я вдруг рекомендован управлением как опытный оперработник. Где логика и каковы критерии оценки зрелости и опытности оперативника?

Эти вопросы я задал кадровику, выразив надежду на ясный ответ. Естественно, внятных объяснений я не получил. Подумав, я ответил отказом и написал рапорт об увольнении со службы в органах. Пойти на этот шаг меня вынудила вся практика моей службы в Березниках и та беседа с начальником отдела кадров управления, о которой я вспоминал выше. С тяжелым чувством я вернулся в Березники: служить бы рад, но прислуживать дутым авторитетам и чужим прихотям больше желания не было.

Вскоре последовал новый звонок из Перми. На этот раз я получил приказ через неделю явиться в Москву в распоряжение отдела кадров КГБ СССР. Я решил, что моему рапорту дали ход, и теперь меня вызывают для оформления увольнения со службы. Я рассказал обо всем жене. Она меня поддержала, потому что давно видела и понимала мое моральное состояние. Я даже попытался найти предполагаемую работу на гражданке. Решил, что буду работать на кафедре иностранных языков в Свердловском горном институте, где в то время работал мой родной брат.

Москва. Начало марта 1962 года. Разговор на Лубянке начался действительно с моего рапорта, но принял совершенно неожиданный оборот. Мне было брошено обвинение в дезертирстве. Я потребовал объяснений.

— А как же иначе? — сказал кадровик. — Как только вы ознакомились с приказом № 100 и поняли, насколько все серьезно и опасно, вы тут же написали рапорт об увольнении. Вы струсили идти на передовую. Дата написания рапорта почти совпадает со временем ознакомления личного состава с содержанием приказа!

Я опешил. Я ничего не слышал о приказе № 100 и не был знаком с его содержанием. Руководитель кадровой службы, беседовавший со мной, попросил подчиненного поднять учеты по рассылке приказа № 100 по регионам. Вскоре выяснилось, что в Пермскую область этот приказ не рассылался, поскольку там не было разведывательного подразделения, которым этот приказ был адресован.

Отпустив подчиненного, мой собеседник, сменив тональность, сказал:

— Ладно, приказ ты не видел, поэтому дезертиром тебя нельзя считать. Но почему ты все-таки решил увольняться в такое время? И что ты там окопался в своих Березниках?

Получалось, что виноват я сам был в том, что кадры не пожелали меня использовать в соответствии с имеющимся опытом. Ведь никто не стал мне объяснять, почему без всяких на то оснований я был понижен в должности. Еще раз взглянув на мой рапорт, он заметил, что вопрос о звании и должности — дело поправимое.

Ознакомил меня с основными положениями приказа № 100. В нем объявлялась мобилизационная готовность для всех разведслужб в связи с резким обострением международной обстановки. Потом он спросил меня, как я теперь смотрю на свой рапорт. Я ответил, что более не настаиваю на нем, так как считаю, что этот приказ напрямую касается меня, учитывая опыт предыдущей службы в ГДР.

Беседу со мной он закончил словами:

— Значит, договорились. Вставай в строй. Тебя уже ждут в кадрах Третьего Главного управления. Там, кстати, сейчас находится и твой новый руководитель — начальник Третьего отдела УОО КГБ по Группе советских войск в Германии, он приехал в командировку. Вот сразу с ним и познакомишься!

В Третьем Главном управлении меня действительно ждали. Встретил сотрудник отдела кадров, которого я знал еще по первой загранкомандировке. Он тут же познакомил меня с новым начальником разведотдела Управления особых отделов полковником С. В. Захаровым. Он сразу сказал мне: