Калийный, азотно-туковый и титано-магниевый комбинаты, содовый и анилинокрасочный заводы, возводящиеся корпуса второго калийного комбината окружали город плотным кольцом дымящих труб.
Весь этот промышленный пейзаж дополняли железнодорожный узел, где шла основная перевалка калийных удобрений в вагоны, и пристань Березники. Химическое производство вносило свою лепту в экологическую обстановку букетом специфических запахов, далеких от благоухающих ароматов окружающей природы.
Жилой массив находился внутри кольца промышленных гигантов. Население города, возникшего в годы первых пятилеток, насчитывало тогда около ста шестидесяти тысяч человек.
По своему составу оно было очень неоднородно. Здесь жили энтузиасты, прибывшие по комсомольским путевкам и зову сердца строить столицу советской химической промышленности. Как и на всех великих промышленных стройках того времени, здесь работало много бывших заключенных, оседавших на жительство после отбытия наказания. В городе проживало немало бывших спецпоселенцев разных времен — от периода массовой коллективизации до Великой Отечественной войны: бывшие раскулаченные, высланные на север; лица немецкой национальности, определенные на режим спецпоселения только по национальному признаку. К послевоенным спецпоселенцам относились участники фашистских вооруженных формирований: бывшие власовцы, полицейские, члены различных «национальных» легионов — татарского, туркестанского и других. Немало проживало в городе и бывших пособников немецких оккупационных властей, репатриированных на Урал после освобождения нашими войсками временно оккупированной фашистами советской территории.
Тревожным обстоятельством в 1959 году явилось наличие групповых эмиграционных настроений среди немецкого населения города Березники, которые активно поддерживались через курьеров-немцев, имевших связи непосредственно с посольством ФРГ в Москве. Велась прямая агитация среди местных немцев, игнорируя их гражданскую принадлежность и в обход советских официальных инстанций. Распространялись посольские анкеты, создавались инициативные группы, выбирались курьеры для доставки анкет в посольство. Наиболее подверженными этому влиянию оказались семьи немцев, которые проживали в войну на временно оккупированной территории. Многие мужчины из таких семей ушли с отступающими немецкими войсками. Как правило, они состояли на военной службе в карательных фашистских формированиях и имели заслуги перед оккупационным режимом. Понятно, что потом они боялись возмездия со стороны вернувшейся советской власти за пособническую деятельность врагам. Часть из них еще в период оккупации подавали заявления о получении гражданства фашистской Германии. Среди таких людей посольство ФРГ искало и находило свою опору.
Тот факт, что эти немцы являются гражданами СССР и решение вопросов об их судьбе находится в компетенции МИД и МВД СССР, посольством полностью игнорировался. Оно все еще руководствовалось представлениями военного времени о своих правах по отношению к советским гражданам немецкой национальности. Вот с этой проблемой — пресечением эмиграционных настроений и влияния посольства ФРГ на советских немцев в городе Березники — мне и пришлось столкнуться в первую очередь.
Подчинялся я непосредственно заместителю начальника аппарата. Знакомство со мной он также начал словами:
— Ты не знаешь наших условий работы. Нужно активно входить в новую обстановку! Здесь совсем иные условия работы, чем в ГДР.
Правда, ознакомление с обстановкой принимало порой очень своеобразные формы, поначалу совсем непонятные мне.
Вот характерный пример того, как здесь меня учили осваивать новую оперативную обстановку. В ходе проверки отдельных лиц приходилось писать много запросов. Согласно существующему тогда положению о секретном делопроизводстве, черновик секретного запроса докладывался руководителю. После его визы и корректировки запрос печатался, вновь подписывался начальником, и секретарь направлял его в адрес.
Мои документы, имевшие зачастую однотипный характер, вдруг стали возвращаться без подписи моего руководителя как «неправильно исполненные». Это стало нервировать меня. Из разговоров с ним я не мог уловить суть претензий ко мне, в чем выражается моя некомпетентность при составлении оперативного документа.
Посоветовался с сослуживцами. Коллеги рекомендовали обращать внимание на настроение шефа в день подписи документа. Чтобы убедиться в том, что он — человек настроения, они предложили мне поэкспериментировать и принести ему на подпись один и тот же документ через день, как «заново переделанный в соответствии с его замечаниями». Проведя такой эксперимент несколько раз, я убедился в правоте сослуживцев.
Выявив явную предвзятость со стороны руководителя, я перешел на новый для аппарата способ исполнения секретных документов, но принятый тогда в системе особых отделов, которым я пользовался на службе за границей. Там проекты секретных документов исполнялись не на отдельных, заранее зарегистрированных листах, а в специальном журнале, зарегистрированном в секретариате и с пронумерованными листами, что исключало утрату черновиков документов. Удобная форма учета копий секретных документов. Она дает возможность, особенно начинающему оперработнику, спокойно анализировать свои ошибки по отдельной тематике в свободное для него время.
Я перешел на такую форму учета не без сопротивления руководства. Когда через три месяца, во время очередного дежурства, я сел с журналом за изучение характера своих ошибок, то в очередной раз убедился, что рукой моего начальника водило дурное или хорошее настроение, а не степень грамотности исполнения мной оперативного документа.
Позже я разработал шаблоны для некоторых типовых служебных документов, с большим трудом добился их утверждения. Тем самым снял вопрос «правильности или грамотности» их исполнения и исключил возможность придирок к подготовленной мною документации.
При становлении как оперработника в разведотделе в Потсдаме меня учили действительно делу, умению разобраться в оперативной обстановке для успешного решения стоящих задач. Причем делалось это компетентно, убедительно, с явным желанием объяснить новое и помочь мне поскорее подключиться к активной оперативной работе. Здесь же, в Березниках, я с горечью констатировал преобладание явно бюрократического принципа: «Я — начальник, ты — дурак. Делай только так, как я говорю!», без разъяснения сути ошибок подчиненного. Замечания носили чаще характер придирок.
При решении главной поставленной передо мной задачи — нейтрализации влияния посольства ФРГ на разжигание эмиграционных настроений среди немецкого населения города — инициатива предоставлялась мне. Это направление работы было организационно в забвении, и многое приходилось начинать заново. Я быстро убедился, что среди немцев в городе разное отношение к вопросу выезда в Германию на постоянное жительство. Влияния городских властей на эту проблему не чувствовалось.
Практически никто не вникал в причины наличия таких настроений. Не было официально организованного пропагандистско-правового разъяснения этого вопроса. Такая задача ставилась кулуарно, наличие этой проблемы как-то стыдливо замалчивалось. Сходились все в одном: виновато прошлое, режим спецпоселения в годы войны, обиды, унижения, нанесенные невинным людям. Дальше констатации этого факта дело не продвигалось.
Многие не понимали, что между самими немцами, в силу разного военного прошлого, существовал раскол мнений по этому вопросу. Большинство людей, бывших в годы войны на спецпоселении на Урале и в Сибири, ничего не связывало с фашистским оккупационным режимом в западных районах СССР. И наоборот, часть немцев, находившихся в войну на временно оккупированных территориях, морально, материально и физически были связаны с оккупантами: пособничали, имели льготы от фашистских властей, нередко уже в то время считали себя «гражданами Великой Германии». Именно эта часть немецкого населения являлась возмутителем спокойствия и служила опорой для демаршей посольства ФРГ.
