Меня кратко ознакомили с показаниями Коршуновой, с решением Вяткину немедленно задержать и доставить в Потсдам. Поскольку она меня знает по квартирным делам — мне и действовать. Я вспомнил злополучный карнавал. Ну там хоть нужен был мой немецкий! А здесь, взимание задолженности по квартплате!? Ну, назвался груздем — полезай в кузов.
Идем на задержание вдвоем с капитаном Селезневым. Машину поставили у входа в КЭЧ, входим. Вяткина на месте. Лицо не свежее, как обычно. Встретила как-то напряженно:
— Ну, с чем пришли, что опять нужно?
Я говорю, что в своей последней справке по нашему хозяйству она что-то напутала с состоянием квартплаты, начальник остался недоволен моей информацией, сказал, что я не разобрался.
— Вот, видишь, даже капитана послали, — кивнул на Селезнева, — одним словом, начальник просит забрать у тебя все учетные карточки на наших офицеров, капитан их унесет сам на доклад для разбирательства ваших жалоб, а мне, как видишь, дают отставку.
Вяткина нерешительно собрала карточки на сотрудников Особого отдела, передала их капитану Селезневу. Я направился к выходу, слышу Селезнев обращается к ней:
— Собирайся, пойдем со мной.
Вяткина резко:
— Это еще зачем?!
— Да ты пойми. Я-то ведь ничего по сути ваших дел не знаю, а лейтенант что-то напутал или не понял. Вот ты сама и расскажешь все нашему полковнику, а картотеку я уж сам донесу, не тащить же этот груз женщине.
Вяткина нехотя собралась и, оказавшись между нами, вышла на улицу. Селезнев открывает дверцу машины, предлагает ей сесть. Вяткина опять насторожилась:
— Это что еще за такие нежности? Картотеку неси, а я и сама пешком дойду, тут ведь рядом.
Мой спутник мягко посадил упирающуюся женщину в машину на заднее сидение. Там уже сидел один наш оперработник, я сел рядом, Вяткина оказалась между нами.
Машина тронулась, но пошла на выезд из Карлсхорста, а не внутрь городка. Вяткина встревожено спросила:
— Куда же вы везете меня?
— В Потсдам, в Потсдам, голубушка!
Она как-то обмякла, замолчала. Примерно полдороги ехали молча, и вдруг ее прорвало:
— Я так и думала, так и думала! Два раза забегала к Ане (это Коршунова), а ее все почему-то нет и нет дома…
Ведь говорил же мне Курт: «Ты будь с ними осторожна. Они теперь все с высшим образованием!»
Это было сказано с такой яростью в наш адрес, что физически почувствовалось присутствие противника.
Теперь, читатель, внимание! Мы, работники органов госбезопасности, совсем недавно, до этого разговора с Вяткиной, были ознакомлены с секретным приказом КГБ СССР, где сообщалось о решении комитета впредь принимать на работу в органы лиц только с высшим образованием. Это что же получалось? Не читал ли американский разведчик этот приказ в одно с нами время?!
Мы благополучно доставили Вяткину в Потсдам и сдали на руки следователям.
Хочу завершить неприятные воспоминания, связанные с нашим противостоянием с «фирмой» Курта Голлина. Для сохранения непрерывности воспоминаний по этой теме придется несколько ускорить хронологически изложение дальнейших событий.
Несколько позже, в другом качестве и с позиции уже третьего отдела Управления, мне пришлось опять принимать участие в работе по этому разведоргану американцев.
Помню один очень яркий эпизод, характеризующий его очень дерзкий, агрессивный стиль деятельности, далекий от методов обольщения наивных, падких на лесть женщин.
При анализе поступающих материалов по этой разведслужбе противника был выявлен активный помощник Голлина среди жителей Западного Берлина. Мы, по возможности, следили за его деятельностью. Назовем его Шульцем. На одной из встреч, которую мы проводили вдвоем, агент, помогавший нам в этой работе, вдруг говорит: «А вы очень уж скромные люди, работаем вроде по одному делу, а информация односторонняя, только от меня к вам. Нет взаимности. Не хотите даже поделиться новостью!» Мы недоуменно смотрим друг на друга. В чем дело, что за вступление? Наш соратник: «Да, черт с вами и с вашей конспирацией! Дайте хоть поздравить вас с успехом! Я ведь знаю, что Шульц, которым вы так активно интересовались, уже неделю как сидит в Демократическом секторе Берлина, в уголовной тюрьме Рум-мельсбург. Только в толк не возьму, почему вы упрятали его в уголовку, а не в тюрьму госбезопасности? Да и тут догадываюсь, это же рядом с Карлсхорстом. Так сказать, для удобства в работе».
Принято к сведению и исполнению. Срочно проверяем. Да, оказывается, правда. Действительно, этот Шульц сидит в Руммельсбурге. Договариваемся, через соответствующих офицеров связи, о нашем допуске для беседы с заключенным. Все согласно принятой в то время схеме взаимоотношений с высшими инстанциями ГДР. Получили номер телефона начальника тюрьмы, с которым я должен был договариваться о приемлемом для них дне и времени нашей встречи и беседы с заключенным Шульцем. Звоню в тюрьму. Первый разговор сразу не понравился по тональности.
— Да, я получил такое указание. Но позвольте, что вам, советским, делать в нашей уголовной тюрьме? В чем дело?
Со своими уголовниками мы сами разберемся. Спрашиваю:
— Вам недостаточно указания министерства, нужны дополнительные?
— Нет, волю министра мы выполним, но позвоните завтра…
Докладываю руководству отдела. В ответ в свой адрес слышу резонное замечание: «Дело срочное, не терпит отлагательства, а ты, имея все согласования сверху, не можешь договориться с низшей инстанцией? Ты, может быть, по-немецки разговаривать разучился?» Звоню на следующий день. Слышу снова:
— Да, помним вашу просьбу. Уточняем фамилию заключенного, о нем ли было указание министра.
И, сославшись на какие-то неотложные внутритюремные дела, наконец-то дает согласие на наш визит в тюрьму, несмотря на мой нажим… только через двое суток! Ну ладно. Пусть будет так. Поехали в Руммельсбург, нас любезно встретили. Провели в кабинет начальника тюрьмы.
Он, узнав меня по голосу, спрашивает:
— Это вы мне звонили?
— Да, я.
— Вы настаиваете на встрече с Шульцем?
— Да.
Мнется.
— Я думаю, что это не имеет смысла. Ну, вообще-то идите, убедитесь сами.
Сопровождавший нас сотрудник тюрьмы пояснил реплику начальника, готовя нас к встрече с Шульцем:
— Видите ли… Дело в том, что сегодня ночью он совершил попытку побега, и его немножко побили и, так сказать… изувечили при задержании. Да вы сейчас сами все увидите.
В приготовленном для беседы помещении нам был предъявлен, по беглой внешней оценке, инвалид первой группы. Голова разбита, на затылке — большой пластырь, лицо отечное, один глаз в кровавых подтеках, челюсть провисла. Завидев нас, он попытался встать, что-то неразборчиво бормотал. Картина убедительная — беседовать не с кем.
Думаем, в чем дело? Почему так долго тянули с нашим допуском в тюрьму? Почему побег, если он был, произошел именно в канун согласованной встречи? Может, охранники проболтались Шульцу — с кем ему предстоит встречаться, и он, понимая, что это может для него значить, решился на отчаянный шаг? Или даже сюда дотянулась рука американцев? Лишили нас важного свидетеля. Беспощадной и жестокой оказалась «фирма» Курта Голлина, даже по отношению к своим.
Известная мне часть истории противостояния с этой разведывательной организацией американцев закончилась, к сожалению, неудачей для нас.
Однако на первом этапе выигрывали мы. К тому времени мы неплохо освоили пути и методы их работы, знали кадровых исполнителей. Курт Голлин заглотил нашу приманку. Но далее последовал провал. «Анжелика» — основная исполнительница плана — не вышла на очередную явку, а осталась в Западном Берлине.
Несколько позже американцы «отомстили» нам ее публикациями за настырность — мы наступали им на пятки!
Они напечатали в нескольких номерах западногерманского журнала «Шпигель» серию статей под названием «Анжелика не вернулась с задания». Я читал некоторые из статей. Впечатление от них… Знаете, в разведке бывают ситуации, когда твой радист попадает в руки контрразведки противника. Его заставляют работать под диктовку, и он вынужденно передает в наш разведцентр то, что нужно противнику. Все статьи я не видел, но некоторые статьи из «Шпигеля» просматривал. Они не производили впечатления искреннего изложения событий, личного злорадства, наконец, стремления отомстить нам, что ли. Материал явно шел на заказ, под диктовку! И еще мне лично не было ясно: она под давлением была изобличена американцами как наша сотрудница или добровольно перешла на их сторону? Есть разница! Хотя исход один — предательство.
