Вот в такой обстановке мне предстояло начинать свою службу в органах государственной безопасности. Я был включен в группу оперработников по проверке всех обстоятельств измены со стороны «окружения». Изучением этой же ситуации изнутри воинской части занималась другая группа. От нас ждали ответа на вопрос — с чем мы имеем дело. Это дезертирство, раздутое до европейского масштаба, или результат целенаправленной подрывной работы разведки противника и, как ее итог, измена Родине советского военнослужащего?

Из вышеизложенного читатель, особенно служивый, может представить себе, насколько сильное административное давление из Москвы оказывалось в этой политической обстановке на руководство Управления особых отделов, а по инстанции — и на руководителей Берлинского Особого отдела, несшего, естественно, моральную и юридическую ответственность за происшедшее.

Чувствовалось большое нервное напряжение во взаимоотношениях между высшими руководителями и подчиненными. На фоне такой моральной обстановки иногда проскакивали молнии.

Так, под руку, под такие настроения, попал и я. Все это мне однозначно понятно сейчас. А тогда? Вот как тогда воспринимался мной один из эпизодов, характеризующих обстановку тех дней, буквально первых дней моей службы.

Одной из задач по розыску было изучение всей западной прессы, в которой что-либо говорилось о судьбе беглеца. Но газеты все же поступали с запозданием, на день-два, а появляющаяся информация требовала иногда неотложных, немедленных действий.

В то время появилась новинка в СМИ — световая газета в Западном Берлине. Там размещалась самая оперативная информация, появляющаяся на западе, которая публиковалась в газетах иногда лишь сутки-двое спустя. Это было огромное световое табло, смонтированное в Западном Берлине, слева от Бранденбургских ворот, почти напротив развалин бывшей имперской канцелярии. Самая актуальная «для просвещения» жителей демократического Берлина информация появлялась после окончания рабочего дня, где-то около 19 часов. Мне было поручено каждый вечер считывать информацию на этом табло с целью возможного обнаружения каких-либо сведений о нашем дезертире. Октябрь месяц, площадь возле Бранденбургских ворот большая, сыро, холодно, сильный ветер. Основательно промерз, пока читал оба выпуска новостей. Скорей на автомобильную стоянку у советского посольства и в отдел. Была информация! Быстро поднялся в отделе к себе в кабинет на третий этаж, сажусь за справку. Помню строчки выходили неровные: руки промерзли, плохо держали ручку. Скорей доложить начальнику отдела, так как из информации напрашивались кое-какие мероприятия.

Спустился на второй этаж, где сидел дежурный. Хорошо помню, дежурил майор Рамзаев. Я был в штатском. Подошел к его столу доложил, что есть срочная информация для доклада. Он сказал, что передо мной два оперработника, придется подождать. Поглядел на меня:

— Ты что такой синий?

Я ответил, что промерз до костей, а руки так окоченели, что еле справку набросал и не могу еще отойти. В это время открывается наружная дверь, стремительно входят двое в штатском. Первый невысокого роста, коренастый. Я, по неопытности, не сразу уловил реакцию офицеров, вытянувшихся по стойке «смирно», и стоял вполоборота к двери с одной рукой в кармане (все еще отогревался).

Слышу вдруг резкий раздраженный голос первого штатского и вижу палец направленный в мою сторону:

— Кто этот разгильдяй?! Одеть его в солдатскую робу и отправить в самый дальний гарнизон!

Я опешил, поняв, что это комплимент в мой адрес. Чувствую толчок в спину и шепот одного из оперработников:

— Достань руку из кармана, это же генерал!

А у меня все еще от генеральского окрика такое ощущение, как от внезапного удара в голову чем-то мягким и тяжелым. Дежурный доложил:

— Товарищ, генерал, это наш новый переводчик.

В ответ:

— А давно он у вас, почему я его не знаю?

Я начинаю приходить в себя. Почему-то вспыхнуло чувство невероятной обиды: таких слов в свой адрес я еще в жизни не слыхал! Не довелось и после. За что? Стоящие рядом офицеры заметили мое состояние. Однако сдержался, неуверенно включился в разговор, сообщив дату прибытия в управление и что по вопросу прибытия меня принимал его заместитель полковник Сазонов. Генерал Г. К. Цинев и сопровождающий быстро прошли в кабинет полковника Шаталова.

Оперработники дружно набросились на меня, выяснили, почему я не знаю в лицо начальника управления, отругали за руку в кармане. Обсудили, как же поправить дело, сгладить хотя бы это первое неприятное для обеих сторон впечатление от знакомства с начальником управления. Помню истинную находчивость в этой ситуации майора Рамзаева. Он успокоил меня:

— Ну окрик окриком, бывает, что и незаслуженно, а дело делом! Ведь у тебя в руках новая информация по делу дезертира, полученная только что. Генерал приехал наверняка именно по вопросу хода расследования. Я как дежурный зайду сейчас к начальнику отдела и доложу о получении новых данных по розыску дезертира.

Что и проделал. Выйдя из кабинета, он сказал мне:

— Зайди, обратись, как положено по уставу, сначала к генералу, а потом к полковнику и доложи содержание информации, когда и как она получена. Генерал ведь не все знает!

Я зашел, доложил все строго по уставу, передал документы. После их изучения генерал Г. К. Цинев спросил меня, откуда я прибыл к ним и где моя родина. Я ответил на вопросы, сказал, что моя родина — Пермская область.

При упоминании области генерал и начальник отдела как-то странно переглянулись. Я вышел. Снова вызвали дежурного. Вернувшись он спросил меня:

— Тебя знакомили со справкой по делу на этого беглеца?

Я ответил, что нет, наверное, в суете позабыли.

— Начальник приказал, чтобы ты завтра обязательно ознакомился с ней! — добавил Рамзаев.

Таким было мое первое знакомство с будущим заместителем председателя КГБ СССР, известным в последующем руководителем органов госбезопасности. В пятидесятые годы он возглавлял органы военной контрразведки в ГСВГ, и под его руководством мне предстояло прослужить много лет в ГДР. Но об этом позже. Первое впечатление — оно самое яркое. Что было, то было! Из жизни былого не выкинешь.

Читаю утром краткую справку:

«Гарифуллин Ахмед родился в 1933 году в Татарской АССР, по национальности татарин, образование начальное. В армию призван в июне 1952 года Березниковским горвоенкоматом, Пермской области.

Службу проходил в 133-м отдельном батальоне охраны Управления военного коменданта советского сектора г. Берлина. В августе 1953 года сбежал к американцам из караула суточного наряда по охране памятника «Победы» в Западном Берлине».

…Да, изменник-то оказывается земляк! Вот тебе и первый щелчок от советских людей, «меняющих свои убеждения»!

Уже первичные оперативные мероприятия по расследованию этого факта дезертирства показали возможную причастность к этому делу американской разведки. Этой акцией руководил некий Курт Голлин.

Не менее памятным для меня событием первых дней службы в Берлине явилась постановка на партийный учет.

Мы, сотрудники Особого отдела, состояли на партучете в политотделе коменданта советского сектора города Берлина. Само название «Комендатура советского сектора города Берлина» носило на себе определенный, уже исторический отпечаток, ореол славы нашей победы в прошедшей войне. На территории комендатуры тогда располагался зал, в котором маршал Жуков вместе с союзниками по антигитлеровской коалиции подписал акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. То есть, даже сама территория комендатуры была кусочком истории, символом победы советского народа. В комендатуру брали самых заслуженных и достойных участников войны, служить в ней было почетно. У немецкого населения Центральная комендатура в Берлине, несмотря на провозглашение республики в 1949 году, по-прежнему считалась высшим органом военно-административной власти на Востоке Германии.

Я, в то время еще совсем молодой военнослужащий, с душевным трепетом вошел в кабинет с исторической надписью «Политотдел штаба Управления военного коменданта советского сектора г. Берлина». Представился. Инструктор политотдела ознакомился с моими документами. Вижу на его лице недоумение, сменившееся явным недоверием: