Лазурный небосвод окрасили вспышки разношёрстныхмолний, каждая из которых била по аморфному телу существа. Когнос пыталсязакрываться полчищами рук, но их пробивали заряды молний, впечатывая глубоко вснег.

Однорукий успел отыскать Виктора Зверева. Тот лежалв сугробе, окрашенном кровью, и свесил голову на грудь. На руках его вспучилисьчёрные вены, из глаз проступала кровь. Китель его разорвали пуще прежнего,оставив только клочки на груди и спине. Рукавов не было и теперь виднелась егобледная, испещрённая тонкими шрамами и царапинками, кожа, с синяками икровоподтёками.

— Эй, Витя! — Однорукий, сам, будучи доходягой, еледобрался до своего товарища. «О, господи! — Лицо Зверева было будто обмочено вчёрно-бурых чернилах. — Что это за срань?» — Вставай, Витя! Придурок, вставай!

Тёмно-красная жижа ползала по его лицу, лезла в уши,рот и глаза. Сначала Однорукий думал, что это дерьмо Когноса, но потом увиделпульсирующие прожилки в этой чёрной кляксе.

— И что мне с этим делать? — Он взглянул на своюпротезированную руку. Ядер у него оставалось не так много, всего три. Онраскрыл защитный механизм, вынул чёрное ядрышко и раскрыл Звереву рот. Жижа,ползущая по лицу, восприняла это как вызов и от неё начал исходить чёрный пар,обжигающий руки. Выругавшись пару раз, он заставил Виктора проглотить ядро. «Параожогов меня уже не изуродует», — горько подумал он, дёргая руку от въевшейсяболи.

— Я искренне надеюсь, что ты не станешь гнездом…

Жижа снова сомкнула рот Зверева и потянулась вглотку, прямо за ядром, но вдруг забурлила и начала гореть, как резина. Позади,видать, бурлило чудовищное сражение, судя по раскатам грома и воя Когноса. НоОднорукий не смел обернуться, пока не увидел бы своими глазами, что его товарищпридёт в себя.

— Мать твою, Витя, нас щас тут Зевс и Сет с землёйсравняют, хорош валяться!

Плюнув на всё это, он подхватил Зверева за плечи иуволок за два могучих кряжистых тополя, пробираясь через разваленный в конецчастокол.

Лицо его друга побледнело, осунулось и выглядел онтак, как будто умер пару десятилетий назад.

— И что ты там учудил, пока меня не было? —Однорукий вдруг взвыл от боли, которая ударила ему прямо по рёбрам. — Ты ведьпонимаешь, что нам конец?

Мимо пронеслась длинная-длинная культя демона, сорвавряд веток с дерева. Щепки посыпались Однорукому за спину. Когда рядом стоящеедерево снёс, как веточку, огромный, похожий на быка, человек, укрытыйязыческими татуировками, то парень инстинктивно втянул шею и зажмурился. Вруках язычника была огромная секира, которую обуяло цветное пламя. Весь вшрамах, с длинной чёрной гривой, с тёмно-красной кровью на оголённом торсе, оннапоминал зверя, выпущенного из клетки. Из глаз его струилось то же чёрноепламя, а татуировки блестели чёрно-бурыми цветами. На поясе болталсяокровавленный кинжал с чёрным лезвием.

— Не надо… — Он исчез в блеске молний также быстро,как и появился. Однорукий было обмочился, но остатками воли сдержался. Вдали,за частоколом, парень увидел, как от статуи Сварога отделилась рука.

«Даже боги не вечны».

Тело Однорукого не слушалось, в глазах всё плясало,а голова стала тяжелей любого булыжника. Он, еле нащупав землю, присел, прямонапротив Зверева. Тот не шевелился, а может и не дышал.

— Знаешь, мне вообще-то Кристина тоже понравилась, —Однорукий слышал свой голос как будто он шёл из глубокого колодца. И с какойстати ему вспомнилась эта девка? Именно сейчас? Перед собственной смертью! Авпрочем, плевать. «Можно даже сказать, что я её любил». — А трусы у неё мокрыеот тебя, — Однорукий засмеялся, вспоминая её редеющее лицо, в попытке показатьсебя сильной. — Оно и видно… Что же, ты у нас умник, книжки вон читал, ранки ейлечил… Хе-хе… — Слабость связывала его внутренности в узел. Пареньпочувствовал, как остатки завтрака подступают к горлу. — Она тебя, наверняка,искала. А ты вот где оказался, в лесу, прибитый древним египетским демоном, ха!Ну не смешно ли тебе?

Лицо Зверева не выказывало никаких эмоций. Однорукийвдруг понял, что его друг скорее всего умер. Ужас волной бросился на него ивгрызся в бьющееся сердце.

«Если он помер, то мне вообще недолго осталось», —Он потянулся к ножнам, но вспомнил, что клинок остался лежать на снегу.Теперь-то шансов и подавно нет, это верно. Без клинка, без руки, переломанный иуставший, я вряд ли что сделаю. А меч-то был ничего…»

Вдруг Однорукий почувствовал холодное прикосновениесеребра и отпрянул, позабыв и о боли, и о усталости.

Мертвец стоял, покачиваясь из стороны в сторону.Головы у него не было — только кровавый воротник украшал то место, где раньшебыла шея.

— Ты?

Кинжал второй рукой поднял свою чёрную, иссохшуюголову и задёргал ей, пытаясь изобразить смех.

Отец снова его отчитывал.

— Почему ты не дал ему сдачи? Что ты свои соплираспустил? — Отеческий голос бывал приятен Виктору, когда тот не злился. Мягкий,вкрадчивый и успокаивающий тон теперь обрёл стальную жёсткость. Это заставляломальчика дрожать, как осенний лист.

— Я… Он… — слёзы наворачивались на его голубыхглазах и как бы он не старался, они всё шли и шли. — Обозвал меня и ударил… Ядаже не успел ничего сделать!

— Ты вытерпел от этого сукиного сына три удара изажался в углу! — Отец потрепал густые, но уже с солидной проседью усы. Онделал так часто, когда эмоции рвались наружу. — Это поступок слабака. Если вэтой жизни ты не даёшь сдачи, то тебя забьют и унизят, а потом ещё забьютокончательно. — Он приложил руку ко лбу и, тяжело вздохнув, направился к окну. Лучисвета одели тучную фигуру Зверева Владимира Александровича. Уже совсем немолодой, по лицу его прорезями вились морщинки, глаза глубоко посаженные иголубые, как у сына, но не такие яркие. Деловой, весьма дорогой костюм, рукиусеяны перстнями, на шее висит серебряная цепь. На ней, как знал маленькийВиктор, изображено два скрещённых между собой клинка, в перекрестии которых зритОко Бога.

«Он сильный, это верно, — думал мальчик, выслушиваяхлёсткие речи отца, — он служит в Инквизиции… А я… я…»

Когда он вспоминал ту змею, которую встретил вподворотне, страх огромным, холодным червём окутывал его с головы до ног. Онслишком боялся демонов и всего, что с ними связано. Каждую ночь он в ужасевскакивает, не помня своего кошмара и бежит поближе к матери. Когда он случайнопроговорился об этом в классе, все над ним смеялись и перешучивались, называяего Зверьком.

— Дорогой, ты слишком на него давишь, — мягкоотозвалась женщина, сидящая на шикарном кресле из чёрной кожи. Оно было такиммягким и приятным, что в нём можно уснуть, даже если совсем не хочешь. ОднаждыВитя уснул так перед школой и проспал до самого обеда, пока сестра его неразбудила. — Ему ведь всего девять.

— Через девять лет он уже будет полноправным членомобщества, — проворчал Владимир Зверев, — и кем он вырастет, с такимвоспитанием? — Он обернулся и вперил свои холодные голубые глаза в Витю. — Трусом,слабаком, сопляком, мягкотелым и аморфным. Виктор, — когда отец говорил имя,полное имя мальчика перед тем как обратиться к нему, сердце ребёнка уходило впятки, — скажи мне, почему ты раз за разом ведёшь себя не по-мужски?

Во рту Вити пересохло и тонкий, дрожащий голосоквырвался из его груди:

— Я… боюсь. У меня пошла кровь из носу, и яиспугался, когда её увидел. А вдруг я бы умер? — Он с надеждой посмотрел насвою мать. Женщина, которой недавно перевалило за тридцать, могла дать форумногим двадцатилетним красавицам — чёрные, густые локоны струились по шее,каскадом спадая на аккуратные плечи и доходя почти что до пояса. Широкие бёдра,налившееся грудь, светлые, золотые глаза и почти что острые черты миловидноголица. Когда она улыбалась, то показывала свои белоснежные зубы.

— Ты слишком его избаловала, — жёстко сказал отец,обращаясь к его матери. — Мальчику почти десять, а он не смыслит ничего вмужских делах! Знай только, втихаря играет в свои чёртовы куклы, — вены на лицеотца вспучились крупными жилами и лицо его омрачилось гневом.