— Ты стал слишком чувствительным, наставник, — в голосе Аристарха звучала сталь, закалённая льдом. — Ещё увидимся.

Быстрое движение, хруст. Безжизненное тело Ашера с грохотом рухнуло на пол.

Через несколько минут прогремел взрыв — сработала система самоуничтожения экзоскелета. Но в догорающем казино больше не было живых.

1

В этой клетке они просидели бог знает, сколько времени. Минута сменяла другую, час тянул следующий и сутки постепенно шли. Менялась только та баланда, которую приносил им плохо пахнущий, худощавый мужчина с лицом, усеянным сотней-другой красных прыщей.

Сидели они вместе, но легче от этого не становилось. Внутри было уныло, бедно и страшно: бледный и холодный бетон, четыре слабо натянутых доски, которые здесь называли кроватями и крохотное окно высоко вверху, окованное железной решёткой.

Где-то снаружи тяжело ударилась дверь и помещение наполнил запах мочи и кислятины. Видимо, принесли еду.

— Эй, кретины, еда! — весело присвистнул прыщавый уродец, улыбчиво заглядывая в крошечное окно на массивной двери. — Не слышите! Ты, белобрысый, спишь?!

Раздался глухой удар о металл, отчего Виктор и Однорукий мигом вскочили и, непомня себя, поспешили к двери. В крохотном окошке виднелось раскрасневшееся, тонкое лицо почти что скелета, что щерилось дырами между зубов.

— Хотите есть? А-а-а? — протянул тюремщик. Зверев заметил, что из носа у него зелёной струёй бегут сопли.

— Да, — еле ответил Однорукий. Глаза его впали, спина сгорбилось, тело и без того худощавое, начало напоминать белые кости. Глаза его обрели тусклый медный свет. — Хотим…

За дверью раздалось шевеление и распахнулся отсек, куда прыщавый поставил две полупустые тарелки.

— Спасибо, — тяжело ответил Виктор. Есть он это не стал бы никогда в жизни, но теперь обстоятельства сложились иначе.

В первые дни пребывания здесь он играл в принципы, пока его живот не начал сжиматься в крошечный комок. Прыщавый любил посмеиваться над тем, как парень не смог выдержать и двух дней без еды, но Виктору было всё равно. Он просто ждал.

— Говорю вам честно, я вам туда не гадил, — расхохотался охранник за дверью и захлопнул отсек. Вглядевшись во тьму, парни поняли, что в очередной раз остались без ложек.

— И в чём же мы виноваты? — обессиленным голосом проговорил беловолосый, обнюхивая сегодняшний обед. От тарелки несло кислятиной ещё больше, чем от прыщавого. Он наклонил тарелку в одну сторону, затем в другую, наблюдая за тем, как масса с крупными, слизистыми комками скатывается туда-сюда.

Виктор пожал плечами:

— Только в том, что хотели спасти тебя… Когда я выбирался из-под завалов, видел не один десяток трупов: мужчины, женщины, видел оплавленные костюмы и тела охотников…

Виктор внимательно оглядел еду и не смог сдержать гримасы отвращения. Отвернувшись, он попытался уснуть.

— У вас был очень идиотский план, — заметил Однорукий, также отставив тарелку. — Ворваться как Джеймс Бонд и попытаться вызволить меня из рук виконта Ада?

Виктор вдруг почувствовал, как тоненькая искра расшевелила в нём желание ответить. Но он сдержался.

— Конечно, я благодарен вам за спасение, но толку от этого? Все равно сгноят…

Виктор глубоко вздохнул и поднялся с твёрдой, как кирпич, кровати. Тоненькая лужица света легла на треснувший бетонный пол. Можно было различить очертания беловолосого.

— Будь немного благодарней, кретин. Мы тебя вытащили из такой задницы, а ты только язвишь.

— Не надо мне тут врать, Витя. Меня, как и тебя, как и девку, вытащил Цезарь. Только из-за того, что он умертвил этого демона, я, как и эта баба здесь, а не в карте. И ты тоже.

— Вытащил Цезарь. Но кто его туда привёл, а? — Ярость начинала закипать у Зверева внутри. Он хотел было сорваться и придушить Однорукого, чтобы тот больше не трепал чуши, но что-то остановило его. — Вдобавок, пока мы плутали в твоих поисках, Ашер с охотниками штурмовали здание.

— То-то я и вижу, чтобы он нам помог. — в голосе Однорукого язвился сарказм. — От старика не было толку, как видишь. А теперь нам из-за тебя, из-за твоего идиотского решения, придётся расстаться с деньгами, званием и церемонией посвящения. В лучшем случае пойдём дравить толчки, а твоя ненаглядная будет торговать жопой…

Однорукий вдруг понял, что лежит на полу. Над ним стоял Виктор, отряхивая кулак.

— Ещё хоть одно паршивенькое словечко и я тебя прямо тут убью, понял?

— Напугал называется, — усмехнулся Однорукий и перевернулся на спину. Бетонный пол холодными пальцами въедался в кожу. — Мы теперь всё потеряли. Я вот слышал, что если охотник так грубо нарушает Кодекс, то его могут и казнить.

Виктор всё ещё недоумённо смотрел на своего друга. Кровь тонкой струйкой бежала с его носа, но тот не обращал на это внимания.

— В детстве меня часто избивал отец, — Однорукий будто бы заметил непонимание своего друга, — а потому я привык. Когда мне было девять, ему почти удалось меня повесить, но я чудом отрезал верёвку и сбежал из дому. Правда, — Парень усмехнулся, — он все равно нашёл меня. Разбил бутылку и заставил стоять на осколках…

Виктор посмотрел на себя, затем на лежащего друга. Запоздало, но он протянул ему руку.

— Прости, я… Поддался гневу… — сказал он, поднимая беловолосого с пола. — И за что тебя так?

Петя присел на край койки и утёр струйку крови, размазав её по лицу.

— Я и сам задавался этим вопросом, — сказал парень. — Сначала мне казалось, что это я веду себя ужасно и потому папа мной недоволен. Но… Он колотил меня всегда. Я… — Парень вдруг дернулся и отвернулся.

— Прости меня за вопрос, — скороговоркой сказал Зверев, — это личное, я понимаю…

— Да ничего страшного, — Боль, пронзившая голову, отступила, — мы ведь с тобой теперь напарники, что мне скрывать? Я помню, как однажды нарисовал красивый рисунок… корпел над ним очень долго, знаешь, прям сидел и вырисовывал каждую деталь. Это была птица, вроде бы орёл, такая большая и гордая. Когда я закончил и побежал показать её своему старику, он… Не поверил, что это мой рисунок, представляешь? Я ему говорил и уверял, но он не верил. А потом выпорол меня за то, что я лжец. От него всегда несло спиртом.

— А как же мать? Почему она тебя не защищала? — Слова сорвались с губ Виктора прежде, чем он понял, о чём спросил.

Однорукий грустно улыбнулся:

— Моя мать ушла, когда мне было шесть или семь… Не знаю почему, но она оставила меня с этим ублюдком и появилась только, когда мне ударило четырнадцать. Она не хотела меня видеть, и я только помню, что она зачем-то отправилась к отцу. Я слышал крики, скандалы и она вылетела из комнаты вся в слезах. Только потом отец сказал мне, что это — моя мать. Прости уж, если загрузил…

Он вытер слёзы.

— А что насчёт тебя, Витя?

Зверев хотел что-то сказать, но ком слов застрял в его горле. Молнией вспыхнула боль, которая эхом отдавалась сквозь года. Он тяжело вздохнул.

— Мои родители любили меня. Мама готова была жертвовать собой сколь угодно, лишь бы я был в порядке, — на лице его скользнула слабая улыбка. — Она любила готовить мне очень вкусные печенья и, если я не капризничал, она позволяла съесть мне их столько, сколько я захочу. У неё был свой сад, в котором она проводила много времени и постоянно брала меня с собой. Я полол растения, ухаживал за цветами и слушал её истории. — Виктор присел на койку. — Не то чтобы я тогда хоть что-то понимал, но её приятный голос меня успокаивал… Мы часто играли с ней в кукольный театр, пока отец не настоял на том, чтобы я прекратил. Не помню, чтобы они из-за этого ругались, но в какой-то момент мой отец взялся за воспитание.

Нет, отец не был жестоким или что-то в этом роде. Ещё когда я был совсем маленьким он любил рассказывать мне истории про рыцарей и драконов, про замки и королей… Но в какой-то момент он стал жёстче. Вечера, когда он рассказывал свои сказки и удивительные истории ушли в прошлое. Он записал меня на бокс или самбо, что-то в этом роде. Когда папа понял, что я совсем не сложен для таких дел, то отправил меня на шахматы. Там у случались успехи, но отец будто ждал от меня чего-то другого. Мама теперь возилась с маленькой сестрой, а я пытался угодить своему старику, но… у меня не получалось… Я был слишком труслив.