Ответный смех пугает своей сложностью. Это смех человека, который действительно живет без раскаяния. Впервые за семнадцать лет он начинает пугать меня до усрачки.

Однажды ночью в Афганистане он рассказал мне правду о себе. О том, кем он был и что делал. Я знал, почему он бежал от торговли наркотиками, и затем, почему вернулся. В свою очередь, я заполнил для него пустоту. Я тот брат, о котором он всегда мечтал. Но братья могут восстать друг против друга, даже те, кто не является Эмилио Сантьяго.

— Я должен был оставить ее на тротуаре, — снова невнятно произносит он, качая головой из-за своей очевидной неосмотрительности. — Я должен был просто трахнуть ее за прилавком того винного магазина… Ив чертова Миллер своими идеальными сиськами и лживыми глазами морочила мне голову, когда та должна была быть занята работой. Мне следовало просто использовать ее, как и всех остальных.

— Она никогда не лгала тебе. Она понятия не имела о своем отце.

— А может и знала.

— Ты действительно так плохо о ней думаешь?

— Черт побери, да.

— Тогда ты дурак. Слепой, введенный в заблуждение дурак.

Данте резко, будто на пистолетный выстрел поворачивает голову. Это нервирует, учитывая, сколько он выпил, но этот человек — убийца до мозга костей. Ив успокаивает худшее в нем, но сейчас она уже на полпути в Майами. В этой комнате остался только я, и если сегодня тот день, когда я должен умереть, то я сделаю это, не скрывая своих мыслей.

Он поднимается с дивана и медленно подходит ко мне. Данте больше не так неуверенно держится на ногах, по крайней мере, теперь, когда у него есть цель. Я выпрямляю спину и готовлюсь к удару либо сжатым кулаком, либо ножом, который, я знаю, он прячет под рубашкой, когда Ив нет рядом.

— Не хочешь снова назвать меня дураком? — спокойно говорит он. — Возможно, в следующий раз делай это прямо мне в лицо. Так получишь более скорую реакцию.

— Ты собираешься оттолкнуть и меня, Данте?

— Я сделаю хуже, если ты не извинишься.

Я поднимаюсь на ноги, чтобы встретить его.

— Моя жена мертва. Даже бог или хор гребаных ангелов, поющих «Аллилуйя», не смогут вернуть ее мне, но для вас с Ив еще не слишком поздно.

Он останавливается в удивлении. Я никогда не говорю о своей жене, но моя боль безоговорочная. Она всегда была рядом и почиталась с того момента, как он позвонил мне через два дня после похорон и предложил мне заглушить ее. Я позволил ему открыть меня для существование без ограничений и принял это с радостью, потому что мне больше не для чего было жить.

— Хватит этих кровоточащих сердец, — бормочет Данте. — Я недостаточно пьян для этого дерьма.

— Ты прожил свои тридцать восемь лет, держа руку на кнопке самоуничтожения, — сердито говорю я ему. — Не превращай Ив в продолжение одних и тех же надоевших ошибок. Не просыпайся завтра с сожалением о ее существовании. Я бы сделал все, чтобы вернуть Ребекку: попробовать ее на вкус, обнять, лечь рядом с ней и снова слушать ее дыхание. Эта жизнь, полная охоты и убийств… это вносит порядок в нашу анархию, но ни на секунду не сомневайся, что я бы не отказался от всего этого, если бы случилось чудо, и она вернулась ко мне. Ты хороший человек, несмотря на то, что ты о себе думаешь. Ты самый храбрый засранец, которого я когда-либо знал, но ты так ослеплен своим прошлым. Это твоя самая большая слабость. Это твой единственный шанс быть счастливым, а ты отказываешься от него из-за формальностей. Ив — не ее отец. Ив ничего не знала о своем отце. Я больше не могу быть твоей совестью, когда дело касается ее, тупой придурок. Ты должен взять эту ответственность на себя.

Это самое большее, о чем я когда-либо говорил с ним, и самое большее, о чем я когда-либо буду говорить.

Я вижу, как он кивает, а затем снова улыбается мне.

Эта чертова улыбка.

Она сбивает с толку и выводит из равновесия.

Я не вижу нож, пока не становится слишком поздно.

Ив

Потерянная любовь — это океан. Огромное голубое пространство боли, которое никогда не заживет, и потоки страстного желания, которые никогда не будут удовлетворены. Однако это не океан, окружающий его остров. У этого человека мрачный горизонт и бушующая буря. Его последние мгновения со мной были волнами шторма — злыми и безжалостными, сотрясающими мои чувства и отправляющими меня на дно.

Сейчас я стою среди обломков, глядя на все, что произошло. Утро перед моим отъездом было ясным и полным надежд. Когда он отослал меня, все погрузилось во тьму.

Я скучаю по нему.

После того, как он обошелся со мной, не должна, но я все равно скучаю.

Его стремительный поток каждую минуту, что мы в разлуке, затягивает меня все глубже, а я все еще здесь, внизу, хватаю ртом воздух.

Снаружи, в коридоре, раздается шум. Хлопают двери. Шаги. Заговорщический шепот. Я недолго пробуду одна. Я смотрю на знакомые светло-голубые стены. Еще больше океанов. Больше затрат на навигацию. Эта комната — просто еще одно пространство, созданное для того, чтобы заставить меня чувствовать себя маленькой и беспомощной. Камеры по углам никогда не мигают. Они никогда не отводят взгляда.

Три часа.

Именно столько времени потребовалось ФБР, чтобы выяснить, что я вернулась в Майами, и вызвать меня на допрос. Я все еще одета в ту же одежду, что была на мне сегодня утром, в ту же одежду, которую он выбрал для меня — темно-синие джинсы, белая футболка. Это просто куски материала, покрывающие мое тело. Все остальное держится на потере и памяти.

Меня преследует последний взгляд, который он бросил на меня.

Его запах все еще окутывает мою кожу.

Дверь открывается. Я не отрываю глаз от пола. Черные лоферы появляются в поле зрения.

— Вот мы и снова встретились, мисс Миллер, — раздается его голос, сопровождаемый неприятным звуком, с которым папка с моим делом снова приземляется на металлический стол.

— Детектив Питерс, — тихо произношу я, отказываясь поднимать глаза. — Какой приятный сюрприз.

— Для меня больше, чем для вас, я полагаю. Могу я предложить вам кофе?

— Пожалуйста, — мой голос чуть больше похож на карканье. Это первый акт доброты, который кто-либо проявил ко мне с тех пор, как я приехала.

«Не плачь. Не плачь. Не делай этого, черт возьми!»

Мои эмоции переполняют меня; слезы постоянно готовы пролиться.

«Соберись, Ив. Соберись».

Если я этого не сделаю, то скажу что-нибудь глупое и впутаю себя. Мне нужно пройти через это невредимой, если я хочу получить хоть какой-то шанс снова собрать свою жизнь воедино.

Еще больше вспышек этого океана.

Волны теперь достигают двадцати метров в высоту, и меня швыряет о скалы.

Спину прямо.

Глубоко вдохни.

«Я вернусь к оплакиванию своих окровавленных отношений, как только закончу здесь».

— С чем пьете?

— С молоком.

Раздается скрип, когда дверь открывается шире.

— Можно нам сюда две чашки кофе с молоком, пожалуйста?

Еще больше тишины, пока мы ждем, когда принесут напитки. Я все время чувствую на себе его взгляд. Я знаю, что он делает. Он сравнивает развалину, которая сейчас обмякла в его кресле, с уверенной в себе женщиной недельной давности, женщиной, которая все еще наслаждалась одержимостью Данте Сантьяго. Как быстро все может измениться…

Отвергнутая.

Какое уродливое слово.

Правда, стоящая за ним, еще уродливее.

Кто-то еще входит в комнату. Я чувствую запах духов. Диор. Рядом с моей рукой появляется белый бумажный стаканчик. Очень горячий. От жара у меня по руке пробегает дрожь.

— Кофе, как и просили.

— Спасибо, — тихо говорю.

— Пожалуйста.

Она уходит, и возвращается тишина.

Я слышу, как он делает глоток и ставит свою чашку на стол. Он прочищает горло.

— Я так понимаю, большое воссоединение прошло не так, как планировалось?

Используя каждую капельку силы, которая осталась в моем теле, я поднимаю голову и улыбаюсь.