— Прочти это.

Джозеп встречает меня кратким кивком, как только я переступаю порог своего офиса. Он встает со стула у моего стола и протягивает свой айпад. Я просматриваю содержимое, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы на моем лице не отразилось отвращение.

— Кусок дерьма, — бормочу я, возвращая его ему.

— Иванов был вовлечен в это дело больше, чем мы думали. Он помогал руководить операциями в Бухаресте и Америке.

Он думает о том же, о чем и я. Если бы у нас было хотя бы малейшее представление об этом, мы бы никогда так легко не передали его Петрову. Я бы сам пытал его, а потом подарил русскому расчлененный труп. Любой, кто связан с этим конкретным шоу ужасов, будет гореть в аду по моему завещанию и от пули.

— Петров спрашивал его о ней, но Иванов что-то скрывает. Он боится твоей расправы.

— Он заговорит, — мрачно отвечаю я, сжимая кулаки. — Если нет, то завтра я первым делом лечу самолетом обратно в США и сам спрошу его.

— Я присоединюсь к тебе. Это не просьба.

— Я более чем рад твоему присутствию.

Мы с Джозепом разделяем одну и ту же ненависть к Иванову и его грязной империи. Моя была построена на крови и страхе. Его — на гораздо худшем.

Я отхожу и подхожу к окну. Больше не нужно прятаться в пещерах на этом острове. Мой новый офис — это окна от пола до потолка для солнечного света и красивых пейзажей. Вид из окна — это бесконечный голубой ковер. Однако океан сегодня меня не успокаивает. Не в первый раз я проклинаю свою неспособность воскрешать мертвых, просто чтобы снова убивать одни и те же чертовы лица.

Оказывается, мой брат был не самым больным ублюдком в семье. Не-а. По возвращении в Колумбию я обнаружил, что мой отец обладал тайной глубиной разврата, настолько чудовищной, что по сравнению с ней я казался святым.

Я был благодарен себе за то, что убил его.

Я злился на себя за то, что не сделал этого раньше.

Преисполненный решимости докопаться до истины, я шел по уродливому следу, пока не пересекся с Петровым. Мне не понравился этот человек, и до сих пор не нравится, но у нас общая цель. Мы оба добиваемся своего рода справедливости за то зло, которое было причинено членам наших соответствующих семей.

Это непростой союз, фундамент которого построен на зыбучих песках. Когда все это закончится, я не успею пустить ему пулю в лоб, как он натравит на меня свою братву головорезов. Мысль о том, что Ив провела десять минут наедине с ним, зазывает мою тьму. Он не имел права говорить с ней. Еще нет. Никто не будет принуждать меня, пока я не стану хорошим и не буду готов поделиться.

— Мы закончили?

— Нет, — рычу я. — Насчет наших разногласий в самолете…

— Забудь об этом, — ответ Джозепа столь же краток.

— Забирать ее не входило в мои намерения… Пока нет.

— Любовь — такая непредсказуемая сука.

Я скрываю свое удивление. Он никогда раньше так со мной не разговаривал.

— Понятия не имею, что это, черт возьми, такое, — вздыхаю я, немного смягчаясь. — Все, что я знаю — я увидел ее, и все полетело к чертям.

Я ни перед кем не оправдываюсь, но мне кажется, что мне нужно обосновать причины, по которым я похитил ее таким образом.

— В снотворном не было необходимости, — взгляд Джозепа непоколебим. Это предупредительный выстрел. — У нее были трудные несколько месяцев. ФБР оказалось более настойчивым, чем мы предполагали, но, по крайней мере, она была в безопасности. Она никогда не делала ничего такого, о чем они не знали бы.

Теперь я чувствую, как внутри меня поднимается гнев. Я ценю его заботу, но ему нужно отступить. Ив — моя забота, а не его.

— Мы уничтожили ее охрану ровно за тридцать секунд, — усмехаюсь я. — Она была в безопасности только благодаря людям, которым мы доверили следить за ней.

Наступает пауза, когда я сажусь за свой стол. Я открываю ноутбук и просматриваю записи с камер наблюдения, сразу же идентифицируя ее. Я мог бы выделить ее среди тысяч других. Она сидит на веранде с Софией, все еще в моей рубашке. Ее длинные ноги вытянуты перед собой, впитывая последние послеполуденные лучи. Незнакомое ощущение поселяется в моей груди. Я хочу, чтобы эти ноги обвились вокруг меня, когда зайдет солнце сегодня вечером, и снова первым делом завтра, и на следующий день, и на следующий…

Джозеп подходит, чтобы встать перед столом.

— Ты собираешься рассказать ей о Петрове?

— Еще нет.

Джозеп выгибает брови, глядя на меня. Он слышал яростные протесты Ив в самолете. У него было место в первом ряду. Она больше не хочет, чтобы ее держали в неведении, но у нее нет выбора. Единственный способ справиться с моей виной — это оградить ее от правды о нашей операции до тех пор, пока я не разберусь с этим должным образом.

— Я серьезно, Джозеп. Держи рот на замке, пока я не скажу иначе.

— Это твой выбор, — пожимает он плечами.

Чертовски верно. Джозеп этого не одобряет, но решения здесь принимаю я, а не он.

— Если мы закончили, тогда я возвращаюсь на базу, — он направляется к двери. — Увидимся завтра.

Есть еще одна вещь, но это может подождать. Разоблачение Иванова требует поездки в Бухарест. Для путешествия туда нужна подготовка и база, команда, высланная заранее, конспиративные квартиры и подкупленные чиновники. Список является исчерпывающим, но необходимым. Я не могу показываться в Румынии больше, чем в США. Одно отличие. В Восточной Европе решают деньги. Моя анонимность там имеет свою цену, которую я готов заплатить.

Тишина повисает в моем кабинете. Долгое время я сижу и смотрю на океан. В эти дни я стараюсь не думать слишком много о чем-то другом, кроме Ив. Мысли приходят с опасными оговорками, такими как сожаление. Трещины от моих кошмаров, эти маленькие бреши в моей защите, начинают проникать в мою повседневность, и мне нужно подвести итоги и перестроиться.

Но сегодня я не могу остановить это. Нахождение рядом с Ив всегда делает все более четким. Неохотно я думаю о маленькой девочке, которую подвел. О семье, которая предала меня. О причинах и следствиях. О преступлениях, которые совершил. Но больше всего думаю о прекрасном темноволосом ангеле, который так отчаянно хочет предложить мне спасение, которое я никогда не смогу найти.

Ив

— Что бы ни случилось… какая бы печаль ни наполняла ваше сердце, вы не должны винить себя в его смерти, сеньорита.

Я смотрю в мягкие карие глаза Софии и ловлю себя на том, что хочу верить ей всем сердцем, но в то же время чувствую, как мертвый груз давит на мои легкие. В своей собственной милой манере она заставляет меня противостоять боли, которую я сдерживала, точно так же, как присутствие Данте заставляет меня противостоять своей совести.

Не могу перестать думать о Мануэле и о том, как он умер, сраженный градом пуль. Наш друг и мой телохранитель умер насильственной смертью, защищая мою жизнь, и это первый раз, когда мне разрешили поговорить о нем.

Было ли тело возвращено его родителям в Колумбию?

Был ли он оплакан?

— Я могла бы остановить это, София. Если бы только я поняла это раньше. Я могла бы помешать Эмилио открыть ту дверь… — я заканчиваю рыданием, не в силах больше сдерживать свои слезы.

— Нет, нет, тише, моя принцесса, — София выглядит опустошенной из-за того, что вызвала во мне такое горе. Она придвигает свой стул ближе и берет мои руки в свои. — Мануэль не был мальчиком, сеньорита. Он был мужчиной, который сделал свой выбор. Он решил работать с сеньором Данте и пойти на риск. Для него было такой честью, что ему поручили заботу о вас… Единственной большой любви его начальника…

— Данте меня не любит, — говорю я быстро.

Она смеется, как будто я сказала что-то безумное.

— То, что мужчина хранит в своем сердце, и то, что он предпочитает раскрывать, не всегда… как вы говорите по-английски… синхронизировано?

— Нет, не любит, София. Я ничего не выдумываю.