Ее улыбка начинает угасать.

— Как вы можете быть так уверена?

Он не знает как.

— София! — резкость в голосе Данте заставляет нас обоих вздрогнуть.

Он входит на веранду, его карие глаза суровы и безжалостны. Его не было несколько часов. На его лице появилась пустота, которой раньше не было. Я смотрю, как он оценивает наши объятия, мой измученный вид, черные дорожки от слез с примесью туши на моих щеках. Он осушает напиток, который держит в руке, одним глотком.

— Оставь нас, — говорит он Софии, его взгляд все еще прикован ко мне. Она вскакивает на ноги и бросает на меня раскаивающийся взгляд. — Сейчас, София…

Холодное спокойствие. Смертоносное. Этот тон, от которого у меня мурашки бегут по спине, и не в хорошем смысле. Она уходит прежде, чем я успеваю сделать еще один вдох.

Подойдя ближе, Данте останавливается, глядя на меня сверху вниз без тени сочувствия на своем красивом лице.

— Почему ты плачешь?

— Мне было грустно.

Я провожу рукой по мокрым щекам, взбешенная отсутствием у него сострадания. Потом я вспоминаю, что он Данте Сантьяго. Он не знаком с подобными сантиментами.

— Тебе не понравился дом?

— Я влюблена в него.

— Тогда что? Что, черт возьми, тебя расстроило?

Он это серьезно?

— Мы не можем все быть лишены эмоций, как ты, Данте, — говорю я сердито. — Мы не все машины для убийства с вынутым чипом сожаления и разбитым вдребезги.

— Ты хочешь сказать мне, что сожалеешь о том, что застрелила моего брата?

— Да! Нет! Я не знаю! Я была воспитана в убеждении, что отнимать жизнь ― неправильно, но если бы я не нажала на курок, он бы отнял твою у меня. Я в замешательстве. Моя жизнь больше не имеет для меня смысла. Я все еще пытаюсь разобраться во всем этом, — я опускаю голову в знак поражения. — В любом случае, мы говорили не о нем… Я была расстроена из-за Мануэля.

— Мануэль? Ты льешь слезы из-за какого-то гребаного телохранителя?

— Он был моим другом!

Данте с грохотом опирается руками на подлокотники моего кресла, снова удерживая меня в ловушке. Наши лица всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Я чувствую кисло-сладкий запах бурбона в его дыхании.

— Это все, кем он был для тебя, мой ангел? — мягко говорит он. — Вы провели довольно много времени вместе. Есть что-то, чего ты мне не говоришь?

Я смотрю на его лицо и вижу только тень. Темную пугающую тень.

— Он был моим другом, не более того…

— Ты ни разу не жаждала, чтобы его член колотил твою киску так сильно, как это делаю я? Не хотела чувствовать, как его сперма стекает по твоим бедрам?

Его слова производят мгновенный эффект. Я выпрямляю спину, и мои губы приоткрываются сами по себе. Он может говорить самые грубые вещи, и вот так просто я жажду его прикосновений. Как ему удалось так извратить меня? Как его собственничество может делать меня такой слабой от желания?

— Чего ты хочешь от меня, Данте? — я ахаю, помня, что на мне нет нижнего белья. Вечерний бриз, дующий с океана, заставляет меня еще больше осознавать свою потребность в нем. — Я отказалась от всего ради тебя. Что еще я могу сделать, чтобы доказать, что мое сердце принадлежит тебе?

— Я не просто владею твоим сердцем, Ив. Я владею твоей гребаной душой!

— Тогда почему ты так себя ведешь?

Затем я это вижу. Я замечаю в нем проблеск нового беспокойства. В течение многих лет он правил силой, его контроль несомненен, а власть в мире наркотиков неоспорима. События прошлого года отняли у него дом, бизнес и абсолютную веру в божественное право на самого себя. Эта потребность контролировать теперь проецируется на меня.

— Ты моя собственность, Ив Миллер, — он выпрямляется, возвышаясь надо мной, насмехаясь всем размахом своей мужественности. — Я думаю, тебе давно пора еще раз напомнить об этом факте, не так ли?

Данте рывком поднимает меня на ноги и за руку тащит обратно внутрь.

— Почему у меня чувство, будто ты меня наказываешь? — я вздрагиваю от его хватки, когда он ведет меня по извилистым белым коридорам. — Что я сделала?

— Никогда не сомневайся в своих решениях, Ив. Никогда не извиняйся и никогда ни по кому больше не смей проливать ни одной гребаной слезинки.

Данте останавливается и заталкивает меня в комнату, прежде чем захлопнуть за собой дверь.

— Даже по тебе?

Неприятная улыбка появляется на его лице.

— Только по мне, мой ангел. Я владею твоей гребаной душой, помнишь?

Будь проклято мое сердце за то, что оно замирает, когда он повторяет эти слова.

Мы в спальне, красивой комнате с элегантной кроватью с балдахином и высокими окнами, из которых открывается захватывающий вид. Солнце садится за океан, и небеса пылают красным и золотым. Сумерки удлиняют тени в комнате и затемняют цвет его глаз до угольно-черного.

— Забирайся на кровать.

Я качаю головой, пренебрегая его указаниями. Играю в самую смертоносную из игр.

— Я никогда не перестану оплакивать хороших людей, которые погибли из-за меня, Данте.

Ярость вспыхивает в этих глубоких, темных омутах.

— Тогда я никогда не перестану наказывать тебя, пока ты этого не сделаешь.

— Тогда накажи меня, — поддразниваю я его, расстегивая его рубашку и позволяя ей упасть к моим ногам скомканной кучей. — Попытайся выбить из меня все сострадание, но у тебя никогда не получится. Ты говоришь, что я твой ангел и что тебе до боли хочется стать лучше, когда ты со мной, но что хорошего в падшем ангеле с таким черным сердцем, как у тебя? Я не смогу вернуть тебя к свету, если ты продолжишь давить меня железным кулаком.

Данте смеется — пустой звук, в котором нет ни изящества, ни радости.

— Но мне так весело развращать тебя, Ив. Ты на вкус как гребаное искупление. Ангел мой, ты даже не представляешь…

Внезапно в своей голове я слышу слова Андрея Петрова.

«Как далеко ты готова зайти во тьму ради него?»

Прежде чем я успеваю ответить, он разворачивает меня и прижимает спиной к своему телу, одним огромным предплечьем обхватывая мои плечи, его твердая эрекция прижимается к моей заднице. Он весь горит под своей одеждой, обжигая мою кожу своей яростью и голодом.

Одной рукой Данте берет мой подбородок, ладонью лаская мое выставленное горло, напоминая мне о том, насколько я уязвима в его объятиях.

— Я все еще чувствую на тебе свой запах, — рычит он мне в волосы, пальцами слегка сдавливая мое горло и я сглатываю. — Ты хоть представляешь, что это со мной делает?

— Расскажи мне об этой новой тьме, — шепчу я, когда другой рукой он скользит по моему животу и опускается ниже. — Что случилось с тобой с тех пор, как мы расстались?

Он снова смеется и раздвигает мои ноги коленом, прежде чем ввести в меня свой палец. Я ахаю и пытаюсь вырваться, но он усиливает хватку.

— Как всегда любопытна, мой ангел. Тебе уже следовало бы знать, что некоторые тени лучше оставлять в темных углах.

— Поговори со мной.

Еще один палец оказывается во мне, и я стону от удовольствия. Данте начинает медленно трахать меня, прижимая пальцы к передней стенке моего естества, поглаживая ту часть, которая доводит меня до беспомощного желания. Через несколько минут он доведет меня до грани.

— Такая узкая. Такая мокрая… чувствуешь, как обхватываешь мои пальцы?

— Данте, пожалуйста!

— Все хорошее случается с теми, кто ждет, mi alma.

— Теперь дело не только в тебе. Ты больше не одинок.

— Слава богу. Ты знаешь, сколько раз мне приходилось дрочить за последние полгода? Твоя киска — гораздо более привлекательное предложение.

— О боже, — выдыхаю я, устремляясь все ближе к небесам. Я жажду его грязных слов так же, как его члена или пальцев.

— Ты кончишь для меня?

— Да!

Данте двигает пальцами туда-сюда с жестокой интенсивностью. Другой рукой он мнет мою грудь, а затем перекатывает сосок между кончиками пальцев, прежде чем сильно ущипнуть. Острая боль — это топливо для тлеющего пламени внутри моего таза. Я жестко кончаю с хриплым криком, и его толчки усиливаются, чтобы усилить и продлить каждый восхитительный фрагмент моего оргазма, пока тело не начнет кричать о новом освобождении.