— Нет, Данте. Делай, как говорит твой папа.

Кажется, ее изломанное тело съеживается, тогда как будто печальная неизбежность разворачивается прямо здесь, в моей спальне. Что-то, что она больше не в силах остановить.

— Но, мама!

Мое лицо, наконец, расплывается в слезах. Происходит что-то плохое, но я не понимаю, что. Это детская интуиция, обернутая в мальчишескую наивность. Я чувствую руку отца на своем плече, а затем меня разворачивают лицом к нему.

— Вытри эти слезы.

— Но папа…

— Ты слышал, что я сказал, или ты просто еще одна слабая шлюха, как твоя мать?

Из толпы мужчин, стоящих за дверью моей спальни, доносится взрыв смеха. Почему они так смеются, когда он причиняет ей боль? Когда он обзывает ее плохими словами? Когда он груб со мной?

Я не могу перестать плакать. Я хочу, но паника заставляет слезы литься быстрее и гуще. Каждый раз, когда я провожу рукой по лицу, новые слезы щиплют мои глаза.

Папа поднимает кулак, чтобы дать мне почувствовать, что произойдет, если я продолжу его ослушиваться. Поднимаю взгляд, чтобы посмотреть, что уготовано мне сегодня — его ремень или бутылка? Вместо этого в его руке что-то черное и металлическое. Моя мать тоже это видит. Кажется, это призывает к той борьбе, которая еще осталась в ее теле. Она выскакивает из угла и пытается вырвать предмет у моего отца.

Отец смеется над ее слабыми попытками, прежде чем оттолкнуть ее с такой легкостью, будто бы она была лишь куклой. Мама падает на пол. Ее лодыжка выглядит забавно. Она сворачивается калачиком спиной ко мне. Как будто больше не может смотреть на меня. Она снова скулит, как тот щенок.

— Приведи его сюда, — слышу я голос отца.

Передо мной бросают человека. Как и мама, он неудачно приземляется и кричит от боли. Я сразу его узнаю. Это Андрес. Он работает у моего отца на одном из его складов. Он обычно давал мне конфеты, когда никто не видел. Сегодня он выглядит по-другому. Его лицо фиолетовое, как у мамы. Для меня нет нежной улыбки. Никаких конфет.

— Бери, — мой отец сует металлический предмет мне в руку.

Я не понимаю, почему он дает это мне. Это пистолет. У Эмилио есть такой. На прошлой неделе я поймал его, когда он стрелял из него в бродячих собак. Я снова поднимаю взгляд на своего отца. Я не хочу стрелять в собак. Вместо этого он наставляет свой толстый палец на Андреса.

— Я поймал его — он крал мои деньги. Никто не будет красть мои деньги, мальчик. Проявление слабости в этом мире делает тебя дураком, а я не дурак. Направь на него пистолет и нажми на курок.

Мое маленькое тельце холодеет. Я хочу застрелить Андреса еще меньше, чем стрелять в собак.

— Но… но он мой друг.

Снова слышу смех за пределами комнаты. Даже мой отец улыбается, но его глаза так и остаются злыми.

— Ты Сантьяго, Данте. У тебя не может быть друзей. Нет, если только ты не готов за них заплатить.

Я пытаюсь вернуть ему пистолет.

— Я не хочу этого делать, папа. Мне жаль.

Напряженная тишина воцаряется в моей спальне. Единственные звуки — это тихие всхлипы моей матери.

— Ублюдок. Ублюдок. Ублюдок.

Ублюдок. Ублюдок. Ублюдок.

— Заткни свой грязный рот! — рычит папа, вытаскивая свой собственный пистолет. — Приведите ее ко мне.

Один из людей моего отца хватает маму за руку, тащит ее и бросает, как мусор, к его ногам. Отец присаживается на корточки и берет ее за горло, приставив пистолет к ее голове.

— Вот как это будет происходить, Данте, — говорит он мне. — Ты слушай внимательно. Ты застрелишь Андреса, и я, возможно, позволю твоей матери прожить еще одну ночь. Понимаешь?

Я тупо киваю. Я хочу убежать. Хочу пойти и спрятаться в коровнике на ферме моего дяди.

— Сделай это, мальчик!

Я поднимаю пистолет на высоту плеча. Моя рука дрожит. Металл кажется жестким и тяжелым в моей руке, будто его там не должно быть. Мизинцем нахожу гладкий, холодный изгиб спускового крючка. Что, если он сработает не так, как должен? Папа все равно будет стрелять в маму?

— Время идет, мальчик.

Я оглядываюсь на папу. Он усиливает хватку на мамином горле. Мне нужно спешить. Ее лицо тоже становится красным. Я знаю, это потому, что она не может дышать.

— Все в порядке, Данте, — шепчет Андрес с пола, заставляя себя улыбнуться мне сквозь собственный ужас. — Спасай свою мать. Она ангел.

— Я знаю, — шепчу в ответ.

Слезы снова текут из моих глаз. Я больше не могу видеть его лица.

— Сделай это!

Папин голос звучит как гром среди ясного неба. Я закрываю глаза, а затем нажимаю на курок своей невинности.

Резкая отдача отбрасывает меня назад. Мою спальню наполняет неприятный запах, за которым следует шквал криков и аплодисментов.

— Рожден для этого. Начисто снес ему макушку! Добро пожаловать в семью, мальчик.

Я слышу гордость в голосе папы, и у меня в животе возникает странное ощущение. Не хочу, чтобы он гордился мной. Я хочу увидеть, как его жирное красное лицо взорвется, как у Андреса. Я не могу смотреть на своего друга сверху вниз. Не хочу видеть, что я натворил здесь, в своей спальне, поэтому закрываю глаза так крепко, как только могу, когда пистолет вырывают у меня из пальцев.

Все мои игрушки окрасились в красный.

Красный.

Красный.

Красный.

— Сладких снов, Данте, — слышу я усмешку папы.

Раздается глухой удар и крик, когда он снова толкает маму на пол. Его тяжелые ботинки волочатся по половицам, и я жду, когда дверь захлопнется. А потом я остаюсь один.

Совсем один с трупом Андреса и плачущей мамой, которая никогда себе этого не простит.

Ив

Должно быть, я снова уснула. Когда просыпаюсь, вижу, что одна. Я лежу, прислушиваясь к громким голосам по другую сторону двери. Один из них принадлежит Данте, другой — Джозепу, но я не могу разобрать их слов из-за гула двигателей.

Обернувшись в белую простыню, я спускаю ноги с кровати и иду в маленькую ванную. Все мое тело ноет. Воспользовавшись туалетом, я брызгаю холодной водой на лицо, а затем смотрю на свое отражение в зеркале над раковиной. Я выгляжу трахнутой. Хорошо и по-настоящему трахнутой. Размазанная тушь, растрепанные волосы, раскрасневшиеся щеки, припухшие от поцелуев губы — полный набор.

Куда он меня везет?

Почему он вернулся за мной?

Почему сейчас?

Я дура, если думаю, что он даст мне ответы. Даже если я закричу на весь самолет, он просто снова заставит меня подчиниться. Данте Сантьяго — худший тип властного головореза.

С другой стороны, он настолько хорош… ох, так хорош.

Смотрю на себя и застенчиво улыбаюсь. Я не могу лгать. Передышка в его сильных руках, облегчение от того, что он снова рядом со мной… это больше, чем я когда-либо мечтала. Мои обиды теперь не могут причинить мне вреда. Мое чувство вины начинает исчезать. Тем не менее, меня беспокоит тот размах ненависти, который я почувствовала в нем. Он хуже, чем раньше. Это пугает меня. Он пугает меня.

Я закрываю глаза и прислоняюсь лбом к зеркалу, наслаждаясь прохладой напротив своей кожи. Головная боль превратилась в тупую пульсацию, и у меня снова появляется это странное чувство разрыва связи.

Кто я?

Ив Миллер.

Несостоявшаяся дочь.

Отмеченная наградами репортер.

Любовница главного преступника.

Все эти звания применимы прямо сейчас, но я не чувствую себя достаточно сильной, чтобы быть кем-то из них.

Направляясь обратно в спальню, я поднимаю с пола свое черное коктейльное платье. Оно испорчено. Данте в спешке порвал его, торопясь вернуть меня. Я ни за что не смогу надеть его снова, и эта простыня тоже не вариант. Слишком много воспоминаний того времени, когда он впервые похитил меня и держал пленницей в своей спальне.

Открыв маленький шкаф, я нахожу пару чистых рубашек. Наконец хоть что-то, что я могу надеть. Надев светло-голубую рубашку на пуговицах, я закатываю рукава и поправляю воротник. Она смотрится огромной на моей стройной фигуре и сильно пахнет Данте — той самой пьянящей смертоносной мужественностью, в которой я тону каждый раз, когда он рядом со мной.