Тут напрягся уже Филипп. Из глубины поднялось предчувствие, которое точно подсказывало, кто это. И даже если Филипп ошибался, последнее, чего ему хотелось — видеть кого-либо. Он не хотел разговаривать, не хотел слушать советы. Ему было мучительно хорошо одному. Он почти представил, что ничего, кроме него самого, не существует.

Он положил ладонь Вайверну между лопаток, и тот тут же накренился, пикируя. Филипп обернулся: наездник тоже увёл своего дракона вниз. Вайверн резко свернул влево. Незваные гости — за ним. «Ну, как хочешь», — прошептал Филипп и вцепился в поводья сильнее.

Вайверн нырнул в крону, скрываясь в листве. Он лавировал меж ветвями, лианами, сжигал всё, что мешало на пути. Он взмывал, падал камнем. Прятался в тенях и зарослях, но всякий раз как Филипп оборачивался — преследующий сидел на хвосте.

Они играли в догонялки. Летали сквозь джунгли, петляя, как в лабиринте. Ветки цепляли одежду, крупные липкие листы хлестали по лицу. Вайверн выдыхался. Филипп чувствовал его усилия, и как только свет забрезжил меж листвой, увёл дракона туда. Они вылетели в ослепительно яркий мир, такой непривычный после зелёной полутьмы, и приземлились на берегу реки. Вайверн вопросительно вскрикнул, а Филипп спешился, не спуская взгляда со снижающегося дракона. Тот — такой же белый, как Вайверн, но с красными точками на чешуе — приземлился поодаль, кротко выгибая шею. Вайверн враждебно бил хвостом по земле.

— Здравствуй, отец! — выкрикнул Филипп, когда сомнений не осталось.

Дракон опустился на колени. Элиад Керрелл, несмотря на то что одна рука у него была парализована и покоилась на бандаже, уверенно держался в седле. Он перекинул ногу через седло с такой же ловкостью, как удалые мальчишки спрыгивают с лошадей, и оказался на земле.

— Здравствуй, — ответил он.

Филипп выглядел невозмутимо, но Вайверн уже выдувал из носа клубы дыма.

— Где же Гранит? — спросил Филипп с лёгкой издёвкой. — Почему ты на чужом драконе?

— Потому что ждать, пока вернётся мой, было бы так же долго, как ждать, пока мой сын сам соизволит рассказать, что он знает.

Филипп сжал кулаки.

— Ничего. Ничего он не знает, — процедил он. — Он дурак, и слепец, и если бы он знал, всё бы было иначе…

— Ты бы сбежал с ней? — Вопрос застал врасплох. Элиад ждал, его взгляд, тяжёлый и холодный, сверлил и нервировал.

Филипп не выдержал. Встряхнулся всем телом — и отвернулся. Он ушёл к обрыву над рекой и сел на землю, обхватывая голову руками. Та грозилась разорваться после бессонной ночи, и отец с его вопросами и молчаливым осуждением всё только ухудшал.

— Зачем ты здесь? — зло спросил Филипп, выуживая из волос крошечные листы. — Хочешь сказать, что ты был прав? Что я опять облажался? Ну так я знаю это. Понял уже. Вчера. Когда вернулся, и…

Филипп выдохнул и покачал головой.

— Я давно понял, что ты считаешь меня врагом, — тихо и спокойно проговорил Элиад. — Но неужели ты на самом деле думаешь, что у меня нет дел важнее, чем злорадствовать?

— Тогда зачем? — Филипп уткнулся лбом в ладонь, краем глаза следя за отцом. — Узнать, как я? — Он хмыкнул. — Отвратительно. Но я не идиот, чтобы что-то сделать с собой из-за этого.

— Это радует. — Элиад встал рядом с сыном. — А теперь скажи мне, что она говорила тебе?

— Ничего. Назвала имя, и всё. Я сказал Родерту проверить, но он ещё ничего не присылал.

— На Роуэла ничего нет. — Филипп вскинул голову, таращась на отца. — Да, Филипп. На него ничего нет.

— Ты знаешь?

Элиад кивнул.

— Твоя жена более ответственна, чем ты, Фил. Экстравагантна в методах (кто ей сказал, что убивающие проклятья на письмах — хорошая идея?), но всё же. И мне интересно, когда собирался сказать ты? Или если бы ты знал, что никакой информации нет, ты бы и не сказал?

Филипп сглотнул и глухо произнёс:

— Нет.

— Потому что ты не доверяешь её словам?

— Я верю ей, отец. Я не верю… — он не договорил, лишь покачал головой.

— Ясно. — Элиад нахмурился и продолжил тоном, не терпящим возражений: — В следующий раз я должен знать обо всех новостях. Кажутся они тебе неважными, непроверенными; кто-то другой считает эти новости недостойными — не важно. Я должен знать. Здесь я решаю, важно что-то или нет. Даже если ты мне не доверяешь.

— А как я могу тебе доверять? Я всю жизнь пытался быть лучшим. Всю жизнь! Чтобы заслужить хоть каплю одобрения. Настоящего, отцовского. А ты всегда был чем-то недоволен. Всегда что-то запрещал. Отстранил меня от боя, который значил для меня всё. Заменил на другого… А теперь я узнаю, что и он, и другие здесь тренируются, пока я там корплю над бумагами…

Элиад со вздохом сел рядом с Филиппом. Он хмурился, его светло-зелёные глаза бегали, а губы иногда вздрагивали в странном изгибе. Он будто думал: говорить или нет.

И в итоге сказал:

— Ты всегда был лучшим, Филипп. Во многом лучше меня. Но мне нужны люди, которые умеют подчиняться. И в этом ты никогда не был хорош.

Филипп рассмеялся в сторону. Было совсем не весело и совсем не вовремя. Он так долго хотел услышать эти слова, но сейчас, когда они наконец пришли, ему просто было не до того. И он не мог повернуться, взглянуть отцу в лицо и что-то сказать. Поэтому он просто смотрел, как река уходит за горизонт.

Они так долго и беспорядочно петляли по зелёным джунглям, что стало неясно: где они? Как далеко от базы? Наверняка это можно было определить по реке, но Филипп никогда не задумывался, куда она течёт: от полигона или к нему.

Он никогда не садился в этих местах и отчего-то даже не представлял, что река, казавшаяся с высоты крошечным ужом в гигантской траве, может быть такой огромной. Она была шире, чем та, в военном посёлке. Намного шире реки Вальде. И намного спокойнее.

Филипп уронил голову на ладони и застонал.

Почему мысли о реках всегда возвращали его к Анне…

— И что мне теперь делать? — спросил он едва слышно. — Это не то, что можно запросто спрятать, забыть или замять. Люди узнают. Если не уже. И я этого не выдержу.

— Выдержишь.

— Нет! Я не представляю, как! Люди никогда не говорили обо мне плохо. У них никогда не было возможности ударить меня по больному. А теперь она есть. И это не та ситуация, в которой я могу…

— Люди всегда будут обсуждать и осуждать, Филипп. Это неизбежно. Особенно в таких ситуациях. И это просто нужно пережить. Однажды — я надеюсь — ты станешь королём, тогда они будут пытаться напасть чаще. По любому поводу. И тебе придётся иметь дело с этим.

— Это другое. — Филипп сжал и разжал пальцы. Они словно окаменели от холода, а на ладонях краснели свежие мозоли. — Я могу думать трезво, когда дело касается политики. А сейчас нет. Сейчас не получается. У меня будто шум в голове. И она взорвётся, если шуметь будет ещё и снаружи. Я не хочу быть там во время пика.

— Пика не будет, пока ты не вернёшься. Пока нет вас обоих, они могут ничего не понять или решить, что это план.

Филипп нахмурился.

— Это можно было бы выдать за план… — Он потёр подбородок. — Мы будем делать заявление?

— Разумеется.

— И что мы скажем?

— Подумаем позже. А сейчас, — Элиад поднялся, — я не собираюсь ждать, пока ты перестанешь размазывать сопли, как десятилетка. У нас есть проблемы серьёзнее, чем сбежавшая девчонка. И мне нужна та часть работы, за которую ответственен ты.

— Меня всегда восхищала твоя способность поддержать, отец! — ядовито заметил Филипп, поднимая голову.

— Я не сказал тебе возвращаться. Ты можешь остаться здесь и заниматься делами, даже прямо в седле — мне важен результат.

— Отлично.

Филипп встал, глядя на отца исподлобья. Он знал, с самого начала знал, что стоит им встретиться, как они снова не найдут общий язык. Так случалось всегда, если они не обсуждали формальности.

Элиад не отреагировал ни на взгляд сына, ни на его тон, развернулся и направился к дракону. Тот, в отличие от Вайверна, спокойно лежал у куста и ждал, а заметив наездника, слегка изменил позу: привстал, прижимая лапы к груди, чтобы было удобнее забраться в седло. Вайверн так пресмыкаться не любил, а потому осуждающе фыркнул.