Рейднар скучающе пожал плечами, бросил китель на стул и сел, откидываясь. Безразличный взгляд застыл на человеке в чёрном.

— Тебе не интересно?! — воскликнул тот. — К Керреллам вернулась их реликвия!

— Меня не интересует Пирос уже больше года, Ариес. Совет наложил слишком большие контрибуции, чтобы думать ещё и о них.

— А зря! Их реликвия вернулась недавно. После их победы. И если бы я знал раньше, всё повернулось бы иначе! Никакие огнедышащие твари нам бы не помешали!

— Нам! — рассмеялся Рейднара, запрокинув голову, и смех его походил на лай. — И ты смеешь говорить о «нас»! Тебе стоило дольше отсиживаться на Форкселли, когда твои силы могли помочь здесь!

— Отсиживаться? — Лицо Ариеса осталось спокойным, но плащ затрепыхался, словно от ветра, которого в комнате не было и в помине. — Я достал вам всю технику, которая должна была привести Райдос к победе!

— Не привела, как видишь.

Ариес окинул императора презрительным взглядом.

— Из-за бездарности командования и неспособности анализировать.

— Легко анализировать, когда всё кончено.

Рейднар устало качнулся на стуле и перевёл взгляд на старинный канделябр по правую руку от Ариеса. По изгибам серебра ползла чёрная тень.

— Ты настолько спокоен, — прошипел Ариес. — Неужели ты не хочешь реванша?!

— Это зависит не только от моего желания, Ариес. У нас нет ни армии, ни средств, чтобы ввязываться в войну ещё раз. Наши торговые пути тщательно отслеживаются, и даже ты не сможешь ничего с этим поделать.

— С этим — нет. Но у меня есть другой план. Несколько. Ради первого я пришёл к тебе, отец.

Рейднар развернулся к Ариесу. Тот смотрел с усмешкой, кривой и опасной. Она могла бы напугать детишек, но Рейднар Роуэл лишь посмеялся.

— И чем я в этом могу тебе помочь, сын?

Ариес оставался серьёзен.

— Великие дома, — вкрадчиво заговорил он, — нужно уничтожать не снаружи, а изнутри. Мне нужно только войти в их уютный мирок, затмить бдительность, втереться в доверие, ослабить — и разлом будет делом времени.

Рейднар устало потер переносицу. Его взгляд стал холодным, жестоким, как у волка с герба Райдоса.

— С твоим-то умом, Ариес, предполагать такие наивно простые ходы! Они не примут тебя. Никогда. Мы проиграли войну, которую развязали сами. Это — огромное пятно, которое не смоют поколения. И тем более такой как ты.

Ариес поднял брови, скептически изогнул губы и дёрнул штору, заслоняя единственную полосу белого света в комнате.

— Это и правда позорное пятно, — прошептал он. — Но я всё ещё знаю, как можно восстановить величие Райдоса. И мне нужна лишь небольшая услуга. Мелочь по сравнению с тем, что я сделал для вас.

— Твои мелочи не помогли нам выиграть, Ариес! — вскричал Рейднар.

— Как и ваши трюки со взрывающимися людьми! Использовать собственных бастардов как пушечное мясо ради того, с чем лучше справилась бы бомба!

— Сколько заботы! Не смеши меня! Тебе и дела нет до этих мальчишек. Они все равно больше ни на что не годны. Тот даже взорваться достаточно не смог. Элиад Керрелл должен был быть мертв. Это была бы достаточно приятная компенсация за позорный мир, который они вынудили нас подписать. А потом шакалы бы разорвали Пирос, мальчишка-принц не успел бы опомниться.

Рейднар скалился, глаза его блестели ненавистью.

Ариес смотрел на него прямо, молча, с холодной яростью в почерневших глазах. Зал наполнился ядовитым чёрным туманом.

— Это всё очень занимательно, отец, — проговорил он. — Но вернёмся к моему плану. От тебя мне нужно немного. Всего лишь то, что принадлежит мне по праву, и то, что ты так хитро хочешь придержать. Мой титул. Признай меня своим наследником, и я сделаю так, что Пирос пожалеет, что не сдался, пока мог.

— Нет, Ариес. У меня достаточно сыновей и дочерей, способных занять трон. И ты свой титул не получишь. Никогда. Твои идеи привели Райдос во тьму, обратно, туда, откуда мы выбирались сотни лет. Больше я на это не пойду.

— Уверен?

Воздух вокруг зашипел.

— Я даю вторые шансы.

Рейднар взглянул в лицо Ариеса. Белое, острое, больше напоминающее череп в кромешной тьме и ауре из трепещущего смога. Губы императора растянулись в улыбке, а взгляд оставался холодным, как сталь. И слово — единственное слово — оказалось таким же острым.

— Нет.

Ариес разочарованно покачал головой.

— Тогда мне придется научить тебя тому, что есть настоящий взрывающийся человек.

И по залу с грохотом разлетелся чёрный дым.

Этот день пришёл без отсрочек. Календарь нельзя было переписать из-за боли в сердце. Нельзя было заставить солнце не всходить или перемотать жизнь на момент, когда всё кончится и гнетущее опустошение ослабнет.

Хелена чувствовала его приближение за недели. Мучительно долгие, они безжалостно день за днём утягивали её из только-только вновь расцветшей жизни обратно в кокон, из которого она могла лишь наблюдать за тем, как мир теряет краски, а все людские образы искажаются, будто обнажая свои истинные лица. Красавцы обращались монстрами, слова — ножами. Хелене исполнялось семнадцать лет, и каждый, кого она встречала, с кем имела неосторожность переброситься больше, чем парой дежурных фраз, спрашивали про бал ко дню рождения. Торжества с Летнем были традицией с самого её рождения, немудрено, что люди помнили и хотели знать. Но их невинные вопросы бередили незажившие раны, и свежая кровь была готова вылиться слезами.

Природа тоже умирала и кровоточила. Садовые дорожки залепили мокрые бурые листья, и они чвакали под ногами, пачкали чёрную юбку и такой же чёрный стелящийся до земли плащ. Белоснежные фигуры мраморного парка безмолвно следили за девушкой, медленно идущей к одной из статуй. Больше для неё ничего не существовало. Не было мира. Не было ветра и холода.

Хелена остановилась напротив статуи отца и прикрыла глаза.

Никаких слёз. Только обжигающая горечь.

Шум листвы — как его голос в последние недели болезни. Слабый, шуршащий. И всё равно различимый так чётко, словно отец стоял рядом и говорил с ней на неведомом языке, на котором люди, покинувшие этот мир, говорят с теми, кто им дорог. Хелена в призраков не верила, но сейчас невольно прислушивалась к ветру, будто он мог принести к ней отца. Но приносил он только воспоминания.

Белоснежная выточенная из мрамора фигура казалась живым человеком. Гардиан Арт сейчас стоял на постаменте, как порой стоял в центре зала и произносил речь, одну руку убрав за спину, а другой держа королевскую ленту. Большой палец на ней, мизинец чуть оттопырен, пальцы украшены массивными перстнями. Статуя повторяла его суровое лицо, сдвинутые брови над пустыми глазницами. Даже густая, но короткая борода была совсем как у отца, только белая. А у него была насыщенно-чёрная, вьющаяся, но блестящая. И в ней Хелена не помнила ни единого седого волоска!

Гардиану Арту было под шестьдесят. Многие в его возрасте блестели лысинами или покрывались сединой, время оставляло на коже отпечатки в виде пятен и морщин. Глаза выцветали, теряли блеск, а тело устало гнулось к земле.

Но Гардиан Арт не старел. Крупный, статный мужчина, он держал спину прямо и в седле, и в обществе. Он раскатисто смеялся, ругался с жаром. Днём Хелена могла подслушать совещания с министрами, где его жёсткие, бескомпромиссные заявления отдавались дрожью в позвоночнике, а вечером он поднимал её на руки и кружил по гостиной под всеобщий одобрительный смех.

Бывало, в вечера, когда она слишком капризничала и не слушалась, заявляя, что выросла достаточно, чтобы не спать допоздна, как все, он закидывал её на плечо и не обращая внимания на попытки вывернуться и удары по спине, сам уносил в спальню под неодобрительные взгляды матери и гувернантки. Бывало, перед сном рассказывал вместо сказок о том, что их нельзя обижать, несмотря на то что мать жаловалась на неё каждый день, словно по традиции. И никогда — никогда! — в его словах не было ни злости, ни осуждения. А Хелена всё равно боялась, что однажды отец может прийти к ней в том образе, в каком представал перед другими, — и он никогда так не делал. Вместо этого говорил тихо, глубоко и спокойно, смотрел ей в глаза, такие же темно-голубые, как у него самого. Она дула губы, отворачивалась, скрещивала и руки, и ноги, а потом он щелкал ей по носу, и будто что-то переключалось. Она с криком бросалась на него, словно хотела ударить, но неизменно повисала на плече, обнимая.