— Не нужно пускать мне пыль в глаза, Спаркс. Я говорил с вашим отцом и знаю, откуда у вас такое жгучее желание что-то «доказать».

— Я прошу руки вашей дочери, не потому что меня заставили!

— Ну разумеется! Совесть взыграла. Только думать надо было раньше! Моим ответом будет «нет», чтобы вы тут ни сказали.

— Генрих, пожалуйста, — взмолилась миссис Голдштейн, вцепившись в руку мужа, который был выше её на голову. — Давай хотя бы выслушаем мальчика.

Джон бросил на миссис Голдштейн короткий благодарный взгляд.

— Я бы просил руки Эмили и без необходимости, если бы не желания моего отца, — проговорил он. — Но если звёзды сложились так, позвольте мне хотя бы увидеть её! Позвольте поговорить с ней! Если она не захочет меня видеть, вы тоже никогда меня больше не увидите.

Джон знал, что Эмили не будет столь жестока, как её отец.

— Я уже сказал: нет. Уходите, Спаркс… — сухо, с глазами, блестящими от злости, проговорил мистер Голдштейн и готов был уйти, но миссис Голдштейн не позволила.

— Генрих! — воскликнула она. — Дай детям поговорить. Они взрослые люди. Тем более… — Она заговорила дрожащим шепотом, который, однако, Джонатан слышал чётко и ясно. Голос её дрожал: — Тем более, что теперь ты будешь делать? Как ты выдашь её замуж? Насильно за какого-нибудь старика, которому плевать? Она ведь не захочет сама… Она захочет…

«За меня захочет», — подумал Джон и потом заметил: миссис Голдштейн отводила мужа от лестницы и едва заметно подавала свободной рукой знаки, мол, иди наверх. Джонатан встрепенулся и сначала медленно, едва заметно двинулся к лестнице, — а потом шмыгнул прямо за спиной господина Голдштейна. Отвлечённый женой, которая вцепилась ему в плечи, тот даже не сразу сообразил, что произошло.

Джон бежал по ступенькам, перепрыгивая через две. Он слышал тяжёлые шаги за собой, погоню, крики и увещевания, но уже свернул с лестницы в такой знакомый коридор. Беглый взгляд…

«Попался, паршивец!» — рычание послышалось слишком близко, и Джон залетел в — он даже не сомневался — нужную комнату. Провёл ладонью по ручке, и новые механизмы щёлкнули в замке, запирая дверь. Джон был ключником. Он знал, что делает.

В дверь заколотили.

— Откройте! Это мой дом, Спаркс! Я вышибу дверь заклинанием, если потребуется!

Джон замотал головой. У него так колотилось сердце, что он даже не понимал, на самом ли деле в дверь кто-то стучит. Он медленно обернулся и встретился с удивлёнными взглядами Эмили и её служанки, что уставились на него из угла комнаты.

— Эми! — Джон шагнул, протягивая руки к девушке.

Та хлопнула глазами — и спрыгнула с подоконника. Она тут же оказалась в его объятиях, словно и не ожидала никогда увидеться. Объёмная сорочка висела на хрупком теле, длинные распущенные волосы спутались.

— Он меня тут запер! — пожаловалась Эмили, отстраняясь и заглядывая Джонатану в лицо. — И синернист забрал. Он кричал, когда узнал, и поклялся, что я в жизни отсюда не выйду!

— Ну, это он точно преувеличил.

В дверь забарабанили с новой силой. Послышался умоляющий голос Кэролайн Голдштейн, но её прервал крик, обещающий снести и дверь, и голову Джона.

— И это тоже преувеличивает.

Джон сглотнул.

— Но он ведь выбьет дверь… — Эми сжалась и впилась ногтями в спину Джона, стискивая ткань его пиджака.

— Не успеет. Заклинание спадёт через минуту, и дверь сама откроется. А пока… — Джон сглотнул, — скажи мне, ты выйдешь за меня? Если да, я сделаю всё красиво при твоём отце, даже если он попытается убить меня в процессе. Если нет — исчезну, пока меня не порешили, и будь что будет. Одно слово. Прошу тебя.

Он сжал её руку. Второй Эми заправила его выбившуюся из-за бега прядь за ухо. Она поджала губы в смущённой улыбке, и зелёные глаза её счастливо светились, когда полушёпотом она произнесла:

— Да, Джон…

Послышался умилённый всхлип служанки.

А Джон как будто ожил. К его лицу снова прилила краска, спина выпрямилась и расправились плечи. Он опустился на одно колено, не отпуская руку Эмили, и услышал, как щёлкнула дверь. Он начал медленно, глядя на Эмили сверкающими глазами и не переставая улыбаться. Все замерли, затихли. Он достал из кармана крошечную шкатулку, а в ней на бархатной подушечке покоилось тонкое усыпанное гранатами кольцо.

— Это — фамильное кольцо, последнее, что я взял у отца, прежде чем мы договорились, что теперь я сам по себе. У меня есть всё, чтобы мы могли жить спокойно: большая квартира в центре Мидланда, деньги, связи, титул. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы мы были счастливы. — Он выдохнул, глядя в по-детски светящееся лицо Эмили. — Эмили Голдштейн, ты станешь моей женой?

Она улыбнулась шире, бросила взгляд на отца и закивала.

— Да!

Джон поднялся и осторожно надел ей кольцо на палец. Эмили со звонким смехом запрыгала на месте и бросилась ему на шею.

— Тогда можете в моём доме не появляться, — пробасил мистер Голдштейн и, развернувшись, зашагал прочь.

Резко спущенная на землю Эмили растерянно посмотрела на дверной проём, где только что стоял её отец, и глаза её, мгновенье назад сиявшие от счастья, наполнились слезами.

Миссис Голдштейн вздохнула с осуждением, покачала головой вслед мужу и подошла к дочери. Та потянулась к ней, ускользая из объятий Джона, и зарыдала у матери на плече.

— Всё будет хорошо, милая, — шептала миссис Голдштейн. — Он примет это. Ты должна быть счастлива…

Джонатан вернулся к Эдварду поздно вечером и, не здороваясь, рухнул на диван. Он глубоко вздохнул, закинул руки за голову и улыбнулся, глядя в потолок.

— Всё! — торжественно выдохнул он. — Теперь я буду жить здесь!

Эдвард хмыкнул.

— У тебя есть квартира в Мидланде.

— Есть, — Джон кивнул. — Но пока туда перевезут мои вещи и обустроят всё, мне нужно где-то жить.

— И ты выбрал мой диван?

— Ты сам вызывался мне помочь. Я готов принять вашу великодушную помощь, ваше высочество!

— Я заставлю тебя платить аренду.

— Отвали, Керрелл! Я ведь шучу!

— Я тоже. — Эдвард пожал плечами. — Ты просто выглядишь слишком счастливым. Неужели никто не пытался снести тебе голову?

Джон глянул на друга, сжимая губы.

— Голдштейн хотел. Может, он даже попытался бы, но я точно застал его врасплох. Зря, наверно. Я хотел сделать красивый жест, показать, что я серьёзен, но, кажется, сделал хуже…

Джонатан сел, достал мундштук, и тонкая палочка затряслась в руках. Он поднял глаза с опаской. Эдвард стоял в шаге от него, смотрел грустно, понимающе и протягивал руку. На пальцах его приглашающе горели огоньки.

Джон мотнул головой. Как ни странно, курить ему сейчас не хотелось. И он просто крутил мундштук, снова уткнувшись взглядом в пол.

Ему было стыдно, словно он — провинившийся ребёнок. Только вина в этот раз была намного больше, чем разбитая ваза прошлого века, которую мать так упорно выбивала на аукционе. И последствия вины — намного сложнее…

— Как Эми? — осторожно спросил Эдвард, садясь напротив.

— Когда я уходил, успокоилась, — безжизненно отозвался Джон. — Кажется, она тоже думала, что поставить отца перед фактом будет хорошей идеей. И оба мы были неправы. — Он хмыкнул. — В любом случае, я заберу Эми оттуда уже завтра. Мадам Голдштейн обещала сделать всё возможное, чтобы сгладить углы, но… Но я сомневаюсь, что это возможно.

— Да ладно, Джон! Мистер Голдштейн не сможет злиться вечно! Он ведь не может не хотеть Эми счастья, верно?

Покрасневшее от гнева лицо мистера Голдштейна всплыло в памяти вместе с громом его жестоких слов и угроз. Джон затряс головой.

— Нет, нет, Эд! Ты его не видел! Единственное, чего он хочет — это снести мне голову. Потому что он считает, что это — позор. Клеймо. И хуже всего, что с ним многие согласятся.

Джонатан откинулся на спинку дивана, глядя в потолок. «Спарксы! Безупречная репутация!» Теперь он мог бы написать книгу о том, как одной глупостью перечеркнуть годы стараний отца, деда, возможно, прадеда.