У Юстиниана теперь появилась привычка вставать с петухами и после скромного завтрака приниматься за государственные дела. Феодора же валялась в постели до самого полудня. Потом поднималась, немного перекусывала — хотя всякий раз для нее неизменно накрывали ломившийся от яств стол — и приступала к омовениям. Ежедневно до пяти раз она принимала ванны, горячие и холодные попеременно; она верила, что, расслабляясь таким образом, холя и лелея собственную плоть, сможет восстановить ее гибкость и упругость.
Когда о том, что она проделывает это пять раз на дню, стало известно в городе — женщины из ее окружения оказались столь же болтливы, как и евнухи, — то большинству жителей столицы это показалось совершенно неправдоподобным. Вполне естественно, что в последующих россказнях и пересудах упомянутый факт был раздут досужими умами и приукрашен самыми невероятными подробностями — дескать, вода в купальне супруги Юстиниана искрится чистым золотом, другие же утверждали, что купается Феодора только в молоке белых ослиц.
На самом деле в этих купаниях ничего иного, кроме проявления здравого смысла, не было: ей следовало как можно глубже расслабляться, потому что ничто так не вредит красоте, как напряжение, а коль так, то всем известно — лучше всего его снимает именно вода. Что же касается еды, то ее нужно ровно столько, чтобы восстановить былые очертания фигуры, но не больше, иначе подвергнутся опасности изящество и грациозность; кроме того, не следует забывать о массажах, косметике и укладке волос — и все это с единственной целью вернуть привлекательность.
Феодора все еще была молода, а молодость способна творить чудеса. И очень скоро жизненные силы заиграли в ней, как и прежде, а вместе с выздоровлением возвратилась и радость жизни, и теперь, придирчиво глядя на себя, обнаженную, в одно из серебряных зеркал купальни, она не могла не отметить, что минувшие тяжелые и горькие времена оставили не так уж много разрушительных следов.
Ей хотелось произвести на свет еще одного ребенка, и это ее страстное желание, инстинктивное желание материнства, было сильнее всех прочих.
Но отцом такого ребенка мог быть только Юстиниан. И всю силу своего женского волшебства она направила на него: столь изысканно тонка была ее любовная игра, настолько она была обольстительна, всегда суля ему неописуемое блаженство, всегда разное, что страсть его не затухала, а вспыхивала с новой силой. Феодора же очень рассчитывала на то, что вновь сумеет забеременеть.
Но несмотря на все ее усилия, она так и не понесла; и постепенно в мозгу у нее укрепилась мысль, что, вероятно, ей уже не суждено зачать. То, что прежде, будучи куртизанкой, она считала величайшим достоинством, превратилось теперь в источник острого разочарования и обманутых надежд.
Тем не менее в часы долгих любовных игр с Юстинианом она достигла другого: настолько прочно овладела всеми его чувствами, что принц готов был служить ей как раб.
Случалось, Феодора подвергала Юстиниана маленьким испытаниям, посылая, например, великого принца, правителя могучей империи, с каким-либо ничтожным поручением, для которых имеются бесчисленные слуги. Эти прихоти он неизменно исполнял, хотя это и унижало его достоинство.
Иногда эта его готовность услужить раздражала ее, а случалось, что ей едва ли не становилось стыдно за него. В конце концов осознание того, что каждый ее каприз становится для Юстиниана законом, вызвало у нее нечто вроде легкой паники.
Если Юстиниан так легко подпадает под ее влияние, то не произойдет ли этого и в государственных делах? Не влияют ли на него так же и другие, возможно, во вред наследнику?
Она вспомнила об Иоанне Каппадокийце. В отношении этого человека она никак не могла повлиять на Юстиниана; даже зная о ее нелюбви к префекту претория, он упрямо отказывался удалить его от дел. Бывало, это злило ее. Но сейчас, в отсутствие других доказательств силы, Феодора едва ли не дорожила этим его отказом, усматривая в нем проявление твердости и воли. Но во всем, что касалось Юстиниана, преобладала одна мысль: никогда, никогда не сможет она отблагодарить его за проявленные к ней любовь и доброту. Какие бы неудачи его ни ждали, она всей душой будет преданна ему и его интересам.
Постепенно это породило новое чувство: полуосознанную любовь-привязанность, очень похожую на любовь матери к ребенку, не слишком одаренному и удачливому, а возможно, даже и ущербному. Большую часть своей нерастраченной любви к потерянным детям Феодора перенесла на возлюбленного.
Из друзей Юстиниана самыми близкими оставались Трибониан и Велизарий. Оба были холостяками, и Феодора видела их часто. При дворе, подобно поветрию, распространилась мода на чатранг, которому она научила старого императора. Впрочем, сам несчастный Юстин был теперь слишком слаб, чтобы по-прежнему играть в эту игру.
Когда приходили Трибониан и Велизарий, то обычно кто-нибудь из них садился играть с Юстинианом. Так они просиживали часами над клетчатой доской и фигурками, вырезанными из дерева и слоновой кости. В этом случае Феодора развлекала того, кто оказывался не у дел. Когда за доской сидели Юстиниан и Велизарий, а Трибониан не играл, беседа с ним была истинным наслаждением. Законник был светским человеком до мозга костей, а смелость Феодоры, ее женственность и язвительное остроумие возбуждали его изысканный ум и могучий интеллект.
Трибониан был, пожалуй, единственным мужчиной, который сдержанно относился к красоте Феодоры. То ли он был пресыщен, то ли настолько умело управлял своими чувствами, во всяком случае, каждый раз побеждало благоразумие. Всегда циничный, он тем не менее оставался безупречно галантным. Зная о Феодоре едва ли не больше всех, он вел себя так, словно никогда прежде не встречался с нею. В обществе Трибониана, хотя он и был развращен до крайности, она чувствовала себя спокойно и комфортно.
Но когда за доску с Юстинианом усаживался Трибониан и ей приходилось развлекать Велизария, все обстояло иначе.
В отличие от Трибониана, Велизарий распутником не был. Наоборот, он столько времени уделял делам службы, что на женское общество его уже не оставалось, и он никогда в жизни не хаживал на улицу Женщин, где молодежь традиционно утоляла свои нетерпеливые желания. Поговаривали — и Феодора могла в это поверить, — что Велизарий и вовсе был девственником.
Военачальник был настолько прям и бесхитростен, настолько неумело маскировал свои чувства, что зачастую приводил ее в замешательство своим откровенным восхищением. В его голубых глазах, обычно холодных, загоралось такое жгучее пламя, а голос настолько теплел, что она смущалась, и не только потому, что женщине в ней нравилась эта дань восхищения, но и потому, что ей это больше чем нравилось.
Феодора не могла не оценить силу этого человека, при этом испытывая привычное и совершенно неуместное искушение приручить эту гору каменных мышц. И хотя она знала, каким образом Велизарий поведет себя, если она даст ему хотя бы малейший повод, она также знала и то, что его восхищение еще не стало осознанным чувством. О, этой опасности она обязана избежать, ибо в ней таится гибель.
Испытав мгновенное искушение, Феодора поступила так, как поступает большинство женщин: выбросила эту мысль из головы. Потому что для нее времена безудержного кокетства остались в прошлом. Никогда не станет она осознанно поощрять соперника Юстиниана.
Так что, пока двое в дальнем конце покоя сидели, склонившись за шахматной доской, она, беседуя с Велизарием, всячески старалась направить разговор в безобидное русло, при этом не оскорбляя его чрезмерной холодностью. Когда Велизарий уходил, она порой сама поражалась, как ей удалось выпутаться из неловких и двусмысленных ситуаций, в которые он ее ставил. Ей не хотелось терять его дружбу, но не хотелось и чтобы полководец утратил расположение Юстиниана. Главная опасность, считала она, это его неопытность. Трибониан, привычный к женским уловкам и обольщениям, мог с улыбкой не обращать на них внимания. Но Велизарий, чувствующий себя свободно в толпе мужчин, в присутствии женщин становился неловким, застенчивым и стесненным. Нет нужды и говорить, что такой человек под воздействием могучего чувства, прежде незнакомого ему, вполне мог, не подумав, сболтнуть лишнее, а не то и учинить что-нибудь такое, что могло оказаться роковым. Феодоре было совершенно ясно, что Велизарию необходима женщина. Каждому нормальному мужчине она нужна, и если бы ей удалось помочь ему в этом, подыскав такую, которая взяла бы на себя удовлетворение его безответного, но настойчивого желания, военачальник был бы сохранен для нее и как друг, и как собеседник.
