После месяцев смертельной скуки в Пафлагонии хорошо было опять почувствовать полную свободу, восторг разрушения, увидеть гибнущие в огне здания, наслаждаться властью и ощутить наконец свою принадлежность к могучей, несокрушимой силе.

Мысли его вернулись к теще Софронии и тестю Сильвию Тестору, которые вместе с его женой остались в провинции. Эта Софрония несносна. Именно из-за нее его изгнали. Ее злой, как змеиное жало, язык, ее речи, обращенные против императрицы, испортили ему жизнь.

В Тиспасе же не было ничего привлекательного — ни ума, ни красоты. Быстро растолстев, в постели она больше всего походила на кусок холодной говядины.

Герои часто корил судьбу за свой несчастный брак. Надежды на наследство — и те не сбылись. Все имущество Сильвия Тестора в столице было конфисковано, а того, что принадлежало ему в провинции, едва хватало на жизнь.

Весть о мятеже привела Герона в неистовый восторг. Ускользнув от жены и ее родителей, он доплыл до Никеи по Понту Эвксинскому и прибыл как раз вовремя. Таких, как он, здесь было много.

У Герона накопилось достаточно обид, но главная была связана с императрицей. Он мог бы много чего порассказать о Феодоре, но прежде это было небезопасно. Теперь же он молчать не станет. Ведь это она виновата в том, что его изгнали. Из-за этого он потерял надежду сделать карьеру.

Но была еще одна, более глубокая, причина его озлобления. Он всегда чувствовал себя обманутым ею. Это началось давно. Тогда она была еще хоть и дорогой, но все же куртизанкой и нуждалась в его помощи. Он желал ее, и в награду она обещала себя. Сделав свое дело, награды он так и не дождался. Явившись к Феодоре и обнаружив пустой дом, он узнал у какой-то женщины, что Феодора объявлена вне закона и бежала. Но долг остался долгом. И Герои чувствовал, что готов задушить ее собственными руками.

А восставшие все бежали и бежали мимо. Его люди на миг остановились, с трудом разгибая натруженные спины и вытирая взмокшие лбы.

— Давай с нами! — окликали их. — Бросьте эту штуковину! Сейчас начинаем!

Люди Герона неуверенно озирались.

— А ну-ка, взялись! Вперед! — заорал Герон. — Не отвлекаться! Сергий сказал, что этой машиной мы можем сломать стены!

Отряд снова попытался продвинуться вперед. Но тут накатила новая волна бегущих ко дворцу, и часть отряда все-таки побросала веревки.

— Мы тащимся как черепахи!

— Они захватят дворец без нас!

— Мы все прозеваем, нам ничего не достанется! — кричали они.

Герон и приказывал, и упрашивал, но, увы, его уже никто не слушал. Хоть его и назначили главным, командиром он не был.

В конце концов отряд начал разбегаться. Вот и последние, не глядя на Герона, оставили веревки и рычаги и поспешили вслед за остальными. Их спины красноречиво говорили, что они-то знают, как действовать.

Герон остался в одиночестве и беспомощно уставился на могучую машину.

В эту минуту показались всадники. Их было трое, и он узнал Друба — главного у Синих, и Помпилия — старшего Зеленых. Последним ехал Сергий, назначенный военачальником восставших.

Они остановились возле неподвижно застывшего онагра.

— Что происходит? Почему машина стоит? — спросил он.

Взгляд его упал на Герона.

— Где твои люди? Они что, не подчиняются приказам?

— Люди ушли! — мрачно ответил Герон. — Ушли, чтобы участвовать в грабеже!

— Но нам необходима эта машина! — гневно вскричал Сергий. — Еще ни одно метательное орудие не достигло дворца. Баллисты, катапульты — все брошено где попало. Они разбегаются. Как я могу командовать, если никто не ведает, что такое дисциплина?! Надеюсь, что ты, Герон, разыщешь своих людей и машина наконец прибудет по назначению!

Вне себя от гнева, Сергий пришпорил коня и догнал уже отъехавших Друба и Помпилия.

Герон проводил его взглядом, но не тронулся с места. Так или иначе, ничего не получится. Как можно сколотить отряд из проходящих мимо оборванцев? Разве они станут слушать его? Да они просто поднимут его на смех! А онагр можно подвезти и потом. Тем более что он может вообще не понадобиться… Народ достаточно силен и без этого. Около ста тысяч людей, многие из которых так же хорошо вооружены, как и солдаты. Почему бы им не одолеть эти стены, даже если дворцовая гвардия будет сопротивляться? К тому же Сергий уверял его, что этого не случится.

Герои с отвращением взглянул на проклятую уродину, с которой его оставили наедине. Как она мешала ему насладиться битвой! Недолго думая, он решительно повернулся и бросился туда, где сейчас разворачивались события.

Теперь и Феодору охватил ужас. Случилось то, чего она так боялась. Из недр памяти всплыла картина: мертвый город Кирена. Там тоже вспыхнул мятеж, и город был стерт с лица земли. Ужасы восстания, о которых она читала, слепая звериная жестокость с обеих сторон, бесчисленные жертвы, смерть мужчин, женщин, детей…

Жуткий рев за стенами дворца принадлежал тысячеголовому зверю, жаждущему крови, пылающему лютой ненавистью к Юстиниану и верхушке империи, — но более всего и прежде всего к ней, Феодоре.

Девушка с улицы Женщин…

Именно так к ней относились византийцы. Ей вспомнилось, как бурно ее приветствовали, когда она впервые вышла к жителям столицы уже как императрица. Однако в их голосах уже тогда были и восхищение, и угроза.

И немалое время народ поддерживал ее на троне. Ситуация была диковинной и порождала бесчисленные анекдоты.

Но никогда, ни одного дня не воспринимали Феодору только как' императрицу. Чернь всегда помнила, что она одна из них, не лучше и не хуже.

Ей вспомнились слова Айоса, нищего: «Если люди повернутся против тебя, — сказал он когда-то, — гнев их будет во сто крат сильнее. Мстить тебе будут куда более жестоко, чем любому высокородному».

Айос мудр. И здесь он прав так же, как и в том, что никогда не порвать ей невидимую нить, которая связывает ее с этой толпой. А толпа эта теперь тысячеруко тянется к ней, чтобы сбросить, растоптать, уничтожить ее, тем самым удовлетворив извечную жажду отмщения той, что поднялась из грязи. Только так могут они оправдать собственную ничтожную бездарность и посредственность.

Ей стало не по себе.

Воины по-прежнему пытались потушить храм Святого Стефана. Однако его уже было не спасти. Благо еще, если огонь не перекинется на другие строения.

Камни продолжали со свистом лететь через стены. На фоне дыма выделялись сверкающие доспехи гвардейцев. Похоже, мятежники на время отхлынули.

Что же будет дальше?

До штурма дело еще не дошло. Пока только подожгли казармы, а от них вспыхнула церковь. Но ведь это только начало! Милостивый Господь! Остается надеяться только на чудо. Как долго сможет продержаться гарнизон дворца под натиском такого скопища народу? Многие из них вооружены, да и преступники, освобожденные из тюрем, также примкнули к мятежникам. Это придало восстанию еще большую жестокость. Разбредясь по городу, многие воины тоже участвуют в разбое. А они опытны и в состоянии организоваться. Даже если штурм отразят, продержаться можно будет в лучшем случае лишь несколько дней. В любой момент и гвардейцы тоже могут повернуть оружие против тех, кого должны были бы охранять. Так бывало не раз.

Потом начнется резня. Двор, слуги, друзья — ее и Юстиниана, — все погибнут. Это будет полное, окончательное истребление.

Феодора была совершенно измучена, но вдруг у нее мелькнула странная мысль: что, если этой толпе нужна она? Только она? Может быть, если их ненависть получит удовлетворение, они разойдутся и вернутся к нормальной жизни?

Что, если отдать им себя?

Феодора задумалась. Как сделать, чтобы об этом узнали многие, чтобы весть разлетелась по всему городу? Тогда мятежники остановятся.

Ипподром!

Ну конечно! Хоть город и охвачен мятежом, а власти не имеют силы его подавить, Ипподром остается местом сбора мятежников. Они собирались там и накануне. Именно поэтому был отложен штурм дворца — вместо этого они толпились на Ипподроме, слушая своих ораторов, которые славили победу, проклинали власти, предлагали планы еще более страшных разрушений.