Он часто утомлял ее рассуждениями по разным сложным метафизическим вопросам, потому что с некоторых пор считал себя главой церкви, последней инстанцией во всех религиозных спорах.

Неужели он и сейчас занят одной из этих худосочных теологических абстракций?

Феодора в негодовании топнула маленькой ножкой. Но что она могла поделать?

С горечью она взглянула на ложе, но тут же вскинула голову, задержала дыхание, глаза ее засияли, губы приоткрылись. За дверью послышались шаги и лязг железа.' Стража салютовала императору оружием.

От раздражения и обиды не осталось и следа. Розовым вихрем метнулась она от окна и встала у ложа, когда распахнулась дверь и вошел Юстиниан.

Только сейчас она заметила, что волосы его совсем поседели, а поступь стала внушительнее. Улыбаясь, он закрыл за собой дверь и направился к жене. В глазах его она прочла и любовь, и восторг.

Любовь — это к ней. А причину восторга еще предстоит узнать.

— Ты ждала меня, дорогая! — воскликнул он.

— Да. — Она не стала скрывать дрожи в голосе, которая соответствовала не только ее минутному настроению, но и дальнейшим планам.

Юстиниан нежно поцеловал жену.

— Я так стремился прийти пораньше! Но заседание никак не заканчивалось, ибо поступили важные сообщения.

Он замолчал, и она немедленно простила его. Не безразличие к ней, не охлаждение, а дела задержали мужа.

— Ты так прекрасна сегодня, — голос Юстиниана охрип, улыбка стала другой. Он обнял ее хрупкие плечи, его поцелуи стали нетерпеливыми.

Феодора знала, к чему он клонит, но медлила, как это часто делают женщины, чтобы оттянуть развязку.

— Что за сообщения? — спросила она.

— Очень важные, — ответил он. Было видно, что сейчас ему нет до них никакого дела.

— Скажи мне…

— Иногда я совсем забываю, как ты красива!

— Я всегда здесь… чтобы память не слабела…

— Но целых два месяца! Ты больше не должна оставлять меня одного. Обещай мне.

— Обещаю.

— Ты любишь меня?

— Да.

— Очень?

— Больше всех на свете.

Он не улыбался больше. Накидка соскользнула с ее плеч, оголив спину и грудь. Феодора не сопротивлялась.

— Я думала, ты расскажешь мне… какие-нибудь новости, — прошептала она, задыхаясь.

— К черту новости! Подождут.

— Любимый…

Розовый шелк легким облаком слетел на пол.

Немного позднее она размягченно прошептала:

— Дорогой мой, ты принял любовный эликсир?

— Нет, — он удивился. — Я никогда…

— Знаю, — пролепетала она сонно. — Но ты был такой… такой…

Он прервал ее поцелуем.

— Это из-за того, что тебя давно не было.

Феодора помолчала. Ну что ж, эта часть вечера была чудесной. И теперь ничто не мешает перейти ко второй.

— Эти сообщения, о которых ты говорил… — начала было она.

Юстиниан приподнялся.

— Ах, да… Важная победа в Дарах. Именно это задержало меня.

— Но это же прекрасно!

— Велизарий превосходно встретил персов. У него было меньше двадцати тысяч воинов, но он разгромил армию Фируза, лучшего полководца царя Кавада, которая была вдвое больше. Десять тысяч убитых, остальным пришлось убраться обратно в Персию. Кроме того, мы захватили их священное знамя и золотую повязку Фируза, которую тот потерял в пылу битвы.

— Велизарий великолепен!

— Он гений битвы, я в этом убежден. За последние сто лет у нас не бывало такой победы над персами.

— И теперь воцарится мир?

— Да. С Персией.

Феодора коротко взглянула на него.

— Нам угрожает кто-то еще?

Он усмехнулся.

— Похоже, на этот раз угроза исходит от нас самих.

— Юстиниан! Ты в своем уме?

— Хорошо. Я объясню. Хильдерика, короля вандалов, сверг с трона и бросил в темницу узурпатор Гедимер, истовый арианец[68], лютый враг православия. А все потому, что Хильдерик был добр и терпим к православным. В интересах высшей справедливости нам придется вмешаться…

Феодора была не готова к такому известию.

— Ты собираешься выступить походом на королевство вандалов?

Император кивнул:

— Я отзываю Велизария в столицу. Он станет во главе и армии, и флота.

— А как на это смотрит совет?

— Поначалу разногласия были, но патриарх Гиппия сказал, что ему было видение. Мы не должны отказываться от благого дела утверждения православия в Африке. С нами будет Бог, и он поможет одолеть арианских еретиков, которые также и враги Сына Божьего. Эта речь патриарха прекратила споры.

Феодора сознавала, насколько могучую силу имеют такие слова в устах столь влиятельного человека.

— Кроме того, — продолжал Юстиниан, — по нашим сведениям, королевство вандалов ослабло, его раздирают распри. Оно по праву принадлежит империи, и у нас есть все, чтобы наконец отвоевать его. Не ты ли сама говорила мне, насколько важны войны, чтобы вписать имя властителя в историю навечно.

Феодора глубоко вздохнула. Безусловно, он прав. Но эта война куда более опасна, чем она прежде представляла. Это означает морской поход за полторы тысячи лиг. А африканское побережье так негостеприимно! Не говоря уже о том, что война проделает огромную брешь в казне.

— А у тебя хватит на это денег? — спросила она.

— Что говорить, этот поход ляжет тяжким бременем на казну, но я найду средства… Или префект претория их найдет…

— Новые налоги?

— Скорее всего.

— Ими и так постоянно недовольны.

— Дорогая, без этого не обойтись. Неужели они не понимают? Мы воюем с Персией, платим диким северным племенам, чтобы те сохраняли нейтралитет. А строительство укреплений, а затраты на суды и управление — на все это нужны деньги. И у префекта есть кое-какие мысли на сей счет.

— Иоанн Каппадокиец слишком безжалостен. Когда-нибудь он накличет на тебя беду.

— Об этом мы уже говорили! — нетерпеливо оборвал ее Юстиниан.

Префект не давал иссякать потоку золота, текущему в казну, и поэтому Юстиниан закрывал глаза на жестокость и продажность Каппадокийца.

Феодора не стала настаивать. Ей надо было выяснить еще кое-что, о чем она совсем забыла, сраженная внезапной новостью.

— Но перед тем, как вовлечь империю в новую войну, следует кое с чем разобраться, — начала она.

— С чем же это?

— С Синими.

Юстиниан недовольно пожал плечами. Вопрос был не из простых.

— Зеленые все еще жалуются на них? — спросил он.

— На них жалуются все. Им так давно все сходит с рук, что они окончательно распоясались.

— Это пройдет. Утихомирятся рано или поздно.

Феодора подняла тонкие руки и стала приводить в порядок рассыпавшиеся волосы.

— Утром я имела беседу с Нарсесом. Он рассказал кое-что о том, что происходило летом. Мне это совсем не нравится, да и Нарсес тоже обеспокоен.

— Да, знаю. Мне докладывали. Но думаю, что Нарсес напрасно впадает в панику. Хулиганству всегда и везде находится место, особенно летом, когда жара гонит людей на улицы.

— Но ведь это уже почти анархия!

Юстиниан перевернулся на спину, устремив взгляд в потолок, и с досадой проговорил:

— Убежден, ты преувеличиваешь. Даже если это и так, я все равно не знаю, что здесь можно сделать.

— Их можно наказать, если поймать с поличным. Мне говорили, что власти закрывают глаза на их бесчинства, а магистрат сразу же прекращает дела о них. Ну покажи наконец им, что власть — это ты! Пара уроков остудит их пыл, а остальным продемонстрирует, что ты хочешь и можешь пользоваться властью.

Какое-то время Юстиниан молчал. Потом ответил:

— То, что ты предлагаешь — невозможно. Неужели ты действительно хочешь, чтобы я вмешался в эту междуусобицу партий?

Он встал и задернул занавеси алькова. Стало темно.

— Давай спать, — сказал он. — Я чрезвычайно устал.

Это был его обычный способ уйти от спора.

Феодора немного посидела в темноте. Она все понимала. Юстиниан с большим удовольствием занимался войнами, чем внутренними делами империи. Он хотел быть для своего народа мягким правителем. Жесткие шаги внутри империи могут поколебать его популярность. И слишком часто он, улыбаясь, говорит «да», когда должен бы сурово сдвинуть брови и строго отказать.