Она отвернулась от меня, жестом велела поднять товарища. Я старался очень аккуратно поднимать Макса. И чуть не уронил обратно, так сильно он застонал.
Девушка дернулась, но не повернулась. «Ничего милая, мы справимся, дойдем. Только веди!»
Как в кино стена стала полупрозрачной, за ней шла дорога, вся серая, из бетона или цемента…. Девушка запела и с этой ноты шагнула в эту марь, потянув нас с товарищем.
Пролетели года; Отгремели бои,
Отболели, отмаялись Раны твои,
Но, великому мужеству Верность храня,
Ты стоишь и молчишь У святого огня.
Трудно было идти, я видел только спину провожатой, слышал ее голос, но каждый шаг давался огромным трудом. Макс стал весить просто тонну. Она велела найти в себе силы?
Ты же выжил, солдат; Хоть сто раз умирал,
Хоть друзей хоронил; И хоть насмерть стоял.
Отчего же ты замер — На сердце ладонь?
И в глазах, как в ручьях; Отразился огонь.
Ненависть? Чем не стимул? Помнил из сети призыв научиться ненавидеть их так, как они ненавидят нас. Да, ненависть — это хороший временный стимулятор. Но если во мне недостаточно убеждённости в собственной правоте, веры в себя, настоящих мотиваций — ненависть ненадолго поддержит "горение".
Приходится всё время делать инъекции ненависти, за ними нет ни Божеских, ни исторической правды. А ненависть — она как чистый адреналин: когда крови хватает — учащённое сердцебиение помогает, а когда крови нет — то адреналин только зря заставляет сокращаться сердце. Еще пара шагов, нужно пару шагов сделать.
Говорят, что не плачет Солдат — он солдат,
И что старые раны К ненастью болят.
Но вчера было солнце И солнце с утра…
Что ж ты плачешь, солдат, У святого костра?
Я убежден, что, если мы научимся ненавидеть ТАК, как они — мы проиграем, даже победив на поле боя. Они уже проиграли — их ненависть к русскому, явленная задолго до русского пришествия, привела подконтрольную им территорию к пропасти. Им только и остаётся, что инъекции — то ненависти, то западных подачек.
Научите общество их ненавидеть — и вы погубите всё, за что отдано столько жизней. Я понимаю, что это за война, это война пытается поставить русский мир на колени, в прямом или переносном смысле, как кому угодно. Пока я живу, пока могу сражаться, на колени я не встану. Иду, впечатывая каждый шаг в эту дорогу. Как когда-то Маресьев, я дойду. За странной девушкой, по какой-то дороге. Мне хватит сил, я дойду.
Ты же выжил, солдат, Хоть сто раз умирал,
Хоть друзей хоронил, И хоть насмерть стоял.
Отчего же ты замер — На сердце ладонь?
И в глазах, как в ручьях, Отразился огонь.
Шаг, второй. Макс бессознательно сползает, подтягиваю к себе. Почему не брошу, ведь он такой тяжелый…. Своих не бросаем! От пота я почти перестал видеть проводницу, она все так же пела и шла, не оборачиваясь и не останавливалась.
А я вспоминал, почему я на этой войне… Вспоминал разорванных в клочья детей Донбасса, красные речки крови на асфальте. Вспоминал шутки украинцев про Крым, оставленный без воды и электричества, вспоминал улюлюканье толпы вокруг примотанных скотчем к столбам «диверсантов» и «мародёров».
Посмотри же, солдат, — Это юность твоя,
У солдатской могилы Стоят сыновья.
Так о чем же ты думаешь, Старый солдат?
Или сердце болит, Или раны горят…
Вспоминал надпись на шлеме моего мучителя «Jedem das seine»[1], такую же, как на воротах Бухенвальда. Вспоминал измождённые пытками и издевательства лица русских военнопленных, в соседних камерах.
Вспоминал все эти свастики и вольфсангели, а главное то, что значительная часть народа Украины в общем-то приветливо относится к тем, кто их носит. Нет никакого «братского украинского народа» и быть не должно.
Ты же выжил, солдат, Хоть сто раз умирал,
Хоть друзей хоронил, И хоть насмерть стоял.
Отчего же ты замер — На сердце ладонь?
И в глазах, как в ручьях, Отразился огонь.
Где-то недалеко забрезжил свет. Девушка хоть и медленно, но шла. А около выхода стояли люди — призраки. Одиннадцать человек, шесть с одной, пять с другой. Все молодые в старой, советской форме, они улыбались, с гордостью смотря на меня и товарища на плечах.
Макс опять начал сползать. Тот шестой подхватил моего друга со второй стороны. Идти стало легче. У самого выхода из этой темноты мой помощник, слитным движением оказался с другого бока от меня сунул мне что-то в, чудом уцелевший, карман и вернулся к своим.
И в глазах, как в ручьях; Отразился огонь.
Ты же выжил, солдат, Хоть сто раз умирал,
Хоть друзей хоронил, И хоть насмерть стоял.
Отчего же ты замер — На сердце ладонь?
И в глазах, как в ручьях, Отразился огонь[2].
Последние аккорды песни, я встретил в лесу. На землю я рухнул сразу, усталость и Макс прижали к земле. А девушка так и стояла спиной, тяжело дыша.
— Ну что воин, тебе пора домой. А медаль храни. От себя оторвал.
Полуобернулась девчонка, сделала шаг уйти, но замерла:
— Ах, да, с тобой хочет попрощаться твой друг.
Перед ней стоял Серега, таким, каким я его помню перед вылетом. Улыбчивым, красивым, молодым. Он обошел чуть качнувшую головой девушку и подошел ко мне. Присел рядом с нами.
— Андрей, привет, дружище.
— Я сплю? Серый, скажи, что все было сном!
Его глаза чуть потухли. Он весь подобрался, опустил глаза и мотнул головой.
— Нет, друг. На этом свете ты меня видишь в последний раз. Но не расстраивайся, я знаю мы еще увидимся, потом. Ты только ко мне не спеши.
— Серый…
Что ему сказать? Что мне жаль? Это не передаст и тысячной доли того чувства одиночества, скорби, грусти.
— Я знаю, я все знаю. Я вас тоже люблю. Ты не думай, на той стороне не плохо. Помнишь, как говорили? Быть воином — жить вечно? Вот правильно говорили.
— Серый!
— Ничего, все пройдет! Запомни, я всегда буду с вами. С тобой и Максом. Ты уж прости, что так получилось, по-иному не смог вас вытащить оттуда. Я ж тогда прозевал этих, не успел предупредить. Не поминай лихом.
Он встал, такой привычной, легкой походкой подошел к девушке, поясно поклонился и исчез перед ней.
— Здесь около километра до расположения, спокойно отдыхайте и идите. Сам придумаешь, как рассказать. А мне пора.
— Спасибо!
— Своих не бросаем.
Итак, какая-то полянка (полянка ли? Просто пересечение тропинок?) в лесу, сковывающая тело усталость, страшное желание пить, гнетущее чувство кромешного непонимания, происходящего вокруг.
Земля разверзлась. В ней распахнулись невидимые двери и исторгли из себя кряхтящего старика. Выводы о возрасте во тьме можно было сделать сугубо по голосу, вопрошающему, кто мы такие. Хорошо хоть на… не послали, как в древнем меме. Это был Леший.
Позже, когда я бывал на этой точке по светлу, с обитателем земельных недр (точнее — блиндажа, который был выкопан на поляне), я познакомился получше. Леший — это, разумеется, позывной. Но он так точно описывал реальность, что в него легко можно было поверить. Особенно после прогулки по «неясно где».
Ветхий дед в пиксельном камуфляже обитал возле одной из точек эвакуации. Когда я смотрел на него, мне казалось, что он живёт на этом месте как минимум последние лет двести. Это бы объяснило, почему он воюет на стороне России. Ну или он своеобразный "дух фронта", который перемещается вместе с русскими солдатами, помогает и уберегает.
Он проводил нас к населенному пункту. «Давай, оставайся здесь, а я пойду, посмотрю, кто там, в деревне», — говорю штурману. И тут заметили технику с буквой Z.
— Все, Макс, сто процентов наши.
— Отец, русские войска здесь есть?
— Да, мужики, сейчас отведу.
— Можно попить?
Пить хотелось больше чем есть. Моих дарованных сил не осталось. От боли я упал.
Смотрел в такое родное, синее, бескрайнее. И вспоминал рыжую косу своей спасительницы. Как полоску зари. Как маленький лучик надежды.
