— Тебя тоже могут убить, да ещё и накликаешь беду на весь аул! — говорил джамаат в один голос. Не послушал алчный квачикъинец и пошёл в хлев.

Когда он поддел ломом край большого плоского камня, загрохотали небеса, задрожал и сам он, будто ударило его током, и упал без сознания. Люди вбежали в хлев, вынесли его на воздух… И тут стало всем не до него. Весь джамаат, разинув рты, смотрел, как поляна перед аулом заполняется животными. Целыми стадами из леса бежали олени и собирались в одном месте.

— Не к добру это, значит, Джурмут перед большой бедой, — сказал один старик, — зверям идёт откровение от Аллаха, Всевышний их оберегает и собирает в безопасное место.

Прошло немного времени, наступил вечер, и услышал такой грохот весь Джурмут, будто разрушились горы. Утром люди обнаружили, что часть горы между Салда и аулом Чорода рухнула, и там образовалось опасное место с обрывами и камнепадом. И точно такое же возникло с восточной стороны, отсекая Салда от аула Ульгеб.

— Вот почему олени прибежали к ровной поляне! — сказал убелённый сединой мудрый старик-салдинец.

После этого все стороной обходили хлев с его каменой плитой и подносом под ним. А у того человека, что ударил по камню ломом, сначала высохла рука, что тронула каменную плиту, а через время он заболел и умер.

Говорят, на его похороны второй брат не пришёл. Жил он со своей отарой в горах и вечерами возвращался в местность Колохъ, недалеко от родного аула. В то лето он женился на девушке своего же тухума, однако никак не возвращался к ней в аул, говорят, что боялся оставить другого человека возле своей отары. Молодую жену терзали подозрения, что муж завёл себе другую, ведь не возвращается месяцами в аул.

Однажды в зимний день она наготовила еды и понесла её к мужу в горы. Был полдень, снег в том году с осени не выпал. Только лишь на вершинах дальних гор сидели сверкающие ледяные шапки, что отражали солнечные лучи. Жена чабана шагала в гору и прошла уже половину пути, когда вспомнила, что недалеко есть небольшой родник. Она решила там отдохнуть, выпить воду и после продолжить путь. Прошагав ещё с десяток метров, она оказалась у родника и застыла как вкопанная. На плоском камне у родника спиной к ней сидела молодая девушка с роскошной косой, которая длинной змеёй легла на бурую листву. Сквозь журчанье воды можно было разобрать негромкий голос, будто девушка напевает какую-то незнакомую песню. Жена чабана удивилась. Ни одного села или хутора не было поблизости. Как тут могла оказаться молодая девушка с распущенными волосами и ещё без чохто, понять она не могла. Но коса, похожая на змею, будто заворожила её, и она сделала шаг, затем другой, третий… и пошла, как во сне, ничего не понимая, ничего не видя, кроме этих блестящих тяжёлых прядей. И вот пальцы прикоснулись к шёлку волос. «Как же красива эта коса…» — сказала она. Девушка обернулась, улыбнулась и пропала вмиг, словно пена на воде.

Жена чабана бросилась бежать, сначала бежала прочь от родника, затем всё выше и выше по горе, туда, где пас отару её муж. Она задыхалась, а сердце её было готово вырваться из груди, когда навстречу ей вышла отара овец и два вожака-козла. Животные шли, будто какая-то невидимая сила подгоняла и направляла их, но ни одного пастуха не было поблизости. Небо темнело, и по нему разливалось алое зарево, будто солнце, исчезающее за зубцами дальних гор, поранилось об их вершины. Женщина кричала, звала мужа по имени, но никто не вышел к ней и ей не ответил. Ей стало страшно, и она решила вернуться в аул. Спустившись к подножью горы, она перешла речку, и тут её охватила дрожь и сердце словно кто-то сжал в кулаке. Вокруг стояли отвесные скалы, между ними пролегли пропасти, но и со скал и из пропасти доносились голоса, они звучали всё громче, как будто приближалось какое-то торжественное шествие. Особенно отчётливо был слышен один женский голос, а совсем скоро жена чабана могла разобрать каждое слово, как если бы произносящая клятву стояла в трёх шагах от неё.

Рохьоб бугаб цIаялъугIа,

ЦIадаб бугаб гIучIалъугIа,

ИталъугIа (гьвеялъугIа), аталъугIа (чуялъугIа),

Ати вугав вехьасугIа (Чоа вугав вехьасугIа),

Багъич гьечIаб квералъугIа,

Курхьин гьечIаб рукьалъугIа.

Вот что вышло в подстрочном переводе:

Клянусь огоньком, что в лесу,

Клянусь хворостом, что в огне,

Клянусь собакой и конём,

Клянусь чабаном на коне,

Клянусь рукой — без кольца,

Клянусь запястьем — без браслета…

Как жена чабана добралась до аула, вспомнить она так и не смогла. Пролежала без памяти семь ночей и семь дней. А рука, которой прикоснулась она к волосам девушки шайтанов, начала высыхать и сохла, пока не остались от неё только кости да кожа. Когда пригласили к больной женщину, которая имеет связь с шайтанами, та сказала, что так и бывает, если на руке нет кольца или браслета. Было бы кольцо или браслет, шайтаны не навредили бы. Сработал бы металл как оберег.

А через некоторое время нашёлся и сам чабан. Люди обнаружили его бродящим вдали от отары, и был он в трауре. Рассказал, что была у него возлюбленная из потустороннего мира, хотел брать её второй женой. Тогда он мог бы вернуть себе золотой поднос или сам ушёл бы в мир шайтанов вместе с отарой. Но пришла жена земная, прикоснулась к его любимой, и та исчезла, больше не приходит. И была, говорят, у него своя песня с печальной мелодией, посвящённая возлюбленной:

Муърул сверу кIварай, Минасул Шамай,

Щобал къотIу егьи, мун дир йокьулей,

В подстрочном переводе:

Шамай, дочь Минава, ушедшая, покинувшая горы,

Вернись через хребты, моя любимая…

Полусумасшедший, он не смог вернуться в аул и жить, как раньше, всё время ходил по горам, спускался в пропасти, искал свою Шамай и пел песню, что сложил для неё. А потом он пропал. Где и как умер, никто точно сказать не может. Его земная жена стала квачикъом (короткорукой, с высохшей рукой), детей у них не было, и на них закончился странный тухум салдинцев — КвачIикъилал. А их хлев, дома и развалины, где были дома, перешли в вакъф (собственность мечети, джамаата сохранённая ради благотворительности села, позже место это было куплено одной семьёй большого тухума в ауле).

Этот хлев и сейчас можно увидеть в центре села, а в дальнем его углу лежит большой камень. Говорят, под камнем всё ещё спрятан золотой поднос тухума КвачIикъилал. Но люди считают это место безбаракатным, и никто не хочет ступить на эту землю. Никто не рискует прикоснуться к камню.

Брат прислал небольшой видеоролик из мельницы в горах. Ни комментария, ни голосового сообщения, просто небольшая съёмка на телефоне, как работает мельница. Он всё понимает — не надо тут слов, достаточно того, что есть. К чему тут слова? Они излишни.

Многократно прокрутил этот ролик, он меня вернул в детство. Тут мама покойная пришла ко мне, она собирала дрова и хворост для костра. Потом чистила ячмень, брала жареный ячмень с кукурузой, сыпала в корыто мельницы, чтобы промолоть, сделать толокно.

Помню дядю, который приходил до начала процедуры. Он садился у костра, брал оттуда уголёк, прикуривал длинную самокрутку и, весь в дымном облаке, начинал обстоятельно обсуждать предстоящую работу. Они с несколькими сельчанами снимали большой вращающийся камень и затем дядя специальным молотком обтесывал его, чтобы был шероховатым и лучше измельчал зёрна ячменя и пшеницы, превращая их в толокно или муку. После того, как дядя завершал работу, молодые люди, орудуя деревянными кольями, двигали этот большой круглый камень и надевали его на ось. Женщины — кто за костром следил, кто ячмень чистил, кто жарил зёрна для толокна, а мужская часть в ответе за мельницу: за камень, за колесо, за лопасти, которые вращают камень, и то, чтоб вода поступала в нужном количестве. Когда дядя заканчивал свою работу и камень был уже надет на ось, мама высыпала мешок жареного ячменя в корыто, что над камнем, и звала меня: