ХIваразулги чIаргIин ва, чIагуяй дун,

ЧIагуязул ургъил ва, пашманай дун…

Плакальщица оплакивает себя, на долю которой пало такое громадное горе как смерть некоей Мечлеч. Дословно это звучит так:

О, как я несчастна, будучи живой, от смертей близких,

Не меньше переживаний и горя от проблем и забот живых.

Одним словом, уход из жизни одних и проблемы других живых — и то и другое терзает в этой несчастной жизни, говорила в своём плаче несчастная женщина шайтанов.

Вот эту странную историю про шайтанов рассказывали в одну из зимних ночей мне в ауле. Трудные для восприятия и не очень благозвучные имена шайтанов пугали, когда я выходил ночью на улицу. За каждым поворотом и серпантином старого аула, в развалинах, возле кладбищ и в затаённых местах мы, дети, видели Эчлечов и Мечлечов. Порой от страха слышали странные звуки отовсюду. Кругом был какой-то ореол таинственности и волшебства. Вышеприведённый стих женщины на диалекте звучит вполне поэтически, красивым слогом и аллитерацией, в переводе получается коряво и не очень звучно.

С тётей у меня получилась занимательная и долгая беседа. Она очень остроумный и тонкий рассказчик, умеет передать все краски, чувства и переживания тех, о ком она рассказывает. У нас особое место занимают истории потустороннего мира: истории шайтанов и джиннов, кажей и кавтаров (домовых и снежных людей), будалаов и матерей болезни. У меня постоянно возникают вопросы. Как эти волшебные истории, стихи и плачи, фольклор за шайтанов и джиннов придумывали? Кто это делал? Если джинны, то как это мы должны себе представлять? Если люди, зачем и для чего сочиняли? Если не люди, тогда кто? Нет ответа.

— Говорю же я тебе, на пустом месте люди не станут такое придумывать, — горячится тётя. — Они ведь были чистые и набожные люди, которые знали, что такое «халал» и «харам». Ели только то, что выращивали собственными руками, побоятся они Аллаха, не станут придумывать это всё. Я же по своему детству много случаев знаю, когда люди, охваченные джиннами, болели. Жарях (исламский лекарь, знахарь) читал Коран, и больному помогало. Джинны и шайтаны убегают от Корана. Это самое ненавистное для них. И женщины, которые общались с джинами, знали, когда джинны человеку вредят или просто болеет человек.

— Каким образом они могли знать?

— Они уходили к ним. Встаёт женщина ночью и уходит в ночь. Уходит в горы, где скалы и пропасти. Шайтаны забирают её. Мне рассказывали, как они уходят. Словно лист дерева, подхваченный ветром, улетают далеко через горы, реки и пропасти и оказываются в мире джиннов. Там встречают знакомых и незнакомых людей, общаются с ними. Когда спрашивают, почему болеет такой-то человек, шайтаны рассказывают, как и за что больной наказан. А если человек не по их вине болеет, то на это они внимания не обращают. Тогда женщины возвращаются к родственникам больных и говорят: «Это не джиннов дело, идите к докторам». Тому много доказательств, — говорит тётя в полной уверенности.

— Ты мне пыталась доказать, что джинн или шайтан-двойник умирает на 40 дней раньше. Есть доказательство хоть одно?

— Моя бабушка рассказывала одну историю про это. Было предвечернее время ранней весны. Одна молодая девушка возвращалась домой с фермы, что была недалеко от аула. Когда она вышла, казалось, что село совсем близко и до наступления сумерек она будет дома. А вышло всё не так. Она шла быстрым шагом, быстро стемнело. А сердце всё сильнее и сильнее билось у неё. Вот открылось ей село, видны стали слабые огоньки убогих саклей, тогда электричества ещё не было. Приблизилась девушка к селу, страх полностью прошёл.

Ей осталось только перейти речку. Ты помнишь небольшой водопад и теснину, которая видна из окна дома нашего дедушки?

— Помню…

— Это очень опасное место. После сумерек если кто-нибудь туда пойдёт, обязательно заболеет. Люди старались обходить такие места. Говорили, там большой город шайтанов. Дошла она до этой узкой тропинки над водопадом, и вдруг слышит песню из теснины, где протекает речка. Там темнота, и оттуда веет холодом, когда заглядываешь вниз. Как там могли петь, внизу, в ущелье?

— И что это за песня? Может, спустился кто верёвкой туда и пел? — говорю я.

— Нет, не песня это была, это был плач женщины. Умер кто-то, и плакальщица поёт, и хором женщины плачут из-под водопада. Девушка страшно перепугалась и побежала домой. Бабушка рассказывала, что, когда она забежала домой, лица на ней не было. Бледная, как полотно, и дрожит вся. Ясно было, что она пришла через территорию шайтанов. Тут же позвали жаряха, он сжёг синюю материю, андуз (корень какого-то растения), впустил в неё дым, чтобы шайтаны отстали, прочитал дуа и ушёл.

— А песню эту не помнишь, тётя? — возвращаю я её к рассказу.

— Плач женщины-шайтана, не песня! — поправляет она меня. Звучало это так на джурмутском диалекте:

Агьав Мусал ГIалил вас вугу чамав?

Агьав Мусал ГIалил яс югу чамай?

ГIесенал чIарайги, чIахъен хьунала,

ЧIахIаял эхдейги кьибил хьунала.

Я с большим трудом, не без тётиной помощи, понял смысл этого древнего джурмутского заговора. А стих по звучанию, по чувствам уникален и звучит очень красиво, в буквальном смысле душу выворачивает, когда представляешь картину и плакальщицу.

У этого Мусал Али сколько сыновей?

У этого Мусал Али сколько дочерей?

Маленькие пусть умрут, чтобы большим выжить,

Большие пусть живут, чтобы род продолжить.

— Судя по смыслу, это было очень голодное время? — говорю я тёте.

— Именно так, иначе зачем умирать младшим, чтобы спасать старших? Настолько бедное и голодное время было… Чтобы землю вспахать, только у одного богатого человека в селе были быки. И этого человека, знаешь, как звали? Его звали Мусал Али! — говорит тётя и смотрит на меня торжествующе.

Я кусками собирал картину. Девушка, которая услышала плач, заболела. А богатый Мусал Али был в это время в Цоре со своими отарами. Пока перевал не откроют, он не приедет в горы. А на перевале были большие снега, и дорога из Цора открывалась только в середине мая. Если шайтаны плачут по кончине Мусал Али, то он непременно должен умереть. Если он умрёт, обязательно его сын зарежет обоих быков, которые пахали землю для села. В предстоящей смерти Мусал Али не сомневался никто из людей, которым рассказала про подслушанный плач больная девушка. И все побежали просить быков и быстрее сеять ячмень, пока не поступила весть о кончине Мусал Али. Его сын никак не мог понять такую активность села, почему они спорили, обещали больше, чем в предыдущие годы, и просили быков.

Через сорок дней с небольшим один кунак из Тлянада привязал лошадь во дворе Мусал Али, зашёл в дом, сделал дуа и рассказал сыну, что его отец умер в Цоре два дня назад. Мусал Али был известный и знатный человек в Джурмуте и не только там. Должно было прийти много народу на соболезнование. Весеннее время, люди с прошлого лета не ели мяса, все идут на соболезнование, где дают садака каждому, даже если он не знал умершего.

Мужчины сидели во дворе большого дома, делали дуа с каждым приходящим. Прибыла одна хромая женщина из Генеколоба и направилась к дому, где принимали женщин. У самого порога хромая душераздирающим голосом начала плач, причитания. Все женщины, которые только что хором плакали, замолкли. Гробовая тишина в комнате. А хромая всё пела и пела.

Агьав Мусал ГIалил вас вугу чамав,

агьав Мусал ГIали яс югу чамай…

— Именно те слова, что слышала больная девушка, и всё село их знало. Значит, двойник Мусал Али и правда умер на сорок дней раньше, и по этому двойнику плакали в том водопаде, а в это время наш Мусал Али был в добром здравии в Белоканах и не подозревал о приближающейся своей кончине.

— А ты говоришь «придумали»! — бросила тётя, забив последний гвоздь в гроб моих сомнений о джиннах-двойниках.