— В селении Тохота, где в середине 70‑х я работал директором школы, был один набожный человек, — начал отец.

— Нурмухаммад? Учёный-богослов… я слышал, что он ещё при Советах учился то ли в Самарканде, то ли в Бухаре, — говорю я, чтобы поддержать разговор.

— Нет. Я не о нём. Нурмухаммад, о котором ты говоришь, был действительно учёный, знал блестяще исламское право (фикъгьи). Очень чистый душой набожный человек, отшельник, аскет. Он спал на тонком сумахе, делал ибадат (богослужение) и всё время молчал. Мало кому удавалось с ним беседовать. За два года моей работы в их селе лишь один раз услышал я его голос. Он отвечал только тогда, когда с исламскими вопросами к нему приходили люди, но сам с проповедями ни к кому не шёл. Но я сейчас не о нём. Был ещё один набожный человек в Тохота.

Его звали ХIавал МухIама. Он случайно оказался среди абреков и, судя по всему, не мог от них уйти. Был у него из того же села друг-абрек, тохотинцы звали его Чехь МухIама (чехь — «живот», «пузо». Пузатый Магомед получается на аварском). Они вместе с ХIавалавом партизанили в молодости, крали коней, угоняли скот, что попало делали. Сам ХIавалав по натуре был человеком незлым. Но связался с абреками и, судя по всему, не мог от них уйти.

В середине 30‑х все бандформирования в Антратле и в цорских лесах были ликвидированы силами НКВД. Оставались ещё несколько человек, которые не составляли большой угрозы для органов власти, но и с повинной к новой власти они не явились. Такими были ХIавалав и его друг-абрек Чехь МухIама из Тохота. Они свободно приходили в село к родне, а чуть что — убегали и уходили в Цор.

Однажды поздней осенью ХIавалав и Чехь МухIама, сидевшие на веранде одного из домов в Тохота, увидели, как двое работников НКВД перешли речку и направляются в аул. Абреки убежали обходными путями к реке Джурмут, им надо было перейти через деревянный мост и оттуда уже двигаться в Цор. Когда дошли они до середины моста, навстречу вышел человек и крикнул:

— Руки вверх!!! Не двигаться!!!

ХIавалав сперва поднял руки, потом лёг прямо на мосту лицом вниз, не шевелясь. Его дерзкий друг резко повернулся обратно, но, увидев и там человека с ружьём, камнем бросился вниз. Раздались выстрелы. С обеих сторон вдоль реки бегали работники НКВД. Они расстреляли бросившегося в воду абрека, труп унесло течение. ХIавалава взяли живым.

По рассказам тохотинцев, ему как-то удалось доказать милиции свою невиновность, и вскоре он был освобождён. Он жил в ауле Тохота, когда я работал там директором школы. Каждый день он направлялся к речке возле аула. Там в укромном месте был небольшой навес, куда люди приходили молиться. Здесь и пропадал целыми днями ХIавалав. Однажды он остановил меня и сказал:

— У меня корова упала с кручи. Говорят, государство даёт компенсацию в таких случаях. Ты не можешь мне помочь, Исмаил, в этом вопросе? Там, в районе, мой язык не поймут и дальше порога меня не пустят, если пойду с этим вопросом. Если можно, помоги.

Я сдал необходимые документы в госстрах, и мой приятель пообещал как можно быстрее решить этот вопрос. Вскоре мне сказали, что ХIавалав получил деньги из госстраха. Я не видел в том своей заслуги, ведь деньги эти причитались ХIавалаву по закону.

После этого прошло не очень много времени. Была ранняя осень. Субботний день. После рабочего дня я сел на своего гнедого иноходца и направился домой в Салда. Доскакав до речки, к месту, где в тени навеса любили молиться многие тохотинцы, я увидел ХIавалава. Он как раз встал со своего места и собирался обратно в село. Увидев меня, он поднялся на дорогу навстречу мне. Я слез с коня, поздоровался, спросил о самочувствии. На все вопросы он отвечал с большим уважением и благожелательностью. За всё старик благодарил Аллаха. Попрощавшись, я хотел сесть на коня, но он подошёл и взял коня за узду:

— Исмаил, я ничего не забыл. Ты меня выручил в том вопросе, я деньги получил за корову…

— Да бросьте вы, дядя МухIама, это ваши собственные деньги, какая тут благодарность!

— Послушай меня, Исмаил, я старый, недолго проживу ещё. Жизнь на закате. За твоё добро что я могу сделать? Денег у тебя больше, чем у меня, ты молод, при должности, я не знаю, что тебе дать…

Желая дать понять, что не стоит об этой мелочи говорить, я вдел ногу в стремя и сел на коня. А ХIавалав всё не отпускал узду, хотя конь мой бил копытом, готовый ветром унести меня с места. Он продолжал разговор снизу:

— Что я могу тебе дать?.. Я могу тебе один совет дать…

— Вот совет дать можно! — обрадованно сказал я, надеясь, получив совет, поскорее направиться домой.

— Ты, Исмаил, никогда… никогда в жизни не пропускай намаз — это мой совет, намаз не пропускай, если даже ты директор школы.

Я молился, когда оказывался в кругу людей, которые молятся. Он знал это. Когда возвращался домой и оставался один, тоже молился, но пропускал тоже очень много. То было время вопиющего невежества и безбожников. Из-за этого очерствели души. Но я находил оправдание, теша себя мыслью: хорошо хоть, когда есть возможность, молюсь и не уподобляюсь этим безбожникам. Вот такие ухищрения шайтана вводили в заблуждение нас.

— Хорошо, дядя МухIама, не пропущу, не всегда получается из-за работы, постараюсь не пропускать, — сказал я, попрощался со стариком и продолжил путь.

Когда я оглянулся, фигура согбенного старика медленно удалялась, с большим трудом преодолевая путь к своему дому. Я был молод и полон сил. В кармане деньги, подо мной красивый конь-иноходец, хорошая для того времени одежда, и казалось, что я таким родился, а ХIавалав будто всегда был старым. Над его советом «не пропускай намаз» я, одурманенный молодостью и парой сотен граммов кахетинского, смеюсь и думаю: «Кто не знает, что молиться лучше, чем не молиться? Ну и совет у тебя, ХIавалав».

Через пару лет я перевёлся обратно в Джурмут директором школы.

Пятьдесят лет я проработал в системе образования, но время это пролетело как мгновение. Свою работу я обожал. Вышел на пенсию, начал размышлять о прошлом и осмысливать пройденный путь. За годы работы мне доводилось встречаться со многими считающимися умными, образованными людьми: с докторами наук, высокопоставленными чиновниками. Восстанавливая в памяти вереницу минувших событий и явлений, лица, образы, людей и прокручивая их в голове, я пытался понять, что же было самое ценное, самое важное и самое стоящее в моей жизни. Оказывается, всё было ничтожным и самообманом. Когда мысленно пропустил всё через сито времени, обнаружил, что остались только, как желанные крупицы золота, те до безобразия простые слова ХIавалава из Тохота, над которыми я смеялся в возрасте 35 лет: «Вореха, ИсмагIил, дулъа как толу гуй!» (Исмаил, никогда ты намаз не пропускай!).

Сегодня мне приходится с больными ногами по нескольку часов мучиться после каждой молитвы, чтобы наверстать упущенное, и каждый раз я вспоминаю этого мудрого старца и делаю дуа за упокой его души. Совет-то он дал ценнейший, беда в том, что я это понял слишком поздно. ХIавалав оказался самым мудрым человеком в моей жизни, — сказал отец и замолчал.

И мы за столом молчали, ибо любое слово было бессмысленно.

В прошлый раз отец рассказывал о некоем ХIавалаве из Тохота, который превратился из абрека в проповедника. Но последующая история отца не менее интересна, она тоже связана именно с тем периодом.

«Расстался я с ХIавалавым у тохотинской речки и направился в Салда. Когда спустился по крутому серпантину к месту, где сливаются воды Тлянадинской и Джурмутской рек, стемнело, — начал отец свою новую историю. — Конь подо мною был надёжный: не пугаясь, перешёл реку вброд и крутой подъём в сторону Джурмута преодолел, как будто дорога пролегала по равнине. Неподалёку от Тлубурда я услышал голоса и незнакомую заунывную песню на старинную мелодию. Меня очень заинтересовала эта компания, и я пустил коня вскачь. Бег коня был подобен аэроплану, ровно и красиво рассекающему облака в небе.