Привязал коня к столбу недалеко от джамаата и подошёл:

— Асаламу гI алайкум, гьочосел! — обратился Маралбег к гочобцам.

— ВагI алайкум салам, Маралбег, — сказали гочобцы и встали поздороваться с гостем.

— Ты откуда? С Цора путь держишь или с Джурмута? Как там омур-кьаналал (джурмутовцы и тлянадинцы), что увидел интересного? — спросил один из друзей. Маралбег с хитрым прищуром осмотрел карахцев и сказал:

— Видеть-то я много что видел. Обскакал на моём Хаджимураде и Гуржистан, и Азербайджан, и аулы Дагестана, но я таких мужественных людей, как в Карахе, нигде не встретил. Джамаат замолк от неожиданного ответа, знакомые Маралбега, почувствовав его иронию и какой-то подвох в словах, улыбаясь, спросили: в чём же это выражается, почему именно сегодня ты расщедрился на добрые слова в адрес карахцев?

— Как это, в чём? Вот эти женщины на сенокосе ваши?

— А чьи женщины могут быть там, кроме наших? — ответил кунак Маралбега.

— Они настолько страшные, что мой ХI ажимурад, который не боялся ни в Гуржистане, ни в Дагестане ничего и никого, как увидел карахских женщин, со страху бросил меня и себя с высоты, чуть не разбились мы вдвоём. Вы очень мужественные люди, если к этим женщинам без оружия ночью можете подойти, — сказал Маралбег.

Весь карахский годекан взорвался от хохота и начал бросать друг другу колкости. «От вида твоей жены прыгнул Хаджимурад в пропасть», — говорил один. Другой отвечал: «Если бы твоя там оказалась, ни конь, ни всадник живьём не добрались бы до аула». В общем, весёлые и дружелюбные карахцы с пониманием приняли шутку Маралбега.

— А в жизни его этот юмор и колкости как выручали, так и много неприятностей принесли. Таков был характер человека, — говорит мой отец. — Когда он был уже в преклонном возрасте, из-за его языка произошло убийство. Родственники убитого хотели отомстить, шли зимой за кровником в горы через перевал, попали в снежную лавину и умерли.

Его единственный сын Маралил ГI али тоже очень приятной внешности, меткий стрелок и отчаянный храбрец, был убит в расцвете лет в Цорском лесу.

Ему устроили засаду и выстрелили в спину. Говорят, тоже был на язык не очень хорош. Может, это было причиной его ранней смерти. Хотя кто знает, говорят ведь, что всё предначертано. А какова наша роль в предопределённой судьбе — это большой и сложный вопрос.

Отец мой уважал его всегда, у отца к нему были особые чувства. Жил он в аварском селе в Цоре, на границе Грузии и Азербайджана. У него были свои овцы, скот, крепкое хозяйство, красивые лошади, постоянно носил с собой револьвер Наган. Имел большую страсть к оружию, покупал, продавал и дружил с каждым, кто имел отношение к нелегальным стволам и хорошим лошадям. Приходил к отцу из Цора в Джурмут всегда ночью. Отец очень радовался, когда он появлялся, подшучивал над его ночными визитами, над страстью к оружию и лошадям. Он моего отца двоюродный брат, Абдурахим его зовут.

Когда услышал, что отец болеет, он, уже 78‑летний мужчина, сел на такси и приехал из Цора. А это почти тысяча километров, ехать около полусуток. Не виделись мы более двадцати лет, после распада СССР в горах нас разделила граница. Я представлял его дряхлым стариком, ведь столько лет прошло. Нет же, пришёл почти тот самый наш джурмутский ночной гость, только уже не на вороном скакуне и без нагана. Всё тот же крупный орлиный нос, высокий лоб, холодный взгляд карих глаз и угрюмость лица, характерная для горцев.

Смотрел я на него и вспоминал, что рассказывал отец и наши сельчане. Говорили, что как-то услышал он, что один молодой человек продаёт пистолет в Белоканах. Позвал его к себе, посмотреть, что за пистолет. Оказалось, самый обычный, кустарного производства с барабаном, который надо прокрутить после каждого выстрела, с пулями от мелкашки. Дядя Абдурахим выстрелил в ворота своего дома и не нашёл места попадания пули. Он посмотрел на торгаша, забежал к себе в комнату, надел фуфайку и вернулся с двумя пистолетами в руках. В одной руке его собственный наган, в другой — пистолет-самопал. Протянул продавцу его негодный товар и сказал:

— Выстрели в меня из твоего пистолета, он мою фуфайку не продырявит!

Молодой человек стоял в растерянности и не знал, что сказать в ответ странному покупателю.

— Выстрели, говорю тебе, иначе я тебя продырявлю как сито. Что ты уставился?

Продавец бледный как полотно дрожал и не знал, что делать. Стрелять опасно, не стрелять — его самого пристрелить могут. Тут во двор ворвались соседи и с трудом успокоили Абдурахима.

— Если я услышу, что ты кому то продал этот «мундштук», мой наган будет с тобой разговаривать. Кого дурить ты хотел? Исчезни!!! — сказал Абдурахим и выставил за дверь невезучего продавца пистолетов.

Рассказывал отец ещё одну очень непонятную историю. Как лошадь дяди Абдурахима всего за один месяц в горах чуть ли не одичала, и он не мог её поймать. Долго бегал за ней. На закате третьего дня он загнал её в такое место, откуда дороги не было. Только скалы вокруг и пропасть. Лошадь остановилась там, повернулась к нему. Выбор был невелик: либо подчиниться хозяину, позволить надеть на себя уздечку, либо столкнуть его с тропы. Человек и лошадь стояли и смотрели глаза в глаза друг другу. Не больше 30 метров разделяли их. Абдурахим сделал вперёд шаг, затем второй, третий… Лошадь заметно нервничала, а при очередном шаге всхрапнула и понеслась навстречу человеку. Её мощные копыта отбивали бешеный ритм, глаза сверкали, развевалась грива, и шла она на него, и тут прогремел выстрел… стремительный бег оборвался, заржала жалобно лошадь, прямо у ног Абдурахима рухнула на колени и там же умерла. Абдурахим вытер с лица пот, подул в дымящий наган, тяжело вздохнул и сел возле мёртвой лошади. Долго просидел, глядя, как темнеет трава, залитая горячей кровью. Вечером вернулся домой один.

Мне никак не удавалось разговорить его. Только пару историй рассказал, связанных с грузинами в Цоре.

— С азербайджанцами мои отношения особо не сложились, хотя они для нас единоверцы. Они по характеру своему нам, горцам, не подходят. А грузины щедрее, благороднее, они добро, которое ты сделаешь, никогда не забудут, отзывчивы и благодарны. Один мой друг говорил: «Мне мёртвый грузин ближе, чем самый лучший азербайджанец. Если ты пойдёшь к мёртвому грузину, там тебе бокал вина хоть нальют, а азербайджанец будет смотреть, что же ты ему принёс».

— Поэтому ты в Грузии чабановал?

— Именно поэтому, мне легче было с ними. Что мне оставалось, кроме как чабановать? Вырос в Цоре, с учёбой не получилось, да и сам я не желал учиться. Не моё это — ходить и отчитываться перед каким-то хакимом, чтобы в конце месяца гроши получать. Мне по душе горы, овцы, лошади, нормальные люди, которые понимают меня и мне понятны. В Грузии при Советах очень хорошо платили, ещё давали сколько захочешь своих овец держать, — говорит дядя Абдурахим.

Совсем исхудавший от болезни отец внимательно слушает с постели наш разговор. Он очень доволен, что приехал дядя Абдурахим. Абдурахим разговаривает тихо, и отцу не всё слышно, он поворачивается ко мне и говорит ослабшим голосом:

— Ты его попроси, пусть расскажет, как у армянина перец покупал…

Дядя Абдурахим слегка улыбается.

— Исмаил всё помнит, ничего не забыл… Да, было дело, очень давно, молодость, глупость такая… Я шёл по базару с заведующим ОТФ (овцетоварной фермы). Нас только познакомили, поговорили мы об условиях, оплате, надо было ещё всё необходимое для чабана купить и ехать дальше.

Почти всё набрали мы, было уже за полдень, базар почти опустел. Остались несколько рядов торгашей. Кричит на весь ряд один толстый армянин: «Перец… перец!!! перец!!! Кому нужен красный перец, подойдите, даю недорого!».

Когда мы с зав. ОТФ сравнялись с ним, грузин, который со мной разговаривал, вдруг закричал: «Хватит тут кIричат, кIому надо кIупитI, тIы чё арёшь?!!» Армянин возмутился, мол, это базар, если не нравится, проходите дальше. Перед ним почти полмешка красного перца стояло. Я повернулся к нему и спрашиваю сердито: «Ты почему тут молотый красный кирпич продаёшь и кричишь на весь Гуржистан? Не стыдно?».