В горах занятия людей соответствуют времени года. Жизнь там скудна и бедна, природа и климатические условия суровые. Поэтому работать надо круглый год, чтобы выжить. Я очень любил, когда осенью на мельнице жарили ячмень с кукурузой и делали толокно. В открытом огне пекли картошку и собирались у огня. Приятный запах свежего толокна, жареного картофеля и тепло у очага радовали глаза и грели душу и тело. Это воспоминание осталось на всю жизнь со мной.

Осенью, когда делали муку или толокно, надо было оставаться на мельнице, чтобы убрать измельчённое толокно из корыта, чтобы жернова могли свободно крутиться до утра. Так оставался и я, когда с дядей, когда со старшим братом. Но одна жуткая история, рассказанная нам старшей родственницей меня так сильно впечатлила, что я больше не захотел пойти с ночёвкой на мельницу.

— Мне бабушка рассказывала об этом случае на мельнице, — говорила она, заметно волнуясь и начиная дышать учащённо.

— Что рассказывала? Отдышись и спокойно рассказывай, воду выпей… — говорю я, полный предвкушения услышать что-то очень интересное.

— Жители каждой сакли аула по очереди ходили на мельницу, чтобы помолоть муку на зиму. Была поздняя осень. От ранних холодов речка стала совсем маленькой, и мельница работала медленно. Приходилось работать круглосуточно, чтобы всем успеть промолоть до наступления зимы. Когда заморозки начинаются, мельница не работает.

Наступила очередь одной вдовы с четырёхлетним сыном. Муж её умер в то лето от малярии, и она осталась одна с ребёнком. Не было у неё родственников, и вдова с сыном пошла на мельницу, чтобы ночью помолоть свой мешок. Время было неспокойное. В лесах Джурмута и в Цоре ходили къачагъи (разбойники), грабили путников, угоняли скот и воровали кто где мог. Несмотря на это, пришлось этой несчастной женщине направиться на мельницу, иначе с голоду умерла бы зимой с ребёнком. Разожгла костёр, дала сыну напиток из толокна и уложила его спать. Мельница работала с монотонным стуком, шум большого потока воды, которая била по лопастям, и вращение жерновов звучали своего рода музыкой в глуши осенней ночи.

Женщина дремала и каждый раз от шороха вздрагивала и бросалась к корыту, куда сыпалась мука от жерновов, чтобы вращающийся камень не остановился. Когда всё насыпала в мешок и вернулась, кто-то с улицы начал дёргать дверь в мельницу. Она от страха побежала к сыну, подняла его на руки и спряталась в дальнем углу. Чья-то сильная рука дёрнула повторно, засов сломался, дверь отворилась. Вошедший зажёг огонь, подошёл к жерновам и корыту, где была мука, и начал осматриваться кругом. Через мгновение увидел дрожащую вдову с ребёнком в дальнем углу.

— Принимайте гостя, — сказал разбойник. — Мука есть, огонь есть, вода есть, женщина есть, как тут не быть хинкалу. Делай хинкал, а этого волчонка дай мне, — сказал нежданный гость и взял на руки ребёнка. Ни винтовку с плеча, ни кинжал с пояса он не снял. Маленький мальчик начал играть с ним, щупать, осматривать газыри на черкеске и кинжал ночного гостя. Женщина взяла сах муки из корыта, насыпала на плоский камень, чтобы тесто месить, и решила пойти за водой.

— Идём, сынок, с мамой за водой, наш гость голодный, ты будешь держать лучину с огоньком, когда я буду воду набирать.

— Не пойду, я хочу с ним, у него кинжал красивый, — сказал сын. Он упрямился, не хотел идти с матерью. Мать настойчиво уговаривала сына, он не слушал её. Наконец, мать вышла из мельницы. Тогда она закрыла дверь, взяла толстый кол, воткнула в наружное отверстие в стене и закрыла намертво дверь. Гость, почувствовавший неладное, бросился к двери, она оказалась заперта крепко.

— Не глупи, твой сын у меня, набери воду и вернись, — сказал он через отверстие.

— Мой сын со мной вышел бы, он не мой сын, — ответила вдова.

— Открой быстро, если не выйдешь, я его убью! — захрипел разбойник.

— Это твой сын, если он отказался со мной выйти и остался с тобой, — ответила мать.

— Я начну его тебе кусками выдавать, потом пожалеешь! — прокричал разбойник. — Не хочешь ты своего сына? Открой быстрее дверь!

Из отверстия выкинул отрезанную руку мальчика.

— Это твой сын, мой сын вышел бы, когда мать просила, — ответила мать. Разбойник выкинул отрезанную вторую руку и опять спросил:

— Не хочешь ли ты открыть дверь?

Мать боялась, что он может выбраться по широкому дымоходу на крышу и схватить её. Заглянула вовнутрь: окровавленный мальчик плакал, лёжа на земле, а разбойник ставил друг на друга мешки и камни, чтобы подняться по дымоходу на крышу. Она побежала во двор мельницы, взяла топор и поднялась на крышу. Была ясная лунная ночь. Непрекращающийся плач ребёнка, шум мельницы и речки почти заглушили её шаги по крыше. Сердце всё сильнее и сильнее билось, по телу проходила дрожь, дрожали руки и ноги. Всё больше и больше приближалось дыхание врага, который вылезал из дымохода. Через мгновение перед ней промелькнула голова с затылочной части, которая выглянула из дымохода. Когда вслед за головой высунулась правая рука, женщина изо всех сил ударила топором по голове…

Когда её привели утром в аул, она истерично повторяла одни и те же слова:

— Мой сын маму одну не пустит, мой сын маму… мой сын одну… мой сын…

Вот эта жуткая история о мельнице и несчастной женщине врезались в память. После этого каждый раз, когда я заглядывал туда, перед моими глазами мелькали эти кровавые картины, и большого удовольствия это место не вызывало. Хотя и речи не было, что это произошло именно на нашей мельнице.

Произошло ли это реально? Если да, то где и с кем? Если нет, кто и для чего это придумал? Сколько таких историй и легенд в горах!

— У них ведь жизнь на 40 дней раньше заканчивается, чем у нас. Шайтаны, наши двойники, рождаются на 40 дней раньше и умирают на 40 дней раньше, — говорит тётя без тени сомнения, как о вполне реальных людях этого мира.

— А кто их видел? У нас в ауле всё вокруг шайтанов происходило всегда. Слышал я много этих сказок, придумали всякие небылицы и обманывают себя, — говорю я с любопытством, чтобы вытащить у неё эти странные стихи шайтанов, которые я многократно слышал в детстве в горах.

— О шайтанах и джиннах и в Коране есть, ты глупые вещи не говори, грех будет.

— Знаю, что в Коране есть, но почему-то во всём остальном мире нет столько шайтанов и их приключений, как в нашем Джурмуте. Такое ощущение, что столица Шайтанистана там! — говорю я.

— Не знаю, как в других местах, но у нас они всегда были, и сейчас есть. И очень много доказательств есть этому, — говорит тётя.

Тут я вспоминаю одну историю о шайтанах, известную мне с детства.

— Ну да, слышал и я, как некий салдинец под лунным светом пахал землю чёрным и белым быком, — рассказываю я тёте. Она внимательно меня слушает и неточности поправляет: — Кто-то из лесу крикнул: «Эй, хозяин белого и чёрного быка!!! Эчлечила Мечлечил умерла, передайте Меслесу, чтобы пришёл её хоронить». Испугался бедный крестьянин, бросил бычков, побежал домой и рассказал жене слово в слово о том, что услышал там, где землю пахал. Шайтан, который это крикнул, был очень коварен и хитёр, знал, что салдинец расскажет это дома, и специально крикнул эти слова, чтобы он передал их.

Меслес, женщина шайтанов, которая должна была это услышать, была дома, где жил крестьянин. Когда муж рассказал жене об услышанном, жена страшно испугалась одних имён. Эчлеч, Мечлеч, Меслес, какие-то непонятные шайтанские имена. Муж её дрожал от озноба, на лбу его сверкали капельки пота, костёр в очаге освещал его бледное лицо, в глазах был страх перед чем-то неведомым и непонятным. Он то горел, как в огне, то дрожал от холода. После того, как он рассказал об этом странном случае, заскрипело бревно, которое держало крышу дома. Муж дрогнул в страхе и повернулся в дальний тёмный угол их убогой сакли.

— Ты слышишь плач? — спросил он и прижал к себе жену. Жена тоже дрожала от страха. Шум, вздохи и плач людей усиливались. Вдруг услышали душераздирающий плач женщины-плакальщицы по умершей Эчлечила Мечлеч, женщине шайтанов, о которой только что рассказал муж. Она причитала на джурмутском диалекте: