— МухIамад! Сходи к речке и воду дай для мельницы!

Я бросал игры с ребятами на лугу перед мельницей и бежал выполнить приказ мамы. Вода неслась по деревянному стоку, но тяжёлый засов из широких досок останавливал ее бег. И мне надо было поднять засов, пустить воду по трубам, чтобы поток ударил по лопастям и завращалась, заработала мельница. Вода, выпущенная на свободу, била во все стороны и я, промокший, бежал к костру, где жарили ячмень. Там сушил свою обувь, выжимал и вешал у костра носки, ел жареный ячмень с кукурузой. Вечерком мама с женщинами наводили порядок внутри мельницы, у корыта ставили пару полных мешков жареного ячменя и уходили, оставив нас приглядывать за процессом. Когда толокно наполняло корыто, его нужно было пересыпать в мешок.

Как только уходили женщины и дети, замолкал общий веселый гвалт и на мельницу сразу опускалась тихая лунная ночь. В небольшое окошко в стене и в открытый дымоход заглядывала любопытная луна, освещая и нас, и мельницу. Шум речки, глуховатая размеренная мелодия вращения лопастей, лёгкое постукивание мельницы, треск горящих поленьев сливались в волшебную, ни на что не похожую музыку осенней ночи. Изредка ночную тишину прерывал лай одинокой собаки, оставшейся в горах, когда чабаны спустились на равнину.

Это всё вернулось ко мне, когда брат «прислал» мельницу. Прошло с того времени тридцать с лишним лет. Мамы не стало, и женщины, которые с ней работали, ушли, сёла покидают горцы. Мои друзья, что бегали со мной у мельницы, уже поседевшие взрослые дяди, живут в городах, коротают свои дни. А когда вспоминают детство, наверное, чувствуют то же, что и я сейчас — в душе тоска, в горле ком… Зачем, брат, ты прислал мне это? Спасибо, брат, что прислал…