Которого дураком даже огры обзывают.

Они встретились на крыше центрального здания небольшой скорняжной артели, занимающей половину улицы Лысых Хвостов. Когда-то давно они проводили здесь целые часы, смотря на закат, что сменялся звездным небом, а после и восходом. Дожди и снега, ветра и бури - они встречали любую непогоду, стоя лицом к силам природы и не отступая ни на шаг. Тогда они были совсем юными, еще только встретившими тринадцатую весну и им казалось, что впереди их ждет весь мир, они верили, что пройдут его насквозь, как и привыкли, плечом к плечу.

Ученики и служки довольно известного фехтмейстера, с детства постигающие азы искусства убивать, их карьера была устроена заранее - школа мастера Онзии выпускала средний офицерский состав для армии, специалистов по ближнему бою для стражи или даже неплохих авантюристов. Если тебя приняли в школу за талант или заплатили за то, чтобы этот талант в тебе взрастили, то что-то боеспособное из тебя, в конце концов, вылепят. Оба они были изгоями в свое время, оба не пришлись ко двору ни в одной из групп по интересам и обоим им не хватало харизмы, чтобы создать собственную.

Его выделял узкий разрез глаз типичного ланайа, чьи родители сбежали с Островных Княжеств, чтобы найти свою смерть уже на землях Империи Веков. Кровь потомственных воинов была в нем сильна, что дало возможность выжить на улице, а после и оказаться замеченным рекрутерами школы. Его даже тренировали в обращении с островной саблей, благо, имелся среди преподавателей полноценный Самурай, обученный там же, только по происхождению чистокровный имперец. Индивидуальная программа не делала его действительно сильным, - все же среди учеников попадались подлинные самородки, которых ему догнать было не суждено даже в мечтах, - ведь все его обучение было лишь одним из экспериментов главного фехтмейстера. Это обучение дало плоды, спору нет, но оно же окончательно отдалило Хироко от всех одногодок.

Мариа была таким же изгоем, но уже за сам факт того, что обучалась на бретера-фехтовальщика, тогда как эта роль общепринято считается именно мужской. Нет, ловкачи со шпагой среди девушек то и дело находятся, если говорить о тех же авантюристках, но именно бретерское дело для них почти всегда закрыто. Она же, словно назло, изучала именно дуэльные ухватки, а не более универсальное боевое ремесло. Твердо решившая идти по стопам покойного отца, она одним фактом своего существования действовала наставникам на нервы.

Их дуэт был прочен и надежен, не единожды проверен в учебных спаррингах и совсем не учебных стычках с одногодками, но каждый раз они стояли спина к спине, не отступая и, даже не добившись победы, все равно оставались на ногах, уходили своим ходом, поддерживая друг друга, чтобы не упасть. Но время шло, и он отправился на родину, чтобы выплатить сполна долг за жизни изгнанных родителей или хотя бы узнать о них хоть что-то. Она же осталась одна, пытаясь и дальше гнуть свою линию перед целым миром, встраиваясь в недружелюбное общество официальных наемных убийц на службе у напыщенных дворян.

И вот, словно в какой-то горькой комедии, они наконец-то встретились сейчас. Она пригласила его сюда, приглашала раньше, но письма пришли с опозданием. Он пришел, загнав несколько лошадок и заплатив за телепортацию изрядное количество серебра и золота. Они говорили, смеялись, вспоминали и казалось, что не прошло даже дня с момента их вынужденного расставания, когда они пообещали помнить друг друга вопреки всему, помнить всегда, навечно.

Она специально попросила его доставить какой-то очень ценный, по ее словам, футляр в небольшой городок, чуть в пригороде Вечного. Там его должен был встретить тот, кому футляр предназначен, причем аж вечером встретить. Он с радостью согласился, но в последний момент выдался отличный шанс передать тот футляр с караваном знакомого торгаша, который был многим обязан мрачному и неразговорчивому Самураю, а потому с радостью принял ношу, не вызывая сомнений в ее сохранности.

И он остался в черте города.

Города, что провалился в Пекло.

До последнего момента он не верил, хотя разум, будто сбрасывая наваждение, все подбрасывал и подбрасывал мелкие детали, на которые он должен был обратить внимание, если бы речь шла о ком-то ином, не о Мариа. Улучшившаяся внешность, превратившая просто милую девушку в писаную красавицу, несмотря на то, что ему года только шрамов прибавили. Ее удивительная харизма и легкость, с которой она убеждала окружающих в своей правоте. То, как она занималась любовью, так непохоже на ту в чем-то трогательную скромность, застенчивую хрупкость, какую он познал с ней в их ночь перед расставанием. Он мог бы догадаться, она ведь не воздействовала на него намеренно, а сопротивление любого Самурая ментальным воздействиям, иллюзиям и проклятиям считается одной из визитных карточек его класса.

Мог.

Не хотел.

Не верил.

Он пришел на эту крышу, стоявшую в годы его детства и стоящую сейчас, искренне надеясь ошибаться, но ошибки не было, только горькая-горькая правда. Она ждала его тут, пышущая заемной силой и чуждой мощью, смотрящая взглядом столь томным, что ему невольно хотелось отвести собственный. Она предлагала ему присоединиться к творящейся битве, предлагала искренне, но не на стороне обороняющихся.

Он уже успел ей отказать.

Они смотрели друг на друга, как тогда, в последний раз, смотрели, словно вновь виделись впервые. Высокий, крепко сбитый самурай в глухом шлеме и обтекаемой формы доспехах из пропитанного алхимией дерева и чрезвычайно плотной бумаги, приобретенном за время странствий по Островным Княжествам. И хрупкая, удивительно легкая девица, разодетая в цветные и намеренно вызывающе окрашенные тряпки столичного вольного бретера. Прямая шпага и дага против полуторной островной сабли.

Холод в сердце.

Холод в глазах.

И подступающее отчаяние, понимание того, что сейчас они видят друг в друге тех, против кого они сражались раньше, вдвоем, спина к спине, вместе и навсегда. Они сходятся, словно набегающая на каменный склон волна и с первых же секунд и он, и она осознают, кто победит в этом сражении. Его класс, все его умения позволяют превосходно контролировать поле боя, противостоять нескольким противникам сразу, да и в индивидуальном сражении он далек от бессилия. Но все это меркнет перед смертельной точностью и убийственной стремительностью бретера, привыкшего только и только к сражению один на один.

Раньше, когда они шли нога об ногу, он побеждал в одном случае из трех, когда удавалось подловить или вымотать свою противницу, но то было давно, до того, как тело и душу его единственной любви, его самого ценимого друга, наполнила сила Пекла, возвышая и низвергая туда, куда ему уже нет дороги. Там, где он был быстр, она была молниеносной, где он был несокрушим, она стала всесокрушающей, никакая защита, никакое мастерство не могло компенсировать это отставание. Он всю жизнь шел своими ногами, брал силу только ту, что мог назвать своей, как и она... когда же настал тот миг, тот момент принятия, когда Мариа отбросила эту истину, приняв новую, более ей выгодную.

- Дурак! - Не слово, но развратный стон, въедающийся в разум даже сквозь броню железного спокойствия и самоконтроля. - Чего ты добьешься? Ради чего хочешь сдохнуть? Ради кого?

Он молчит, лишь шатаясь под градом ударов, слишком быстрых, чтобы даже уследить за ними, слишком сильных, чтобы он мог устоять и вынести их без повреждений. Молчит, не зная, что ответить, что сказать той, кто была для него всем, для кого он сам был всем.

- Ты мог быть со мной! - Трудно сказать, ранит его сильнее слово или все же клинок. - Мы бы ушли, спрятались ото всех. Тебе просто нужно было не мешать!

"Разве отпустили бы тебя твои новые хозяева?" - хотелось спросить.

"Разве смогла бы ты сама уйти, распробовав Похоть и ее власть?" - мог ответить он.

"Этого ли ты хотела, за этим ли пришла к извергам?" - так и просилось на язык.