Среднего роста, не особо крупного телосложения, разодетый в пышную и зачарованную до последней ниточки, но изрядно потрепанную жреческую сутану, с превращенной в сине-красную отбивную левой половиной лица, из-за чего виден был только один глаз, потому что второй заплыл до японо-китайского разреза, с нечитаемыми моими глазами уровнем и классами, но исходящий силой Гримментрея во многих отношениях сильнее, чем его Слуги и даже Вестники. Почему-то не имелось никаких сомнений, что через полтора глаза стоящего предо мною и перепачканного в останках извергов дяденьки смотрит его Бог, очень внимательно смотрит и при этом готов множить нас всех на ноль.

Зашел красиво, нужно сказать.

- Приветствую. - Несмотря на фон и чувство распирающей тело пришедшего благодати, силу в голос он не выпускал. - Вы меня, конечно, не звали, но я взял на себя смелость прийти без приглашения. Меня зовут Иерем Стайр и я желал бы поговорить.

Почему-то от этого его "меня не звали, а я пришел", меня пробило странной смесью из дежавю и легкой ревности, словно это должен был сказать я, но причину такого странного настроения уловить не удалось. Признаюсь, впервые за долгое время меня удалось вывести из равновесия прямо с самым началом разговора. Нужно бы придумать красивый способ перехватить инициативу, но общая слабость, недавнее напряжение и подступающие откаты от моих сегодняшних плясок выбили меня из обоймы, пусть даже и на секунду всего.

- Привет, ты чо, охуел? - Почти без паузы и вообще без пиетета отвечает нашему гостю, зачем-то спасшему наши задницы, вместо того, чтобы их поджарить на месте, как всегда велеречивая Тария.

Спасибо тебе золотце, что бы я без тебя делал.

Теперь главное, чтобы этот жрец не охуел в реале, а то единственный его глаз очень нехорошо посматривает и на матернувшуюся бандитку, и на меня, и на Гестию, и на Тиа, а уж на занявшую тело культистки Дарящую, сейчас похожую на приготовившуюся к броску кобру, он смотрит словно Ленин на буржуазию, словно инженер на гуманитария, словно техподдержка на пользователя. Единственный, кого он не пырил будто сквозь танковый прицел, был Лосий, но даже на него посматривал с холодком.

Не атакуя.

Защитив от раскрытия и неизбежного боя, шансов на победу в котором не имелось.

Понятия не имею, чего ему от нас нужно, но пока он говорит, нас не атакует кодла Воителя, а одного Первожреца, - если он не верховный клирик, то я пойду в монахи, - если толпой, то даже уставшие можем достать, пусть это и станет последним нашим подвигом. В общем, повод для диалога он дал, как выработал и определенный кредит доверия, но в добродетель его я не верю, как не верю и в то, что нас просто так отпустят. Придется быть дипломатичным и вытащить тяжелые, - а какими им еще быть? - переговоры.

Ничего, я сама дипломатичность.

А на крайний случай у меня есть Тария.

В конце концов, ну разве я смогу напортачить?

Ситуация, несмотря на всю свою убийственную серьезность, ненавязчиво напоминала мне о старых добрых вестернах, в частности о ставшей уже классикой сцене, где двое ковбоев стоят друг напротив друга, ожидая, кто же первым выхватит стреляло и накормит оппонента свинцом, завершая бурную дискуссию. Стоящий, спокойно и уверенно, будто на светском приеме, святоша, несмотря на побитый вид, совсем не казался более слабой стороной. Да, нас было больше, да только все мы тоже побиты, и, в отличие от Иерема, у нас за спинами не стоит незримый боженька, подлечивая и ободряя. Если сейчас начнется бойня, то завалить гада мы, наверное, все же имеем неплохие шансы, особенно в самые первые такты битвы. Удар, ответ и еще один удар - вот на этой дистанции, в зависимости от того, как события повернутся, святоша может нечаянно сдохнуть и, чтоб мне быть неймфагом всю свою жизнь, он этого не понимать не может.

Смелость засранца вполне объяснима - его самого мы, быть может, на ноль помножим, успев разорвать душу до того, как ее вытащит на свои небеса воплощенное Возмездие. Другое дело, что после этого мне только и останется убить себя самому, чтобы не так больно было, ведь провернуть такое побоище скрытно я даже в лучшее время и с полной подготовкой к устранению не факт, что сумел бы. Сейчас же нас всех спасает от засветки на радаре Воителя только его... конкурент, пожалуй. Зависеть от чужой доброй воли, воли того, с кем и срать на одном поле сесть не желаешь, оказалось совершенно новым опытом в моей новой жизни, вызывая стойкое желание сжать чье-то горло. Этим кем-то пришлось выбрать собственную гордость - не человеку, который работал в офисном пространстве, учиться делать лицо попроще и поглупее, чтобы разумением не смущать начальство. Навык этот за время попадания изрядно заржавел, но не забылся, так что вместо стремительного сближения и активации форсажа Эгиды, пополам с крепкими мужскими объятиями, я лишь склонил голову набок, едва слышно, без всякой Тени в словах, произнося свою реплику.

- Привет. - Единственный нормально видимый глаз верховного клирика чуть прищурился в ответ, словно ожидая продолжения, но, когда я сделал шаг навстречу, он не вздрогнул, однако несколько напрягся.

Не знаю, ожидал ли он от меня продолжения фразы, но я просто поравнялся с ним, закрывая более уязвимую на удар команду своей чуть сгорбленной спиной, одновременно стягивая маску. В иной ситуации показывать лицо стало бы той еще глупостью, но под взором Бога, самого Гримментрея, что смотрит на меня глазами своего слуги, такие мелочи ничего и не скроют. Зато вызовут уже ощутимое напряжение, готовность самому взорваться безжалостным действием, воплощением насилия над жизнью и посмертием.

Когда-то мои глаза были темно-карими, но сейчас они уже черные, слишком черные, даже при полном подавлении своих сил уже заметно неестественные в своей черноте. Его глаза, готов в том поклясться, не всегда были столь невыносимо чистыми в безбрежной небесной синеве, но сейчас в них столько силы, столько чудес прошло сквозь них, что даже он сам может не помнить их изначальный цвет. Пересечения взглядов, столь смачно описываемые в земных книжках, преимущественно любовных романчиках, могут сказать очень много, больше, чем слова и действия даже. В прошлой жизни я часто посмеивался над подобными сентенциями, мол, взгляд его был безумным или, скажем, пронзительно честным, откровенно лживым и еще сотня эпитетов да сравнений. Развив ясновидение, больше не смеюсь - нормальному человеку глаза собеседника, скорее всего, ничего не скажут, если он, конечно, не окулист или нарколог. Для меня давно уже раскрылись грани сравнения глаз с зеркалами души, задолго до этой встречи.

Не знаю, что он увидел в моих искалеченных собственной силой буркалах, но нерушимое, казалось, спокойствие, едва заметно даже для моего восприятия, но просело, сменилось рефлекторным желанием ударить, сломить, уничтожить, будто заползло на руку ядовитое или просто мерзкое на вид насекомое. Еще немного, и он бы, скорее всего, ударил бы, да и я сам тоже инстинктивно желал затушить небесный источник, режущий своим присутствием обнаженные нервы. Вместо этого просто продолжаю фразу, раз уж клирик пока молчит:

- Зачем ты здесь? - Не стараюсь скрывать ни усталость, ни хреновое самочувствие, благо, такие мелочи ему видны и без актерского мастерства, которым я, в отличие от Тарии, особо-то и не владею. - И почему помог?

Теперь паузу на зловещее молчание взял уже он, то ли пытаясь пошатнуть мое равновесие в ответ, то ли действительно выбитый из колеи моими действиями, словами, выбранной позицией в переговорах. Он меня нервирует, пугает даже, он силен, опасен, не меньше, а то и больше, чем я сам, но сейчас я на долю мгновения почувствовал, что и я в ответ вывожу его из себя, сбиваю заготовленные линии поведения, ломаю план будущих переговоров, смещаю чувство внутреннего баланса, которое он, за годы службы Справедливому, привык считать несокрушимым.

- По многим причинам. - В его голосе тоже нет ни Неба, ни Глубины, ни отзвуков слов его Бога, только крепкая уверенность, обещание и декларация своих решений, которая случится независимо от моих попыток помешать или сменить точку его зрения. - Начиная от недовольства действиями Вознесенного, заканчивая твоим и тех, кто за спиной твоей, участием в только что произошедшем.