Огромный был соблазн ударить прямо так в нитевой форме, но при всех своих достоинствах это мое состояние очевидно слабо в атаке. Можно попробовать вытянуться, пробраться вовнутрь горна, не задев ни одну из уже его нитей, но едва ли это у меня выйдет. Оставалось только использовать мгновенную смену формации, повторив то же самое, что я уже сделал с Косновением немного раньше. На последствия мне сейчас откровенно наплевать.

Нить тянется, сматывается в кольцо, словно атакующая змея, но оставаясь такой же незаметной, полностью закрытой внебытийностью и скрытностью. Вы много знаете способов заметить тень от пролетающей на высоте сотни метров паутинной ниточки? Вот и я тоже оставался невидимкой, покуда на меня не обратят внимания. Одно лишнее движение, мельчайшая флуктуация магической энергии, даже просто слишком громкая мысль-намерение и вскроют эту маскировку, словно и нет ее.

Тем не менее, я остаюсь когда-то Повелителем, пусть даже павшим и низложенным под гнетом собственной силы, но все еще обладающим как минимум значительной боевой мощью, лишь возросшей от произошедшего падения. Я собираюсь нанести удар по существу, природа которого больше остальных уязвима к природе моей. Удар подлый, коварный, в спину, без шансов на то, чтобы его отразить, без оглядки на собственную защиту, вкладывая все что только могу вложить. При таком раскладе, даже выйдя против мифической твари уровнем более чем в дважды больше моего, я все еще могу...

...нить взмывает вверх, словно и правда змея, обращаясь змеей уже совсем натуралистичной, даром, что теневой, и хоть на клыках ее нет яда, но выпустить через эти клыки реки Тени я смогу и без полного анатомического соответствия...

...остальное тело, гуманоидное, но узкое, вытянутое и неправдоподобно тощее, скрытое вернувшимся в реальность плащом, готово продолжить бросок, вцепится во врага всеми конечностями и десятком новых...

...пространство вокруг меня мгновенно проявляется, отвоевывая право на контроль из власти почти полностью отданного Пеклу мира, укрывая меня, еще сильнее укрепляя развернувшуюся в полную силу Эгиду...

...ничего не могу.

Призрачная рука одной из бесчисленных душ перехватывает сотворенную из собственной плоти змею, издевательски легко развоплощая мое творение, разливая во всем теле жгучую боль. Душа эта воистину древняя, принадлежащая созданию, подобных которому уже давно нет под небом Алурея, а может и не было никогда. Наслаждающийся своим положением вечный пленник только начинает истаивать, возвращаясь обратно в сонм изверга, а сам Господин невероятно быстрым движением разворачивается ко мне, сближается и почти интимно касается кончиками пальцев где-то в районе того места, где у нормальных людей находится солнечное сплетение.

Вспыхивает медовым паводком вязкая магия Пекла, предотвращая использование форсажной Эгиды, а в предоставляемую внебытийностью защиту словно впиваются сотня гарпунов одновременно, отображая внимание сотен и сотен видящих. Гарпуны рвутся обратно, каждый в свою сторону, вскрывая ранее кажущуюся такой надежной оборону в один миг, а мифическая тварь с ироничной и мягкой улыбкой завершает свое касание.

И пришла Боль.

Непонятным мне самому образом я перефокусирую Эгиду, собираю всю ее рядом с собственным сердцем, защищая то, чем стала моя душа от незавидной даже после всего пережитого судьбы. Лишь поцелуем самой Фортуны, будто бы лично ставшей за моей спиной и облобызавшей в десна не хуже старины Брежнева, перевожу мельчайшую частичку полученного урона через кражу тени. Не имея возможности украсть тень хоть у кого-то, возвращаю украденное себе же, только теперь в виде кинетической энергии, одновременно обнуляя вес и без того легонькой Формы благодаря листу на ветру.

Боль.

Боль расползалась по телу тысячей иголок, мотками колючей проволоки, пробирающимися под кожей, стремящимися дойти до сердца. Расстояние до края площади я преодолеваю быстрее, чем мгновенно, летя раненной и очень гордой птицей, которую пнули, чтобы птица эта полетела. Боль сменилась уже не просто болью, а непередаваемой агонией, обжигающей ледяное нутро адским жаром, прорываясь все глубже и глубже, сквозь всю защиту, сквозь все попытки ее не остановить, а хотя бы замедлить.

Агония.

Страдание, лежащее вне рамок описательных возможностей, которое нельзя передать никак иначе, чем подарив его кому-то, кто желает узнать его границы. Страдание неуловимо и неостановимо переходящее в абсолютное блаженство, дикий экстаз бесконечного оргазма натыкается на броню из холода и одиночества, что стала моим щитом, не переставая быть проклятием. Симфония ощущений, родившаяся на стыке двух бурлящих сил, раскрывается новыми цветами мучений, не давая ни пасть в небытие, ни остаться в живых.

Му́ка.

Камень первой стены обращен пылью и щебнем мгновенно, как и следующей за ней, как и последовавших за первыми двумя. Даже без форсажа Эгида позволяет игнорировать любой чисто физический урон, защищая надежнее любых лат, барьеров и артефактов, но главная битва за право быть происходит не снаружи, а внутри, около укрытого всеми силами сердца, к которому тянутся медового цвета ручейки опороченного яда, воплощенным Пороком и являющегося.

Ненависть.

Расстояние полета растет, но отмечать промелькнувшие метры и кварталы удается только краем сознания, вся суть которого обращена в рычащий от злобы, воющий от боли и терзаемый неисполнимым никакими силами желанием комок нервов. Хруст и грохот камня, стекла и дерева - лишь жалкое подобие того, что происходит в остатках моей души. Ненависть горит, забирает все больше и больше того, чем я был, забирая меня самого, лишь бы не отдать тому, что несет мне влитый внутрь яд.

Одиночество.

Оно защищает меня, хранит лучше любого оберега, обрекая своей опекой, своей проклятой Эгидой, навсегда разделяющей весь мир и того, кого она укрыла. Ненавистное одиночество, суть от сути, плоть от плоти того, чем я стал, не позволяет сдохнуть даже тогда, когда я готов отдать любую цену за право на забвение, лишь бы только перестал жечь яд, лишь бы не хладила давно уже не чужая ненависть, лишь бы все это прекратилось!

Я не хочу умирать!

Последняя стена, внешняя, принадлежащая какому-то богатому имению, пробита на излете, позволяя мне удариться костями о стену внутреннюю, покрыть ее трещинами и упасть навзничь, уже не в силах удерживать даже базовую Эгиду. Черная кровь льется из сломанной, истерзанной, стремительно регенерирующей Формы, заливая и прожигая собою деревянный резной пол, дорогой ковер и каменную крошку. Одиночество выжигает яд, забирая за собой все, что я только мог отдать, забирая чувства, улыбки, смех, желания, дружбу, радость, счастье... забирая все. Забирая и оставляя меня... одного.

Природа Тени спасла меня, она же меня убила.

Не осталось эмоций, не осталось чувств, ничего не осталось. Я пошел на гибель ради шанса для других и гибель я получил в награду. Нет больше дружбы, нет больше ни Ганса, ни Лосия, ни Тарии, ни Гестии, ни Тиа, ни Ыгры. Все то, что испытывал к ним Константин, осталось там, на камнях той площади, где он нанес свой последний удар. Осталось в бойне ритуального зала, где он зачерпнул больше, чем может вместить даже самый отчаянный человек. Осталось в алтарном покое Вечной Библиотеки, в подземельях Тавимарка, на улицах Аренама и в глубине диких земель. Осталось в пожранной жадной Мглою далекой крепости, осталось в катакомбах Края и древнем некрополе, где хозяйничает запертый Спектр.

У меня по-прежнему есть память, но эта память теперь пуста, словно файлы с фоточками на жестком диске домашнего компьютера. Когда-то ты был там, на тех фотографиях, улыбался и веселился вместе с теми, кто на тех изображениях стоит рядом, но время прошло. Осталась память о нем, но нет ничего, что эту память бы держало, нет того, кто эту память хранил, а фотографии рассматривает совсем другой человек. Осталась только Тень, только тварь огромного могущества и бесконечного голода, уже не желающая от своей силы и природы отказываться.