Но.

Резкий не вопль даже, а визг, короткий и жалкий в сравнении с той песней, какую кукла могла выдать в начале сражения, все же вынуждает Шмиелэ отвлечься, пропустить тот момент, когда меня, едва заблокировавшего очередной удар твари, можно было смять и размазать по мраморному полу. Костей в теле куклы уже почти нет - все пошли на материал для Туманчика, на заплатки, какими я лихорадочно пытался связать уже окончательно прошедшую точку невозврата конструкцию. Кости заменяет чистая Греза, овеществленный мираж, принявший форму зеркальную таковой у настоящих костей, но слишком легко обращающийся тем миражом, из которого его сотворили...

Но.

Вновь пропущенный удар вырывает слишком большой кусок из крохотного туловища уже давно потерявшего любой облик комка конечностей и сиреневого тумана, а последний из нимбов, и без того редкий и замедлившийся, осыпается на пол с неразличимым на наших скоростях и за шумом нашей битвы звоном. Плеть Шмиелэ превращается в петлю висельника, оборачиваясь всеми семью хвостами вокруг не успевающей отступить куклы, после чего разрезает ту на множество ломтиков, практически сразу начинающих растекаться фиолетовыми лужицами и туманом.

Но.

Ничто не может длиться вечно, не в моих силах было выиграть это сражение с заданными параметрами и ставшими на моем пути противниками. Неважно, кем они меня считали, неважно, что они подумали обо мне, не важно даже поверили ли эти ребята в то, что это был последний отчаянный бой Пыпыща Попятчева, а не куклы, занявшей тело погибшего от самого первого удара хоббита. Есть иногда моменты, когда победить просто невозможно. Моменты, в каких приходится видеть, смотреть сквозь растекающиеся глаза разрушенной куклы, как отчаянная и едва успевшая поселиться в глазах приготовленного в жертву человека надежда, обращается прахом вместе с исчезнувшей куклой.

Но.

Куклой, в которой к моменту распада не осталось ни единого кусочка зеркала, ни мельчайшей песчинки материализовавшегося сна.

- Он отдал все. - Мягко и ласково протягивает то, что притворяется обычным человеком настолько искусно, что даже защита Библиотеки поверила, и звучат его слова так, как говорят сомелье о редчайшем сорте вина. - Отдал, продал себя до конца и потерпел крах. Прямо под глазами тех, кого пожелал спасти от их участи. Это так... совершенно.

Ни капли усталости на улыбающемся лице, ни грани тревоги в голосе и даже сбившегося дыхания тоже нет. Почему-то от этого радушия и веселья больше жути, чем от хриплых угроз и безумного рычания взбешенного зверя.

- Ха... Мях... Рада, что вы оценяли, уважаемый. - Кошка, не в пример собеседнику, явно выложилась по полной, только сейчас начав понимать, насколько близко весь их план оказался к краху, а их жизни к чему-то, рядом с чем простое окончание было бы величайшим из благ. - Мя!!? Подождите, что значит "спасти хотел"? Я же все проверила, Цветком Переживаний сканировала даже! Пыщ старый же был из тех, кто хер свой клал на всех, кроме его любимях книжек и стопочек документов!

Мужская фигура отвлеклась от задумчивого рассматривания того места, с какого уже давно испарились все следы распавшегося на энергию полурослика, подарив той нечитаемый взгляд и столь же добродушную улыбку, что раньше дарил смотрящему на своего убийцу поверженному противнику.

- Он смотрел на нее, дорогая. - Не оборачиваясь, указывая пальцем за спину, не человек безошибочно ткнул в сторону Жюстин Ренеяль, до которой уже почти дошли руки продолжающего спокойно и взвешено делать свое дело ритуалиста. - И, мне так показалось, был готов бросить все силы на попытку побега или, может быть, не менее отчаянную попытку достучаться сквозь Шаль? Но бросился в бой, сразу принеся себя зеркалам. Всего.

Неверяще, словно получив подарок на новый год за пару месяцев до нового года, зверолюдка посмотрела в затуманенные от нейтрализирующих чар глаза пленницы, радостно хлопнув в ладошки. Она сейчас искренне, подобно маленькому ребенку, радовалась тому, что связанные с Библиотекой должны перестать дышать и быть последними - это давало ей шанс насладиться зрелищем чуть подольше. Пусть сама Жюстин, трижды допрошенная обо всем интересующем (причем рассказавшая все добровольно, за право еще раз поцеловать ярко-алые губы Шмиелэ), об отношении старого сморчка к ней даже не подозревала, но ведь в этом тоже есть своя красота. Получить такую жертву, стать ее свидетелем и осознавать, что даже этой жертвы не хватило... Это действительно чудесно, и полукровка страстно жалела о том, что у нее нет времени описать и передать свидетельнице печальной истории всю гамму агонии растворяющегося в зазеркалье.

Кстати...

- Бейн, в смысле... ну, Бейн? - Внезапно резко позабыла она о своем вопросе, задав совершенно иной, мгновенно понятый внимательными собеседником. - Или нет?

- Увы. - Теперь улыбка приняла легкие извиняющиеся оттенки. - Тот удар был отражением моего, а потому и нега пришлась целиком на основу твоего собрата. В некотором роде, раз уж нам придется хоть на несколько дней, но заплести детали произошедшего в венок сомнений, мне придется играть его роль, раз уж не удалось взять одарившую меня столь редким зрелищем личность. За сим утверждаю: я и есть Бейн.

Если в душе кошки мелькнули хоть какие-то сожаления о судьбе погибшего товарища, - да и товарища ли? - то заметить эту печаль было совсем невозможно невооруженным оком, да и вооруженным, наверное, тоже. Коротко поклонившись еще одной кукле, только теперь уже не хоббита, девушка задала вопрос, который ранее помешало задать осознание смерти союзника.

- Кстати, почтенный Буубга, я вас не отвлеку? - Вероятно, сначала она планировала спросить именно Бейна, но теперь не рисковала, пусть даже тварь и вела себя насквозь сочувствующе и доброжелательно, ведь кому, как не ей, знать, чего это сочувствие на самом деле стоит.

Сначала могло показаться, что ритуалист, прямо сейчас раскладывающий по нужным точкам ритуального узора еще парящие внутренности до сих пор живого раба, одного из последних оставшихся, вопроса просто не услышал. Жертвы для этого дела подбирались сплошь очень особые, а их души, тела, магия, кровь, внутренние эссенции или даже личности обладали целым перечнем очень необычных черт. Не могущественных, хотя средний уровень приносимых в жертву застыл между двадцатым и двадцать пятым, но именно редких, необычных.

Кто-то имел разноцветные глаза, кто-то был влюблен в свою сестру и брата одновременно и пронес чувства через всю жизнь, кто-то обладал бесполезной аномалией в ауре, не дающей никаких преимуществ, у кого-то на теле родимые пятна складывались в мистические узоры вследствие проведенного еще прабабушкой ритуала, кого-то в колыбели благословили жрецы сразу троих богов, светлых и темных, а кто-то умел дышать речной водой, еще в детстве случайно получив редкий титул. Как алхимики могут манипулировать эссенциями, через них получая доступ к концепциям, так основой работы ритуалиста было манипулирование концепциями с возможностью запускать работу через эссенции. Здесь и сейчас работал великий, возможно даже легендарный мастер, пользующийся могущественным артефактным комплексом.

И его мастерства хватало, чтобы отвечать на задаваемые вопросы, не прерывая работы.

- Нет, не отвлечешь, Шмиелэ. - Это, характерное для всей тройки диссонирующее с окружающей действительностью спокойствие и доброжелательность, казалось, вросло в них с корнями и, вероятно, так оно и было. - Я не могу вас впустить, пока что. Нужно завершить стадию, и я переставлю фигуры.

Желание оказаться под барьером было вполне понятным - бой был жарок, и пусть камень зала даже не оцарапало и не исказило потоками энергии снов, но кто знает, какой предел терпения у могучей Шали, не дающей случиться чему-то очень плохому? Даже здесь, у самого алтаря, где опасность почти материальна, это творение, рожденное из правильной комбинации установленных фигурок, могло даровать несколько секунд на последнюю молитву. Или на побег.