Но слова были сказаны - ей отказали в возможности даже оплакать свою любовь.

И тогда была допущена вторая ошибка. Видящая, ищущая свое сердце, нырнула в класс действительно глубоко, невероятно развив его за невозможно короткий для эльфа срок. Ничего выдающегося, но достаточно, чтобы быть сильнее, чем ее считают, пусть и совсем немного. А желания сообщать о взятых титулах или идти работать работу, где ее усиление заметят другие, у нее не имелось.

Закрывшись в своем имении, она предалась грусти, оплакивая пустую могилу, в которую не удалось положить ничего, кроме подаренной когда-то лютни, оплакивая чужую вечность, что стала вечностью ее. Вечностью, которой теперь всегда будет вдвое меньше и плевать, что вечность та бесконечна. Она оплакивала, молча и холодно, как привыкла делать в своей жизни все. Оплакивала и обретала покой, забывая свое горе, под течением размеренной жизни.

Любые раны зарастают, особенно если им помогать.

Ее возросшего таланта хватило, чтобы уловить самую тонкую грань, самым краем ухватить идеально подобранное под нее воздействие. Ничего вредного, только возможность забыть о боли, отпустить ее туда, куда уходят те, кто не с нами - в небытие. От того, что жизнь ее любимого поставили ниже жизни одного из призванных, ее буквально колотило, но она могла это понять, пусть даже всей сутью своей отказывалась принимать.

От того, что у нее попытались забрать даже то, что осталось от ее сердца, она впала в холодное бешенство, с каким эльфы ходят в бой, с каким они убивают и умирают. Где-то на границе сознания промелькнула паническая мысль-понимание, что эта ненависть теперь направлена на ее собственных братьев и сестер.

Тому эльфу, что отдал приказ наложить столь тонкие и подлые чары на свою сотрудницу, с какой он не раз работал и не единожды поздравлял с успешным выполнением задач, было без всяких прикрас или преувеличений плохо. Насколько легко эльфы предавали чужаков, настолько тяжело было им предать собрата, пусть даже из другого государства. А уж если предавать приходилось одну из собственных соратниц... ему было действительно больно.

В тот миг, когда ворота в его имение проросли мхом, а после оказались выбиты потоком древесного тлена, в тот миг, когда в хороводе пожухлой листвы она вошла на территорию сада для медитаций, переступая через бессознательные, - но живые, - тела попавшихся ей на пути членов его семьи, он не удивился, не попытался уговорить ее отступить.

Он видел, какой она пришла к нему, видел и понимал. Бой начался без лишних слов, в полном молчании - она всегда атаковала молча, без раздумий и лишних разговоров. Вдвойне больно и страшно было оттого, кем она его видела, раз атаковала именно так. Он мог бы считаться сильнее, ведь в спаррингах он проигрывал ей лишь один раз из пяти. Следствие неудобных для нее классов, а не собственного мастерства, но все же.

Вот только он был готов лишь защищать свою жизнь, а она пришла убивать. И он умер, умер в ужасе перед небытием, как и любой другой эльф, для которого нет ничего страшнее смерти, прекращения бытия. Умер и Хранящий Память, что исполнял на ней свое воздействие через образец взятой в архивах крови. Умерли его ученики, помогающие своему учителю.

Умерла и она.

Еще с первым убитым умерла, ведь этим убийством она предала все то, ради чего жила. Убившая сородича, соратника, убившая своими руками и смотря ему в глаза - нет более страшного преступления в эльфийском социуме. Для нее теперь не было места в картине мира бывших друзей и союзников, для них она стала чем-то вроде бешеного зверя, занявшей чужое тело и память твари. А к тварям нет жалости или понимания, пусть даже ее гибель предпочли бы организовать чужими руками. Не из памяти к бывшей сестре, а просто не желая рисковать в бою с опасным противником.

Она и сама чувствовала себя тварью, в исконно Алурейском смысле этого слова, а потому желала просто лечь и перестать быть. У нее не осталось ничего, что держало бы ее в этом мире, а кусок ее сердца, отправившийся в небытие, неистово тянул ее туда же, где нет боли и невыносимого одиночества. Удерживал ее лишь инстинктивный страх перед гибелью, неприятие смерти, да все та же ненависть, не гаснущая и неотделимая от нее самой.

Из хранилища, в которое она имела весьма высокий доступ, - что не удивляет при ее-то звании и регалиях, - она забрала множество дорогих и полезных вещей. Включая и мифический артефакт Крыло Небытия - кинжал, что может убить даже бога, рань ты его в самое сердце. Не просто убить, но отправить его туда же, куда ушла ее любовь - в само Ничто. Этот кинжал буквально стирал, забирал любой образ и даже память, не давая ни сохранить, ни передать эту память кому-то еще. Во всем мире лишь она сама сможет вспомнить настоящее имя убийцы ее возлюбленного. Может быть, кто-то удержит в голове внешность, не дав вырвать этот образ, может кто-то сохранит в памяти воспоминания о других чертах убитого кинжалом, но имя его будет помнить только она. А уж ей долго жить не суждено в любом случае.

Она готовилась почти год, медленно преобразовывая почву в парке под свои нужды, даже устроилась туда садовницей, чтобы не вызывать подозрений. Тем более что она и вправду была хорошим садовником, как и почти любой эльф - этот навык давался ее племени легко и без сложностей. Она работала, скрывая, с помощью набора артефактов, видения о ее деятельности. Возможно, даже вероятно, что ее бывшие сородичи предупредят о ней принца. Хотя бы затем, чтобы отгородиться от последствий ее неудачного покушения, а в ее успех едва ли кто-то поверит. Даже она сама заставляла себя верить.

Частично оттого, что успела подменить взятые артефакты довольно искусными подделками, которые не факт, что заметят - такие вещи в руки берут совсем нечасто. А предположить, что она не сразу пошла убивать тех, кто отдал приказ на ментальную корректировку, а выждала с этой мыслью почти полгода, придет им в головы не сразу. Пришло бы мгновенно, если бы речь не шла о такой же, как и они, звездорожденной, что еще вчера была одной из них.

В роковой день, она выпила заведомо смертельную дозу зелий, облачилась во все имеющиеся артефакты и, дождавшись, когда цель войдет в зону действия ловушки, активировала украденные сокровища. Полог Пешехода, мифический артефакт, пусть и не слишком сильный, мог на сутки превратить довольно значительный кусок территории в такой, где передвигаться можно будет только пешком да на лошадях. Любые пространственные техники с высокой вероятностью убьют пользователя. Особо могучие удары все же смогут временно продавить Полог, но какое-то время у нее будет, не может не быть.

Даже этого не хватило, пусть она и была невозможно близка к тому, чтобы пробить сердце мерзкого человека, короткоухой твари, которой не было места под очами Звезд. Но кровь Веков сильна, слишком сильна и ее, как проигравшую, ждала участь, какую ей выберут пленители. Даже хорошо, что зелья убьют ее раньше, до того, как ее душу отдадут одному из иных планов, если не подарят извергам.

Обиду и еще большее презрение к себе вызвала та ухмылка на устах цели. Когда она попыталась заставить себя пустить на Жизненный Цикл не только волшебство, но и собственную плоть, разум и душу, лишь бы нанести последний удар. Еще большую обиду вызывало осознание того, что решись она сразу и этот удар был бы смертельным, пусть даже нанесло бы его и не Крыло Пустоты. Но он словно смеялся над ней и ее трусостью, а она не могла заставить себя переступить через последнюю грань.

Она не спрашивала себя, каким образом ей удалось освободиться, не спрашивала о том, что там, за ее спиной, убивает врагов ее. Всю себя она вложила в последний рывок, в одну-единственную атаку. Мимоходом убивая Скованную, она нанесла свой удар, вбивая радостно хохочущий в ее разуме кинжал в сердце очередной жертвы.

Природа этого оружия такова, что, будучи использовано, оно исчезнет из рук убийцы, появившись в любой точке мира. Может быть, прямо в руке умирающего воина, жаждущего воткнуть клинок во врага своего, а может и на вершине неприступного горного пика, где лежать клинку долгие века. Ей уже было плевать, она свою миссию выполнила - последняя цель перестала быть. А ей теперь тоже незачем было существовать.