— Сейчас мы отнесем их обратно в Курятник,— сказал Шантеклер

Мундо Кани вышел вперед.

— Лорд Рассел понесет няньку Берилл, — сказал Шантеклер, и Пес вдруг растерялся, не зная, что ему делать. — Осторожно, Рассел. С этой дамой ты должен идти предельно осторожно.

Шантеклер пристально наблюдал за ним, дабы убедиться, что, шаг его действительно осторожен.

Лорд Рассел страдал неимоверно. Он по-прежнему не смотрел на Петуха. Как бы то ни было, он поднял пастью Берилл и в одиночестве последовал в Курятник. Он шел осторожно. И он был благодарен Шантеклеру за то, что тот вспомнил о нем.

Затем Шантеклер распростер крылья и накрыл ими своих чад. Он поднял голову и прижал детей к груди.

— Пес Мундо Кани. — Голос его был тонок, как тростинка. — Пожалуйста, присмотри за Прекрасной Пертелоте и приведи ее.

Каждому, кто видел Шантеклера, застывшего этой ночью на крыше Курятника, он казался черным изваянием. Ветер шевелил его перья, они колыхались на спине — косматые, неприкаянные. Но сам Петух-Повелитель был недвижен, будто вылитый из железа. И на ветер этой ночью он не обращал никакого внимания.

Сумерки он отметил кукареканьем скорби. Но не было в нем утешения. Он совершил его скорее как Повелитель этой земли, нежели как отец своих детей: отрывисто, сжато, горько, поверхностно — кукареканье побежденного. И все лежащие без сна и слушавшие его еще более воскорбели оттого, что не прозвучало в кукареканье истинной муки Шантеклера.

Но кукареканье кончилось, а Петух остался. Час за часом он стоял все в той же позе, а животные под ним, хотя и не спали, ни единым движением или звуком не нарушали его покоя.

— Ты, Создатель, — наконец произнес Шантеклер, но его железный торс не шелохнулся.

Мышцы его были натянутые канаты. Дотронься до него кто-то в этот момент, напряжение его тела отбросило бы и убило несчастного.

— Ты, Создатель, даруешь надежды — затем ломаешь надежды,— говорил он.— Ты даешь. Ты согреваешь меня своими дарами. Ты заставляешь меня полюбить твои дары — а потом ты убиваешь меня. Ты убил мой подарок.

Я не желал этой земли. Я бы с большей охотой пошел своей дорогой, довольствуясь тем, что дарит случай и оставив все прочее. Я бы с большей охотой скитался безумцем по Твоей земле, оставаясь незамеченным, нетронутым Твоей — праведной — десницей. Тогда я мог бы быть пуст, но не терять близких; я не изведал бы Твоего благословения. Я мог бы быть один, но не одинок; я не узнал бы, какой любовью Ты наделяешь. Ты, Создатель! Ты забрал мою жизнь! Ты поставил меня на это лживое место. Ты создал меня верящим Тебе. Ты дал мне надежду! О мой Создатель, Ты научил меня надеяться! А потом ты убил меня.

Шантеклера била дрожь. Он закрыл глаза от мглы, чтобы справиться с этой дрожью,— не потому, что считал дурными свои слова, просто он не желал трепетать перед Создателем.

— Если бы у меня никогда не было сыновей, как бы я мог потерять их? Если бы я не правил страной, стал бы я бояться потерять эту страну? Это в дарении берет начало вероломство. Если бы не любил я этих животных, которых Всемогущий Создатель отдал под мое покровительство, я бы не умирал, думая, что могут умереть они.

По Твоей воле я там, где я есть. По Твоей воле дела вершатся так, а не иначе. А теперь моей волей я требую ответа из Твоих собственных уст: Где мои сыновья? Почему подо мной, в Курятнике, рыдает Пертелоте? И что мне сказать ей? Рожай их, благословляй их, охраняй их; а потом сожми их в крохотные комочки и засунь их в землю! Так я скажу ей. Она будет утешена. Я расскажу ей о воле Создателя.

Шантеклер глубоко вдохнул раскаленный воздух. Он ревел:

— И моей волей я желаю знать — сейчас самое подходящее время узнать это: О Создатель, где Ты? Почему Ты прячешь от нас Свой лик? Почему именно теперь, во времена времен, когда все на грани бедствия, Ты отвернулся? Девять месяцев! Девять месяцев я не видел звезды! За девять месяцев мы ни разу не видели, как восходит солнце, а луна осталась лишь в памяти. Вера, так? Вера должна убеждать меня, что небесные сферы все еще вертятся над этими облаками. Скажи мне! Скажи мне! Безграничный Создатель, скажи мне, чем мы заслужили отвержение от прочего мироздания! Но ты не скажешь. Ты швырнул нас в мусорное ведро и оставил на произвол судьбы. Износились, ты ж понимаешь. А, ладно.

Затем Петух-Повелитель сдвинулся с места. Он поник головой. Крылья его повисли.

— Мои сыновья, мои сыновья,— рыдал он. — Почему Создатель не дал умереть мне вместо них?

Шантеклер всхлипывал несколько мгновений. Потом он заговорил другим голосом, не поднимая головы:

— Ладно. Он желает, чтобы я здесь делал Его работу. Разумеется. Я оставлен трудиться. Все правильно. И может когда-нибудь Он явит Свой лик под этими проклятыми тучами, дабы поведать мне, что это за работа; какова цена столь многих слез; что так важно в Его глазах, что должно идти к цели таким путем...

О мои сыновья! — вдруг изо всей мочи возопил Шантеклер, вспыхнувший было огонь погас. — Как я хочу, чтобы вы были со мной!

Темная земля повсюду хранила молчание, будто затаилась перед таким звенящим, раскатистым воплем. С темного неба не доносилось ни звука. Петух-Повелитель, без малейшей попытки уберечь себя, обвис, покатился по крыше, соскользнул к самому краю и тяжело грохнулся оземь. Рыдания и вздохи вырывались из его глотки, он лежал в оцепенении.

И вот тогда к нему пришла Скорбящая Корова.

Прижавшись к нему своим мягким носом, она чуть подтолкнула его. Она мягко повернула его голову так, чтобы он мог ясно видеть. Ее свежее дыхание вошло в его ноздри, и он понял, что очнулся; но он не шелохнулся. Скорбящая Корова отступила на шаг от Петуха и посмотрела на него.

В обе стороны от ее головы широко расходились острые рога, удивительно грозные на столь мягком существе.

Глаза ее лучились состраданием, глубоким, глубоким, как сама земля глубока. Чело ее знало его страдание и вместе с тем знало бесконечно больше. Но хотя и ведомо было столь многое ее широкому челу, оно было сама доброта, и оно склонялось над его болью, и складки избороздили его этой болью.

В карих глазах Коровы Шантеклер узрел свое безысходное отчаяние, и он так глубоко погрузился в них, что Корова содрогнулась. Она смотрела на него, и глаза ее наполнялись влагой. Слезы набухали и проливались через край. И она зарыдала, точно так же, как рыдал он сам несколько минут назад, — только не было гнева в ее рыдании. Странно, но Шантеклер ощутил стремление утешить ее; однако в эту минуту он не был Повелителем и инициатива была не в его руках. Просто обычное существо, он смотрел — чувствовал, — как свершается чудо. Ничего не изменилось: и тучи не рассеялись, и сыновья его не воскресли, и не познал он того, чего жаждал. Но это было оно. Его горе стало ее горем, его скорбь ее собственной. И хотя от этого печаль его ничуть не уменьшилась, но в сердце его нашлось место для нее, ее воли и мудрости, и легче ему стало переносить свою скорбь.

Скорбящая Корова легла рядом с Петухом-Повелителем и провела с ним остаток ночи. Она так и не проронила ни слова, а Шантеклер так и не уснул. Но недолгое время они пробыли вместе.

На рассвете Шантеклер прокукарекал утро, а потом один вернулся в Курятник.

В тусклом свете возникло движение, будто бы пробуждаются животные. Но шевеление это было притворным, поскольку никто из них не спал. Без ветра, без дождя, но все же этой ночью разыгралась буря; и потом непонятная тишина нескольких последних часов. А потому животные моргали и вздыхали всю эту долгую ночь, и никто из них не заснул: ни куры, ни мыши, ни Лис, ни Пес, ни Черный Муравей, ни прекрасная и скорбная Пертелоте, ни Хорек.

Каждый заметил отстраненную серьезность их Повелителя. Никто не потревожил его, когда он шел к своему шестку. Никто, кроме...