Но когда они приблизились к его острову, он увидел нечто ужасное. Каждый пассажир на каждой посудине лежал мертвый. Прекрасная Пертелоте и все его куры — мертвы; Джон Уэсли Хорек, Лорд Рассел, Вдовушка и все ее дети, Мундо Кани, Тик-так — все они были мертвы.

— Теперь они хорошо наказаны за свою неблагодарность, за твое вынужденное одиночество,— пропела река.— Это мой подарок тебе, Повелитель Шантеклер. Прими его вместе с моим благословением.

Но Петух-Повелитель глядел на эту процессию с ощущением своей неизбывной вины. Вина переполняла его, подступала к горлу, ибо это он сказал, что ненавидит их. Он хотел умереть, потому что он был виновен.

Вдруг он принялся колотить воду крыльями.

— Ты! Ты! Ты! — кричал он, но теперь не было в крике избавления. — Это тебя я ненавижу, проклятая Создателем!

И тут же островок стал тонуть. Вода поднялась до ног Шантеклера, и он уже не видел, где стоит. Во сне этом ему казалось, будто он стоит на ничем, окруженный со всех сторон речною водою. И все же он орал во весь голос, до хрипа:

— Я не боюсь! Смерть — самое малое, чего я достоин! Я заслужил смерть! Это тебя я ненавижу!

— Я могла бы вернуть остров,— пела река. — Я могла бы сделать его раем.

Но Петух-Повелитель оплакивал свои жертвы и кричал все громче:

— Это тебя я ненавижу! Я буду биться с тобой! Убей меня сразу — прямо сейчас! Или я буду биться с тобой! Биться с тобой! Биться с тобой! — А затем, уже начиная тонуть, он воскликнул: — О Пертелоте!

Пертелоте — настоящая Пертелоте — трясла Шантеклера, обхватив его обоими крыльями. Он проснулся.

— Шантеклер, Шантеклер, — говорила она. Она повторяла его имя снова и снова. — Шантеклер. О Шантеклер, это сон.

Долго-долго Петух-Повелитель просто сидел с поникшей головой в ее объятиях — и был преисполнен благодарности. Он тяжело дышал. Он часто глотал.

Затем он ненадолго оставил Пертелоте. Он шагнул со своего насеста и отправился к каждому из обитателей своего Курятника. Он притрагивался к ним. И, дотрагиваясь до них, он называл их по именам: «Берилл. Халцедон. Хризолит. Сардоникс. Топаз. Яшма. Гиацинт. Изумруд. Мундо Кани. И мои дети; о, мои дети». Никто не проснулся, так осторожно он касался их; и они не знали, с какой любовью он шепчет их имена.

Одна Пертелоте знала.

И когда он снова вернулся к ней, он сказал:

— Никогда больше у меня не будет видений.

— Разве можешь ты выбирать? — спросила она.

— Я могу выбирать против зла, — сказал Шантеклер.— Я, несомненно, могу выбрать против зла, а мои видения были наполнены злом. Это то, что делал в них я. И еще это то, что я приношу из них в это место... И если я всегда буду бдеть, то никогда больше не будет видений. Да! Я выбираю больше не видеть видений.

Пертелоте услышала в его голосе такие нотки, каких никогда прежде не было, и потому она спросила:

— Ты расскажешь сейчас, Шантеклер?

— О, — сказал он, — я и не переставал рассказывать.

— Ты ответишь мне на вопрос?

— Конечно. Теперь со мной все в порядке.

Но Шантеклер не понимал, что трудность вопроса была не в нем, но в ней. Если кто-нибудь редко рассказывает о себе, он полагает, что все остальные точно так же не желают рассказывать о себе. Но она задала свой вопрос:

— Чем ты обеспокоен так долго?

Но Шантеклер не помог ей в ее затруднении. Вместо того чтобы все объяснить, он ответил вопросом на вопрос:

— Откуда ты пришла, Пертелоте?

Она была тиха и не отвечала.

— Ш-ш, ш-ш, — успокаивал он ее, как будто бы она сказала что-нибудь. — Мой вопрос так же важен, как твой; это один и тот же вопрос, Пертелоте. Послушай меня: ты пришла в мою землю по реке, а значит, ты связана с ней больше, чем мне известно; и я должен знать это. Потому что именно река беспокоит меня так долго. Она затопила весь юг моей страны — непонятный, нечестивый разлив. Но, может, ты раскроешь мне его причину. Возможно, ты сумеешь научить меня чему-нибудь такому, чего я сам в этом деле понять не могу. Почему ты пришла сюда, Пертелоте?

— Я тоже могу выбирать против зла, — еле слышно промолвила она.

— Тогда мы заодно, — сказал он.

— Я жила в стране, что сразу к западу от гор.

— Так далеко отсюда?

— Это длинная река.

— Длиннее, чем я думал.

— Но я могу выбирать против зла, так же как и другие, — повторила Пертелоте, ибо ей было важно, чтобы Шантеклер понял это, прежде чем она расскажет ему свою историю. Если она раскроет низкую тайну своего прошлого, это должно быть на ее условиях. Рассказывая, она не должна потерять его любовь; и она не должна возненавидеть себя, когда он глубже узнает ее.

Шантеклер сказал:

— Мне открыто твое сердце, Пертелоте. И я очень хорошо знаю, какое оно доброе.

И тогда она рассказала ему о своей стране: о Сенексе Припертом к Горам, Петухе-Повелителе, о его смерти и о чудодейственном рождении его ребенка. Она рассказала ему, и Шантеклер узнал о существовании того, кто носит имя Кокатрисс, — о том, как мучил он кур, о его детях-василисках, о том, как он разорил всю страну. А потом она закончила, и вновь воцарилась над ними спокойная ночь.

Наконец Шантеклер заговорил.

— Пертелоте, Пертелоте,— сказал он.— Не меньше, а гораздо, гораздо больше люблю я тебя теперь.

Сердцем приняв ее рассказ, он был умиротворен и глубоко счастлив; и он уверился в том, что больше никогда у него не будет видений. Не рассказанное ею стало причиной этого мира в его душе, хотя он внимательно выслушал все. Но то, что она вообще говорила об этом в его присутствии,— вот этот переломный момент внушил ему уверенность: она любит его и полностью доверяет ему. Да, она вручила ему все свое сердце, веря, что он не поранит его. И, во имя небес, он не поранит!

Утром все животные вышли из Курятника — или же бросились к Курятнику — и возвеселились: дождь прекратился. В первый раз за три сезона воздух был прозрачен, и можно было надеяться, что перья останутся сухими весь день напролет. О, тучи по-прежнему охватывали всю землю, и солнце все так же оставалось тайной за семью печатями; но эта покрышка была высоко, теперь тусклая, а не хмурая, пропускающая свет, а не мрак; скорее белая простыня, нежели унылое одеяло, которое висело над ними так долго.

А потому животные устроили праздник. Они собирались в кучки, ели, смеялись, танцевали. Повсюду устраивались пикники. В мгновение ока были организованы походы за грибами (тысячами и тысячами грибов в том году). Пес вывалился из Курятника и задышал носом. Петух-Повелитель, как никогда раньше, прокукарекал хвалу наступившему дню (Шантеклера, безо всякого сомнения, возрадовала сухая погода; но более того — его ночной разговор с Прекрасной Пертелоте покончил с одиночеством — вот это была радость, словами не передаваемая). А Хорек мучил семерых маленьких мышат, взяв их на охоту. (Без разговоров! Никакой беготни! Не наседать на Джона! Лист — не наступать на лист! Нора — Боже упаси свалиться туда! Шеренгой по одному! Носы вверх, хвосты вниз, глаза блестят — тьфу! Слушайте: может, малышкам-мышкам лучше сидеть дома? Нет? Нет? Тьфу!)

Но что действительно подарило этому дню особое праздничное ощущение, так это то, что Тик-так, Черный Муравей, дал своим работникам выходной.

С утра три часа — ИГРЫ.

Потом три часа — ТРЕНИРОВКА.

Потом — ОБЕД.

И три часа — ОТДЫХ, —

объявил он. — Приготовились — начали!

Он повел свое войско к дверям Курятника.

— Стой, два, три, четыре. Игры, два, три, четыре!

Положенным образом он постучал в дверь. Он милостиво пригласил трех Чиков выйти поиграть вместе с муравьями — и Чики мгновенно вывалились, подпрыгивая и опрокинув двадцать степенных муравьев, прежде чем Тик-так успел рявкнуть, призывая их к порядку.