Кукареканье гордое и триумфальное кукареканье; кукареканья на случай победы или поражения. А также кукареканье откровенно ради самого кукареканья.

Но был и другой полновесный набор кукареканий, которыми он пользовался в некие определенные часы в течение дня. Эти вершились лишь в надлежащее время, и назывались они «канонические кукареканья». Они сообщали всему миру — по крайней мере, той части мира, коей он был Повелителем,— который нынче час, отзываясь благословением в ушах слушающих. За что благословляли? За то, что день этот и минута эта обычны и хорошо знакомы; за то, что даны им направление, и смысл, и надлежащая основа. Что до созданий земных, то они ожидали его канонических кукареканий и пребывали в мире и покое, когда слышали их. «Да, да, — говорили они, — день этот — наш день, ибо Шантеклер сделал его нашим». Именно так говорили они по утрам, признательные за то, что благодаря его кукареканью день не принесет им ни неожиданностей, ни страхов. А днем: «День перевалил за половину, лучшее еще впереди». Большое утешение — иметь возможность соизмерять день и дневную работу.

Семь раз в день, сознавая свой долг, с глубочайшим чувством важности содеянного и во исполнение незапамятной воли Создателя, Шантеклер выкликал свои канонические кукареканья.

На рассвете, с шероховатой спины Мундо Кани, он кукарекал свежим, сочным кукареканьем, звучащим, будто студеная вода, и моментально будившим куриц. Когда наступало время отправляться на работу, он употреблял другое кукареканье: «Чу-чу-чу!» — нечто вроде трогающейся с места паровой машины; и уж тогда никто не мог ничего поделать: сами собой начинали бить крылья, и когти принимались скрести землю в поисках зернышек и личинок, и клювы начинали клевать.

В девять часов, в полдень, а затем еще раз, в три часа, Петух кукарекал, дабы известить, что за день протекает окрест. Голова задрана, гребешок красный, как коралл, клюв черный, как антрацит. Он прислушивался к ветру; он следил за цветом неба; он наблюдал, как скребут землю те, кто скреб землю; он обдумывал новости, все и отовсюду, за весь этот день вплоть до настоящего момента — а затем он выкрикивал несколько интенсивных кукареканий и о том, и о сем, и так далее, и тому подобное. Всякая тварь получала представление о сегодняшнем дне, когда Шантеклер совершал эти кукареканья: в девять часов, в полдень и, наконец, в три. И благосклонно позволял времени течь дальше.

Черед шестого кукареканья наступал, когда солнце клонилось к закату. Было несколько причин, почему всякая курица так радовалась, заслышав его. Во-первых, звуком оно как-то напоминало похвалу; разливаясь в вечернем воздухе, оно каждого похлопывало по спине и каждому, будто легким ветерком, охлаждало лоб. «Хорошо»,— сообщало это кукареканье. «Хорошо, и лучше, чем ты делала вчера. А теперь — довольно. Пора ужинать. И спокойно отдыхать». Итак, вот каковы дополнительные причины того, что всякая курица радовалась этому призыву: работа сделана, и наступает время ужина.

Но все-таки самым приятным из всех было седьмое кукареканье. Оно было спокойно, как вечерние сумерки. Оно приносило мирную ночь в куриное гнездо. Оно было умиротворением и покоем, и «вы в безопасности», и благословением, и «а теперь пора спать». До чего ж прекрасное слово «сделано», когда сделано хорошо.

Когда Шантеклер кукарекал свои канонические кукареканья, день облачался в надлежащие одежды; куры жили и скребли землю в мире, счастливые тем, что есть, и без страха перед тем, чего не миновать; даже дурное совершалось правильно, и все мрачное прояснялось.

Теперь пора рассказать о третьем типе кукареканий Шантеклера, хотя он сам о них и не подозревает. Третья категория кукареканий с ужасающей силой вырвалась из горла Шантеклера в тот год, когда Мундо Кани прибыл в Курятник. Ибо враг поднялся против этого Петуха и его страны. В этот год Шантеклер увидит свою страну подвергнувшейся вероломному нападению; а затем, в той войне, третий тип кукареканий станет самым его необходимым оружием. Безжалостные кукареканья, пронзительные, бурные кукареканья, убийственные и бичующие, они будут названы «Кличами Власти». Но пока Шантеклер ничего об этом не знает: ни о враге, ни о грядущей войне, ни о насмерть разящих кукареканьях, кои хранятся в нем, о «Кличах Власти».

Пока Шантеклер озабочен мелкими делами, хотя сам он называет их весьма важными.

По мнению Шантеклера, он не требовал многого взамен своего постоянного, неизменного, из самых лучших побуждений, верховенства. Хорошие обеды. Преданность. Чуть-чуть ярких красок в жизни. Сон — непрерываемый сон, разумеется. Солнечная ванна по утрам, спокойная и безмятежная. Но так уж получалось, что время от времени солнечная ванна эта оказывалась беспокойной.

Однажды утром, через несколько недель после явления Пса, который все имущество таскал на собственной физиономии, Шантеклер, Петух-Повелитель, расхаживал перед своим Курятником, наслаждаясь ярким солнышком, обещающим прекрасный денек. Его тихое горловое кудахтанье выдавало самое прекрасное расположение духа. Он распушил золотые перья, позволив солнцу согреть кожу. Крылья его были взъерошены и свободно болтались по бокам. И он лениво прохаживался, скребя землю в поисках подходящей сухой ямки с пылью, где бы можно было остановиться, уютно расположиться и отдохнуть. То-то будет восхитительное продолжение его солнечной ванны; мечтательная улыбка застыла на его лице.

Но неожиданно кто-то за его спиной, в Курятнике, разразился целой очередью отчаянных кудахтаний. Все прочие кудахтанья казались тихими и спокойными по сравнению с этим воплем, издаваемым с неподдельной болью; а затем и он затих, и в Курятнике наступило безмолвие. И это было неправильно. Ранним утром в Курятнике почти никогда не воцарялась тишина.

Шантеклер рассердился. Удовольствие его сразу же сбилось с ритма, ведь было ясно, что его немедленно впутают в эту тишину за спиной. Тем не менее, определенно назло, он не повернулся лицом к дверям Курятника, но продолжал принимать свою солнечную ванну, хотя уже безо всякой души.

И тут одна Курица выскочила наружу и остановилась позади него. Звали ее Берилл. Некоторое время она просто клевала землю, будто всегда занималась этим в утренний час подле Повелителя Курятника. Но вскоре постукиванье клювом сменилось вздохами, а воздыхания — взрывами чувств.

— А-а-а-х,— говорила она.— О-о-о-х,— стонала она, и Шантеклера весьма озадачило то, что стон ее был пронизан истинной мукой.

А потому Шантеклер произнес, обращаясь в пространство:

— Что еще?

— Если тебе будет угодно, господин,— сказала Берилл, и Шантеклер рассердился еще больше.

«Господин» и «угодно ли вам» — вполне уместные и приличествующие слова для обращения к Повелителю, это, разумеется, так. Но они также помеха ясной речи, и при чрезмерном их количестве говорящий никогда не дойдет до сути дела. Словами этими создается определенная дистанция между Повелителем и его подданным. Но они же слишком уж отрывали его от солнечной ванны.

— Если мне будет угодно, господин, что? — опять в никуда обратился Шантеклер.

— Ну, значит, мне хотелось, чтобы это не случилось,— сказала Берилл,— но это случилось, и вот мы там.

Она жалобно вздохнула.

— Что случилось? — потребовал Шантеклер.

— Уверяю, что мы вовсе не хотели этого, господин. Мы часто молились, чтобы этого не произошло. Уже в первый раз мы трепетали, страдая,— сказала она, и тут целая очередь слабых кудахтаний донеслась из Курятника, будто подтверждая: «Да, да. Мы страдали еще тогда».

От этой поддержки Берилл, похоже, расхрабрилась.

— Второй раз был еще хуже, сам понимаешь,— сказала она.

Шантеклер решил, что ему все же лучше повернуться. Оборотившись к Курятнику, он уставился на Курицу:

— Что было хуже, Берилл?

Его лицо, полностью представшее перед ней, его глаз и собственное имя в его устах вновь повергли Берилл в оцепенение.