Что до насельниц его Курятника, так именно они были причиной того самого еще одного ужасного события, что выгнало его из собственного дома. Именно они стали окончательной и бесповоротной причиной его раздражения. Ни дождь, ни рана не могли сравниться с ними по назойливости.

Вина кур заключалась в том, что они попытались окружить его заботой. Глаза их были чувствительны и расторопны к чужой боли, и они сразу же углядели кровь, бегущую по бледно-голубым ногам на белые когти их Повелителя. Если в ушах их и звенело после утреннего кукареканья — утреннего бульканья, правильнее сказать, — они не подали виду. Напротив, все тридцать столпились вокруг кровоточащего Петуха, кудахча свои назойливые сострадания и кивая своими хорошенькими белыми головками. Они предлагали ему воды на поврежденный живот, воды на лоб и для утоления его жажды. Они заглядывали в его рану, содрогались и нежно целовали его в бородку. Они простерли над ним крылья, пытаясь согреть его, и они крепко обнимали его.

Что ж, все это могло оказаться вполне даже приемлемо. Дождливым днем Шантеклеру могли показаться весьма по душе объятия свеженькой и хорошенькой Курочки. Если на то пошло, это могло оказаться кратчайшим путем, чтобы поднять Петуха на ноги, расцветить его гребешок ярко-красным огнем и залечить его рану. Но — «Кок-ха-ха!» — самая свеженькая и хорошенькая Курочка, самая пухленькая и самая величественная из всех кур покажется ничем не лучше Цыпленка, раз она обращается к нему «господин» даже посреди объятий!

— Всемогущий Создатель,— взывал Шантеклер с середины обширного и насквозь промокшего поля, с верхушки своей слякотной груды, сквозь влажный воздух, в самое чрево облаков, серых от горизонта до горизонта.— Я возлагаю это на Тебя, Того, Кто возложил на меня этот Курятник. Что хорошего в поцелуе, если он сопровождается «Изволишь ли, господин?» Это холодный поцелуй. И что за любовь с этими реверансами? И что за дружба в страхе?

Шантеклер принялся разбрызгивать крыльями грязь и яростно плеваться, будто во рту у него желчь разлилась.

— Я не просил этого, — кричал он. — Ты, Создатель, — Ты дал мне тело и вложил в него душу, но ты никогда не обращался ко мне! Спустись с небес и скажи мне почему? Среди этих кур я могу быть только предводителем, командиром, всегда правым и никогда не ошибающимся. Допускаешь ли Ты, что я способен повесить голову и рыдать, будто этот будкоголовый Пес, которого ты мне послал? Конечно же, нет! О, Тебе это хорошо известно. Куры бы головы потеряли, и мир их обрушился бы. Допускаешь ли Ты, что я могу выплеснуть наружу мой испуг? Даже Ты не испытываешь подобного одиночества — Ты, Который никогда не боится. Допускаешь ли Ты, что я могу ответить любовью на «да, господин»? Думаешь ли, что я способен затаить в себе это «ради тебя, господин» и называть это любовью? Конечно же, нет! Конечно же, нет! О, Тебе известно, что есть на самом деле всемогущее благо. Я мог бы уставить мой насест горшками и кастрюлями и оставаться все таким же счастливым. Горшки и кастрюли способны лишь звякать, но все эти слащавые приличия моих жеманных кур — не более чем цыплячий писк! Пусть Всемогущий Создатель,— ревел Шантеклер в небеса,— пусть Всемогущий Создатель сам спустится сюда и встанет предо мною и объяснит, зачем он сделал петухов одинокими! А, оставим это, — проворчал он, внезапно утомленный своей молитвой. — Вышагивай себе в своем горнем где-то.

Петух-Повелитель зарылся поглубже в свою кучу грязи. Его перья подернулись испариной, а маленький глаз мрачно поглядывал на слякотный мир.

— И то, и другое, — и третье,— бормотал он себе под нос безо всякого смысла.— И то, и другое, и третье. То, и другое, и третье. Ха!

Затем он осознал, что вместе с ним в этом безбрежном мире пребывает еще одна маленькая фигурка.

— Выдуй это из своего носа! — предложил он Мыши, ковыляющей через поле; но она лишь смотрела на него и ничего ниоткуда не собиралась выдувать.

Шантеклер отвел глаз от Мышки и стал ждать, дабы выяснить, куда она направляется. Но не дождался. Она стояла на месте и смотрела на него.

Какое-то время Шантеклер разглядывал свинцово-серое небо. Затем он пошарил по краям кучи из грязи, на которой возлежал, и принялся ерзать по ней задом, устраивая себе местечко поудобней. Когда дело было сделано, он вновь кинул взгляд на Мышку и тут же отвел его в сторону. Она была по-прежнему там, уставившись на него, уставившись прямо ему в глаза.

Скривив клюв, Шантеклер насвистел некий мотивчик. Это означало, что до него стало доходить, как неуютно чувствует он себя под этим женским взглядом. Действительно, было в этом явное неудобство — сидеть под дождем на куче грязи прямо посреди широкого, пустого поля и терпеть столь мелкого, но пристального наблюдателя.

Шантеклер встал, сделал полуоборот, так что хвост его теперь был нацелен прямо в Мышку, и вновь уселся. Он сосчитал до ста пятидесяти семи.

Теперь-то она смылась. Она пошла домой. Очень хорошо.

Но он не слышал, как она уходит.

И все же она, разумеется, ушла. Кто будет стоять тут под дождем, не имея на то другого резона, кроме как пялиться на Петуха? Она уползла, слишком деликатная для того, чтобы обратиться к царственной птице, и поэтому он не слышал, как она удаляется.

Но не было у него такого чувства, как если бы она убралась восвояси. На самом деле...

Шантеклер резко развернул шею, так что глядел теперь прямо поверх собственной спины. Она по-прежнему была там, уставившись на него.

— Ты слышала, что я говорил? — поинтересовался Петух-Повелитель поверх собственной спины.

Мышка кивнула. Капелька дождя соскользнула с кончика ее носа.

— Хорошо слышала?

Она никак не отреагировала. Она смотрела на него.

— Тебе известно, что это означает?

Она покачала головой.

— Это означает иди домой. «Выдуй это из своего носа» означает: иди домой очень, очень быстро. Шевелись! Убирайся! Я не желаю тебя здесь!

Мышка осталась где была и все так же глядела на него.

— КУ-КА-РЕ-Ап! — Петух начал было кукарекать, но кукареканье застряло у него в шее, потому что голова его была выкручена задом наперед.— Что ж, ладно! Хорошо же! — сказал он, поднявшись. Не просто поднявшись, нет — он из этого устроил целое представление.— Оставайся здесь, на этом месте, а я пойду поищу себе другое. Возможно, тебе нравятся теплые грязные лужи.

Продолжая ворчать, Шантеклер важно зашагал прочь. Бросив взгляд назад, он увидел, что она все так же смотрит на него, только чуть повернула голову, чтобы по-прежнему не упускать его из виду.

Это уже слишком! Он ринулся к ней, хлопая крыльями и поднимая изумительные фонтаны брызг.

— ВЫДУЙ ЭТО ИЗ СВОЕГО НОСА! — заорал он, и тут Мышка заплакала.

Неожиданно «выдуй-это-из-своего-носа» прозвучало как самая унылая глупость из всех, которые могли прозвучать, особенно потому, что они были единственными живыми существами на этом промокшем поле, а еще потому, что в дождь всякий нуждается в товарищеской поддержке. Мышка плакала с широко открытыми глазами.

Петух-Повелитель вновь уселся на свою кучу, на этот раз лицом к Мышке. И решил на этот раз дождаться, пока она успокоится, и поговорить. Но он не смотрел ей прямо в глаза, потому что она сама ни на мгновение не отрывала от него взгляда, и Петух стеснялся.

Слезы, мешаясь с водой, печально струились но ее лицу.

Сквозь рыдания она тихо сказала:

— Мои детки... — и замолкла.

Теперь Шантеклер не прерывал и ее молчания. Он ждал. Она настолько промокла, что на расстоянии казалась ему просто еще одним комком грязи, упавшим на поле. Она была поразительно тощей, поскольку мех ее прилип к бокам, и маленькой, и изможденной — казалось, под эдаким ливнем должны раствориться все ее косточки.

— Мои детки в реке, — сказала она.

— Река! — выдохнул Шантеклер. — Ты шла от самой реки?