Река была в нескольких милях к югу.

Она кивнула.

— Мой муж умер, — тихо сказала она.

— Но дети твои — они живы?

Она кивнула, по-прежнему глядя на него. И взгляд был все такой же, как прежде, но впервые Шантеклер заметил, сколько вопросов таится в этом взгляде.

— Но, Вдова... Ты сказала, что они в реке, — произнес Шантеклер теперь и сам очень тихо. — Река течет очень быстро.

Она снова кивнула. Возможно, она кивнула, потому что он правильно понял ее. Возможно, она кивнула, дескать, да, река течет очень быстро.

— Вдова, — сказал Шантеклер, — с твоими детьми все в порядке?

Она кивнула головой.

— Они в опасности?

Она кивнула, глядя на него. Затем прошептала:

— Река течет очень быстро. — Голос просто констатировал факт, но глаза говорили: «Почему река течет так быстро?»

— Так они нуждаются в помощи? — спросил Шантеклер.

— Они на ветках,— шепнула она столь тихо, что он едва услышал ее. Но смотрела она на него так же ясно, как прежде. — Мы спустились вниз по реке на ветках. Я привязала их к веткам.

— Как же ты уцелела, Вдова? Как ты добралась досюда? Ты умеешь плавать? Мне необходимо знать все это.

Шантеклер чувствовал, что ему следует поторопиться, чтобы получить как можно больше ответов, прежде чем голос ее совершенно угаснет.

— Я не смогла отвязать их, храни меня Создатель,— прошептала она, глядя на Петуха. — Мой муж умер. Его убили под Терпентиновым Дубом.

— Здесь, без сомнения, есть о чем горевать, — сказал Шантеклер, — и я тоже буду оплакивать смерть твоего мужа. Но прости меня, Вдова, не сейчас. Дети-то твои пока что живы. Скажи мне, где эти ветки? На каком участке реки?

— Он бы не оставил их одних. Он бы не убежал. Он сражался с ними, и они убили его под Терпентиновым Дубом.

— Вдова. Ветки у пологого берега?

Никакой реакции. Ни кивка, ни отрицания.

— Ветки прибило к острову?

Ничего.

Шантеклер заморгал от нетерпения.

— На этой реке есть небольшая бухта. Ты проплывала бухту? Твои ветки заплыли в бухту? Это как бы откусан кусок берега с одной стороны реки.

Что-то мелькнуло в ее памяти. Глаза приобрели осмысленное выражение.

— Протянутые руки, они схватили ветки.

— Руки? Руки? Чьи руки?

— Кривые, изломанные. Трещащие руки сверху.

Шантеклер импульсивно вскочил и зашагал, размышляя. Из всех мест на реке бухта казалась наиболее вероятной. У пологого берега вода бежит слишком быстро. Остров повернут к течению обрывистым мысом. Повсюду, в любом другом месте, ветки бы разбросало потоком. Но водоворот поворачивает в эту бухту, увлекая туда весь речной мусор. Это была опасная гавань. И там были... ну, конечно же!

— Руки! — воскликнул Шантеклер. — Ох, Вдова, почему же ты решила, что это руки?

Это древесные сучья, нависающие над бухтой! Но послушай: там же водоворот.

— Я хотела накормить их. Они хотели есть, — шептала Крошка Вдовушка Мышка. — Не было молока.

Шантеклер говорил тихо, но настойчиво:

— Еще один вопрос. Ветки пристали к берегу?

Мышка шевельнула губами. Шантеклер тут же приблизил ухо вплотную к ее рту, но оттуда не донеслось ни звука. А когда он отступил, чтобы снова увидеть ее, она глядела на него ясными, серьезными, умоляющими глазами. Глаза ее говорили: «Ответь мне».

— Дорогая Вдова, — сказал он, — я желаю полюбить твоих детей. Мне бы хотелось увидеть их живыми, чтобы я смог полюбить их. Может кто-нибудь дотянуться с берега до этих веток или к ним нужно плыть?

Вновь ее губы беззвучно шевельнулись. У нее окончательно пропал голос, но губы по-прежнему что-то пытались сказать. Шантеклер разобрал, что они говорят. Они вовсе не отвечали на его вопрос. Они говорили: «Почему река течет так быстро?»

Куры использовали дождливый день самым подходящим образом. Они скребли, клевали, чистили Курятник и сплетничали — все это внутри самого Курятника. Скрести там было совершенно бесполезно, разве что для тренировки, ибо деревянный пол и малая толика соломы не способны были родить ни червячка с личинкой, ни зернышка. Потрескавшееся зерно, которое они клевали, особой радости не приносило, будучи, на их вкус, слишком влажным. Уборка была делом рутинным. Но это все, чем позволяла им заняться погода, — этим да еще болтовней. Зато болтовня отлично скрашивала серый, неблагодарный день.

Они тысячу раз обсудили Крыса Эбенезера и два напрочь засевших в нем пера — кудахтали, кудахтали и смеялись так искренне и заразительно, что в конце концов показалось, будто солнце осветило Курятник. Они трясли тридцатью своими головами над ранами, полученными в битве их Повелителем. Шантеклеру было прекрасно известно о единственной ране в животе. Но он не обратил внимания на то, что и шея его, и грудь, и спина лишились немалой части перьев. Зато это тут же увидели куры. От их внимания не ускользнуло и место, откуда Шантеклер вырвал два пера, достаточно длинных и прочных, чтобы навеки остаться в крысиных лопатках: это были важнейшие перья, по одному из каждого его крыла. Без них полет Петуха-Повелителя мог оказаться вопиющим безрассудством. Одним словом, для доброй беседы в дождливый день им с лихвой хватало о чем поговорить, о чем покудахтать и пошептаться и что перемолоть.

Пес Мундо Кани так все утро и пролежал у дверей, накрыв свой нос обеими лапами. Он пытался скрыть свой обезображенный нос от посторонних глаз, но, увы, это было невозможно. Подглядывающий Хорек вполне мог подумать, будто Пес умер, если бы время от времени тот не вздыхал столь тяжко, что у его ноздрей взрывалась целая туча пыли, заставляя кур возмущенно ворчать и квохтать.

Внезапно Пес поднял голову. Никто ничего не услышал, но только не он: уж слух-то у него был замечательный. Но мгновение спустя он со вздохом опять опустил голову на место. Последовал глухой удар, от которого подпрыгнули все тридцать несушек.

Затем он услышал это опять: «Мундо Кани! Пес, немедленно дуй сюда! Ты мне нужен!»

Это уже прозвучало вполне отчетливо, хотя по-прежнему издалека. Голос у Шантеклера был очень даже кукарекальный.

— Берилл, ты тоже! Вы нужны мне оба!

Болтовня прекратилась, и все куры замерли. Пес засеменил во двор, за ним суетливо поспешала Курочка.

— О Доктор,— пробормотал Пес, когда вдалеке заметил Шантеклера, пробирающегося через слякоть. — Сколь мерзок мир, в котором мы живем, раз он допускает с тобой такое. Может, я приношу несчастье, может, мне следует убраться подобру-поздорову.

Ибо даже на таком расстоянии Петух-Повелитель выглядел будто вареная суповая кость.

Его грудь, его живот, его крылья и бедра были покрыты отвратительной коркой серой грязи, высохшей, затвердевшей и растрескавшейся. Это было странное облачение для прогулки, однако оно было именно таково. Ну кто способен ходить с лопатой между ног. Он ковылял. Он переваливался слева направо.

Его тощая розовая шея начисто была лишена перьев. Будто согнутый палец, торчащий из плеч, — жалкое зрелище для столь царственной особы.

А у него на спине — что это у него на спине? Куча грязи? Дохлая рыба? Зачем? Ведь стоит только Петуху выпрямиться, это свалится вниз, и он освободится от своей ноши. Но он ковыляет, согнувшись в три погибели, будто бы желает, чтобы этот лакомый кусочек оставался у него на хребте; и это, конечно, еще более затрудняло его и без того нелегкое продвижение.

— Пес, ты кудесник! — прокричал Петух-Повелитель. Неважно, как он выглядел, — кукарекал Шантеклер, будто гром гремел.— И ты, Цыпочка, уж ты-то, конечно, знаешь, что делаешь. Не позволяйте никому даже заикнуться, будто у вас кленовые мозги. Когда кто-ни-. будь говорит, будто нуждается в вас, — кричал Петух, все так же упорно продвигаясь вперед, — вы знаете, что он вовсе не это имеет в виду. Провидцы! Ангелы, ниспосланные свыше! Вам-то известно, что он просто хочет, чтобы вы поглазели на него, разинув варежки, прежде чем он умрет.

— О нет, Доктор, — заверещал Пес, чей нос был вылитая колода. — Мы совсем не это имели в виду! Прости мне мою дерзость, но мне как раз показалось, что ты нуждаешься в нас.