Нерешительно забираю его.

— Спасибо. За всё.

— Это вам, Фэй. Вы смелая девушка. Я рада, что встретила вас. — Она поднимается и тянется за мечом. — Вам нужно отдохнуть.

— И все не устают это повторять, — без задней мысли улыбаюсь я и тоже встаю.

Мы расходимся, и я поднимаюсь в свои покои. Нет сил снять одежду или умыться. Забираюсь под одеяло, и сон тут же накрывает меня пеленой. В голове — пустота. Ни колыбельной песни, ни переживаний. Впервые за долгие годы я мирно засыпаю.

Ты — как песня, которую я слышала в детстве и забыла о том, что знаю её, пока не услышала снова.

Мэгги Стивотер, «Дрожь»

Утром меня будит нерешительный стук в дверь. Продрав глаза, я не сразу понимаю, что бьющее в стрельчатые окна солнце вовсе не чикагское. Из кровати вылезаю с трудом. Окутавшее меня одеяло так приятно пахнет чистотой, что, кажется, его сушили посреди заснеженных гор.

Служанка сообщает хорошую новость:

— Его Величеству, принцу Тео, лучше. Он будет ждать вас в парке у Ротонды после завтрака.

— А не рано ли он выскочил из постели? — сонно почёсываю я затёкшую шею.

Девушка раскланивается и молчаливо уходит, тараторя извинения. Вскоре она возвращается с тремя другими. Одна из них — та, что посмелее — предлагает мне принять ванную, и я с радостью соглашаюсь. До этого приходилось обходиться вёдрами с чуть тёплой водой и странным травяным мылом, от чего мои волосы превратились в мочалку.

Как же я скучаю по Чикаго с его водопроводом!

Передо мной распахивают дверь, и из купальни вырываются клубы пара. Я прикрываю от удовольствия веки и вдыхаю аромат шалфея и розы. Каменная ванная в центре уже пышет жаром, а из крохотного запотевшего окна проглядывает лениво утро. Чтобы служанки не стояли над душой, приходится их практически вытолкать.

После банных процедур я чувствую, как постепенно оживаю: спина не так ноет, дурные воспоминания испаряются вместе с каплями влаги с моей кожи, а желудок напоминает о себе урчанием.

Когда я спускаюсь часом позже, дворец будто дышит: где-то из дальней части доносятся голоса и детских смех, комнаты заполняются запахом свежего хлеба с кухни, слуги носятся по коридорам, время от времени сталкиваясь между собой.

— Что-то случилось? — останавливаю я одну из фэйри с распахнутыми как у куклы глазами.

— Принц Тео жив! — Её щёки покрываются румянцем, и во мне загорается непрошенная ревность, которую я тут же раздражительно смахиваю. — Готовится празднование.

Я бегло киваю, и девушка убегает с подносом прочь.

Конечно, жив. А кто, по-вашему, его притащил на себе?

Перед завтраком я заглядываю к вымотанной заботой о принце Гаре, и та рассказывает, почему королева Нэд, моя приёмная мама, покинула дворец:

— Если бы она осталась, развязалось бы кровопролитие. — Она переливает зеленоватую жижу из одной склянки в другую и добавляет какие-то новые ингредиенты наощупь, пока Мати увлечённо вычищает перья. — И если бы кто-то узнал о видении, случилось бы непоправимое с одним из братьев.

— И вы не знаете, что именно бы произошло, — интересуюсь я, теребя подлокотник софы.

— Это закрытая для меня глава.

— А вы не боитесь рассказывать об этом сейчас?

— У любого видения есть порог. — Гара перетирает в ступке фиолетовые ягоды и принюхивается к кашице. — Сегодня ночью я ощутила, что мы прошли его. Спасением ли Тео или раскрытием Далилы… Не знаю. Волноваться не о чем. По крайней мере, пока. — Она подзывает Шай: — Подойди, дитя.

Принцесса неохотно встаёт и плетётся помогать в приготовлении лекарства для Тео. Звенят и бренчат склянки. Тлеет горелка. И пахнет как в индийской лавке в паре кварталов от моего дома.

Провидица периодически бурчит о никудышных знаниях принцессы и причитает:

— Я же попросила корень болотного пятилистника, а ты мне даёшь солнцесвета ершистого! Да у них ведь нет ничего общего!

— И как только брат выносил твои уроки, — ворчит ей в ответ Шай, озадаченно рассматривая полки с сотнями банок разных размеров, на которых коряво начерчены названия на незнакомом мне языке.

Когда она показывает мне два абсолютно одинаковых на первый взгляд коренья, я хихикаю.

Мы не говорим о повисших в воздухе тревогах. О суде, который непременно ждёт провидицу после того, как принц окончательно поправится, и ей предстоит доказать необходимость лжи и то, является ли преступлением — желание уберечь дворцы от войны.

Не говорим о Зельфейне, который поспешно уехал вскоре после раскрытия новых подробностей. И я не могу его в этом винить. Никто не может. Сначала тебя бросают, а потом выясняется, что вся та ненависть, накопленная годами, больше не может найти выход. Ведь ты, такая же жертва обстоятельств, как и твоя мать.

На завтрак я не спускаюсь.

***

Тучи нависают над Мерой, а деревья тянутся к небу, вопрошая о дожде после раскалённых солнцем дней. Тео, как и сообщила служанка, ждёт меня под куполом Ротонды.

Принц стоит в пол-оборота ко мне, прислонившись к одной из колонн, и отрешённо вглядывается в гладь озера. Сейчас, когда за ним никто, кроме меня, не наблюдает, он выглядит таким свободным, словно за его спиной не возвышается каменный дворец, чьи острые шпили разрезают облака. Словно в этом саду в окружении многоголосой природы ветер нашёптывает лишь ему свои секреты. Словно нет больше ничего: трона, короны и слуг, мельтешащих в коридорах огромного муравейника.

Когда я подхожу ближе, то замечаю на его побледневшем лице следы испарины. Одежда слегка помята, впрочем, как и всегда.

— Любуешься своим отражением?

Он смеётся и хватается за бок рукой. Я тут же жалею о сказанном.

— Прости. Никаких шуток.

Я облокачиваюсь о каменные перила в метре от него и бросаю взгляд на гигантские белые кувшинки, плавно скользящие по воде туда-сюда.

— Теофета Ларенгоя, — кивает принц в их сторону. — Способна выживать в самых тяжёлых условиях. Её корни достигают илистого дна и закрепляются в нём. При летнем зное способна опускаться под воду, а в застывшем льде — сохранять жизнеспособность долгие годы. Иногда обитатели озера прячутся в ней от хищников, создавая видимость движения цветка по поверхности глади. — Мимолётная улыбка исчезает с его губ:

— Моя мать любила эти растения. Когда-то. Так сильно, что назвала в их честь и меня. Вероятно, в надежде, что я стану таким же сильным, буду защищать брата и свой народ и никогда — никогда! — не покину семью. Она обожала метафоры и символизм. Брат перенял это от неё. Чудак. — Тео прокручивает свой перстень и проводит подушечкой пальца по надписи:

— Увы, я вырос непутёвым сыном, хотя в чём-то желание матери и осуществилось. Я умею приспосабливаться и защищать тех, кто мне дорог. Признаться честно, — он улыбается мне и, готова поклясться, даже смущённо, — сам факт того, что меня назвали в честь цветка, не особо льстит моему мужскому эго.

Я улыбаюсь в ответ, но забываю вложить в улыбку хоть горсть радости:

— Ты не виноват в том, что она охладела к тебе и брату. То, как жестоко она с тобой поступила во младенчестве…

— Да, она ужасная мать. Спору нет. И несмотря на это, во мне всё равно тлела надежда, что я смогу получить хоть каплю любви, угодив её представлениям о правильном сыне.

Решаю отвлечь нас от тоски и спрашиваю:

— Что будет с Далилой?

Тео отводит глаза вдаль — туда, где лес настолько плотный, что вряд ли пропускает свет.

— Для начала её нужно найти.

— Зачем ей это? — гипнотизирую я бинты, выглядывающие из расстёгнутой на несколько пуговиц рубашки. — Ради чего? У неё была жизнь, о которой мечтают сотни девушек при Дворе.

— Кто знает… Быть может, из мести.

— Мести?

— Из-за моего народа погиб её лес и сёстры. Избавиться от меня — равносильно плюнуть королю в лицо. К тому же… — Тео потирает место ранения. — Нападение на территории Светлого Двора неплохо всех запутало.